Девушка расстегнула его пояс и начала сдирать с него тунику. Элари не сопротивлялся. Запутавшись в скользкой зелёной ткани, он спешил выбраться из неё и, когда туника соскользнула с него, сам избавился от остатков одежды. Потом…

Он не представлял, что сможет делать такие вещи в шумной толпе и ощущать при этом дикое, сумасшедшее удовольствие. Впрочем, на них смотрели уже немногие. Потом рядом с ними оказалась ещё одна пара и они пытались превзойти друг друга в страсти и выносливости…

Потом юноша заснул, мирно улыбаясь и обнимая песок. Ему казалось, что всё это происходит во сне, и его сон был неотличим от реальности.

4.

Его разбудил крепкий пинок в зад. Элари вскочил, дико озираясь. Уже совсем стемнело и синий свет уличных фонарей сочился на пляж через тучи листвы. Все вокруг собирались и шли куда-то. Девушка исчезла без следа. Юноша вспомнил, что на нём из одежды осталась только грива волос — и присел, судорожно сжавшись, нашаривая свою тунику и сандалии — они тоже исчезли. Вокруг него стояло несколько парней — они дружно заржали при виде его беспомощного смущения. Элари медленно поднялся. К таким вот вещам ему было не привыкать.

— В чём дело? — неожиданно ровно спросил он и смех как отрезало — наверное, от удивления.

— Парад, — наконец сказал один из парней. — Все идут смотреть. Пойдешь с нами?

— Где моя одежда? — спросил юноша.

— Иди так, — хихикнул кто-то.

— Где одежда? — его тон и злые сузившиеся глаза оказались достаточно убедительны — кто-то бросил ему его смятую тунику.

— Пояс! — натянув её, потребовал Элари.

Застегнув его, юноша усмехнулся. Серебряный поясок (он подобрал его в разбитой витрине ювелирного магазина) — слишком ценная вещь, чтобы её отдали просто вот так, особенно сейчас, когда все запреты пали… но всё же…

Кто-то дружелюбно хлопнул его по плечу. Элари улыбнулся в ответ и пошел к улице — вместе со своими новыми друзьями.

Вдруг он вспомнил, что не узнал имени той девушки — и уже никогда не узнает.

5.

Парад не произвел на Элари никакого впечатления — зажатый в сплошной массе тел, он видел лишь вытянутые шеи нетерпеливо толкающихся людей и слышал рёв толпы. Но потом, когда началось стихийное шествие, он, неожиданно для себя, оказался в самой его гуще. У него не было никакого оружия, — как, впрочем, и у большинства его соседей. Лишь немногие несли самодельные копья из арматурных прутьев. Но у всех глаза светились, словно у зверей, и все стремились на юг — туда, где есть враги, которых можно убивать.

Элари было жутковато оказаться в этой орде, — но, в то же время, ему было очень приятно ощущать себя её ловкой, сильной и безжалостной частью. Ему казалось, что стоит им только добраться до сурами… он будет убивать их голыми руками… как те парни и девушки убили их шпиона…

Ему хотелось спать, голова у него кружилась и он воспринимал окружающее лишь отчасти — как, впрочем, и большинство в этом живом потоке.

Юноше казалось, что их поход ничто не сможет остановить, — но, когда в конце проспекта Председателя показалась стена солдат, толпа стала рассеиваться и безмолвно расходиться. Вновь оставшись в одиночестве, Элари бездумно побрёл назад.

Ноги сами несли его к Емс-Самзе. Он не сразу понял, что глухие раскаты — это не шум в ушах, не гроза, а залпы орудий — армия сурами начала штурм города. Это словно подхлестнуло юношу, туман в голове стал постепенно рассеиваться. Он ускорил шаг.

Перед воротами парка он остановился. Там по-прежнему толпилась молодежь, горели костры. Там пели, танцевали, занимались любовью — но уже исступленно, как бы через силу — те, кто не мог найти забвения в войне. Элари вдруг стало страшно. Там почти ни на ком не осталось одежды — ни на парнях, ни на девушках. Ему хотелось скинуть и свою, и войти туда, чтобы…

Элари встряхнул головой и сжал зубы. Он — сильный, он ещё может надеяться попасть на берег западного моря, когда здесь всё будет кончено. А они… Айскин не смел их осудить. Но он не мог к ним присоединиться. Он усмехнулся и пошел по полутемной боковой улочке наугад. Массивы зданий скрыли зарево пожаров в низовье реки, но дым плыл над крышами и Элари заметил, что с неба стал падать тонкий, почти неощутимый черный пепел. В воздухе повис острый, будоражащий запах гари.

Глава 4: Последний день мальчишки

1.

Старый Замок был действительно старым. Его построили адепты какой-то давно забытой религии, искавшие убежища в дикой тогда долине — больше трехсот лет назад. Сейчас в нём размещался молодёжный центр, являвшийся, по сути, отделением ЧК. Но пришла пора вспомнить о его первоначальном назначении.

Здесь Элари оказался не у дел — он не был военным, а его профессия (его работа в посольстве Жителей Пустыни состояла из надзора за системой вентиляции и болтовни с Суру) потеряла уже всякое значение. Он с радостью ушёл бы в Емс-Самзу — если бы его в неё впустили. Но у её входа стояли совсем незнакомые ему солдаты, так что оставался только Замок.

Вчера вечером он долго и бесцельно бродил по городу, пока не оказался здесь, привлечённый скоплением молодёжи. Он смутно помнил, как все жадно ели и пили в большом, ярко освещённом зале, охваченные мутным, лихорадочным возбуждением. Потом он вдруг оказался в маленькой и совсем тёмной комнате с какой-то девушкой. Они заперли дверь и полночи занимались любовью, забыв обо всём, кроме друг друга. Потом Элари забылся мёртвым сном, а поутру обнаружил себя нагишом на диване — с ободранной до крови спиной и такой ломотой во всех мышцах, словно ночь напролёт таскал камни. Его тело словно превратилось в сосуд из тонкого стекла, набитый ватой. Пришлось залезть под ледяной душ, и стоять под ним едва ли не полчаса, чтобы прийти в себя и вспомнить, как он здесь оказался, — и ещё полчаса он потратил, чтобы привести себя в относительно приличный вид. Элари не помнил, где в последний раз видел свои сандалии. Он нигде не мог найти новых, — и, если на то пошло, вообще никого. Замок вымер, все его многочисленные обитатели исчезли, словно сон, и он уже начал сомневаться, что они вообще были.

Наконец, он наткнулся на остатки вчерашнего пиршества и жадно набросился на них, не брезгуя и объедками — его терзал волчьий голод. Потом Айскин возобновил свои поиски — и, наконец, забрёл в радиостанцию. Один из приемников всё ещё был включен. Там, в одиночестве, присев на спинку кресла, он слушал невеселые сообщения о решающей битве Айтулари.

2.

— …Нам придали спецотряд "сил безопасности" — два взвода, всего человек восемьдесят с тремя гранатомётами и дюжиной джипов — восемь спаренных тяжелых пулеметов и четыре безоткатных орудия. Командовал ими капитан Плаун — тот самый, помнишь? Они поперли в атаку напролом, — думали, что сурами разбегуться от одного их вида. Те встретили их ёще на дороге и хорошо проредили ружейным огнем — подожгли пять джипов. Они попытались укрыться за насыпью, но сурами их там уже ждали. Половина госбезов легла сразу, остальные попёрли в штыки. Тут-то их всех и покрошили. Сурами дрались в рукопашной, как звери — у нас во взводе восемь человек убито, дюжина ранена… — оба офицера злобно посмотрели на Элари и тот счёл за благо идти дальше.

Казалось, в Лахоле не осталось никого, кроме солдат. Он охотно присоединился бы к ним — если бы ему дали оружие — но с ним никто не хотел говорить. Элари мог их понять — армия Председателя славилась тем (это говорили по радио), что могла в любой момент посадить всех своих бойцов на грузовики и доставить их в любое место. Сейчас же (ему удалось подслушать разговор ещё двух офицеров) двести сорок армейских грузовиков из трехсот уже оказались в Си-Круане — понятно, не с солдатами, а с их начальством, родней начальства и вещами начальства. Остальные были сожжены сурами. В столице уже не осталось исправных автомобилей — а без буксируемой ими артиллерии боевая мощь армии стала, по сути, равна нулю. Конечно, ещё оставалось личное оружие — самозарядные винтовки и гранаты, но не осталось самого главного — боевого духа. Из восьми тысяч бойцов, собравшихся в столице, триста уже были ранены, а ещё больше спятили и их пришлось запереть. Лишившаяся командиров армия не шла на помощь своим, ожидая неведомо чего. Немногие оставшиеся офицеры даже не пытались как-то заменить сбежавшего Председателя. Что же до бойцов — то многие из них спешили убраться из Лахолы, пока у них еще есть такая возможность. Элари не видел, чтобы кто-нибудь задерживал их, даже если они уходили, прихватив оружие. Если такое творилось в армейских частях, что говорить об ополчении? В сущности, сопротивляться могло не больше трёх процентов населения — и дело было даже не в отсутствии оружия, а в психологии. Вызванное вторжением оцепенение и шок через несколько часов сменились лихорадочным возбуждением, а оно — вялой обреченностью. Конечно, многие ещё ничего не знали о положении дел, но большинство уже осознало тщетность защитных усилий. И они стали думать — а стоит ли защита столицы их драгоценной единственной жизни? Элари думал, что стоит — но что он мог сделать в одиночку? Другие, наверное, думали так же. И в результате…