b. (фаг-ейн) – «поедать» по-гречески. Но посмотри, как в санскрите: bhajati – разделять, отведывать; bhaksati – наслаждаться, потреблять; bhagas – счастье, благополучие. Сами слова, которыми пользуешься, – тени на пасмурном океанском дне. Ни в одном нет ни урока, ни молитвы.

c. Con-stipatum, латинское причастие прошедшего времени от stipare – упаковывать, жать, набивать, забивать. Родственно греческому (stiphos) – «плотно сжатая куча». Сегодня в современных Афинах обозначает гущу толпы, рой, полчище. Я питаю провода, тянущиеся к тебе, друг, так что можешь начать дышать, а вскоре из-за меня ты отрастишь себе прелестные серебристые жабры.

ПОСЛЕДНИЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА ЖИЗНИ ТЕКАКВИТЫ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ ЧУДЕСА

Был один обращенный в христианство по имени Окенратарихен, вождь онейутов. Он был очень ревностен в новой вере, как и в старой своей жизни. Имя его означает Cendre Chaude, или Горячий Пепел, такова же была и его натура. Он мечтал о том, чтобы все могавки приняли нового бледнолицего Бога. В 1677 году он повел папскую делегацию на территорию ирокезов. Он взял с собой гурона по имени Лоретт, и еще одного обращенного, который, «по стечению обстоятельств» (если мы предпочитаем умалить этими словами Провидение), приходился родственником Катрин Текаквите. Первая деревня, куда они пришли, была Канаваке – та самая, где жила наша неофитка и ее духовник, преп. Ламбервилль. Окенратарихен был превосходным оратором. Он заворожил всю деревню, и Катрин Текаквита слушала его рассказы о жизни в миссии Солт-Сен-Луи.

– Со мною раньше не было духа. Я жил, как животное. А потом я узнал о Великом Духе, о настоящем Хозяине неба и земли, и теперь живу, как человек.

Катрин Текаквита хотела отправиться в то место, которое он так живо описывал. Преп. Ламбервилль желал спасти замечательное дитя, поместив ее в более гостеприимную христианскую среду, и потому сочувственно выслушал ее просьбу. К счастью, Дядя ее был в Форт-Ориндже (Олбани), торговал с англичанами. Священник знал, что Тетки не станут противиться никакому плану, лишь бы устранить девушку из своей среды. Окенратарихен собирался продолжить свой путь, поэтому решил, что Катрин должна бежать с двумя его товарищами. Приготовления были краткими и тайными. Рано утром они отчалили на каноэ. Преп. Ламбервилль благословил их, когда они поплыли сквозь клочья тумана. В руке Катрин держала письмо к отцам в Солте. Она шептала про себя:

– До свидания, деревня. До свидания, моя родина.

Они плыли по Могавку на восток, затем на север по реке Гудзон, оплетенной растительными преградами, под огромными свисающими ветвями, спутанными лозами, непроходимыми чащами. Они добрались до озера Сан-Сакраман, которое сегодня называется озером Джордж, и возблагодарили Господа за спокойствие озерных вод. Потом продолжали двигаться на север, в озеро Шамплейн, вверх по реке Ришелье к Форт-Шамбли. Здесь они оставили каноэ и пешком отправились сквозь дремучие леса, даже сегодня покрывающие южный берег реки Святого Лаврентия. Осенью 1677 года трое достигли миссии Saint Franзous-Xavier de Sault Saint-Louis[205]. Это все, что тебе нужно знать. И не думай о том, что Катрин Текаквита нарушила обещание, данное Дяде. Скоро станет ясно, что земные клятвы не связывали ее. Не беспокойся о старом ее Дядюшке, что мурлычет безутешную песнь любви, пытаясь разыскать ее след в палой листве.

Я должен торопиться, ибо органы Мэри Вулнд не смогут гудеть бесконечно в сексуальном изумлении, как вечный пинбольный автомат, и может устать даже моя четырехпалая рука. Но я сообщу все, что тебе нужно знать. Миссию возглавляли преп. Пьер Шоленек и преп. Клод Шошетьер, наши старые источники. Они прочли письмо, которое привезла девушка: «Катрин Тегакуита будет жить в Солте. Пожалуйста, примите на себя наставничество над нею. Вы вскоре поймете, какое сокровище мы вам отдаем. Qu'entre vos mains, il profite a la gloire de Dieu[206] и ради благополучия души, которая несомненно Ему дорога». Девушку определили в хижину к Анастасии, старухе-ирокезке, которая была обращена в христианство одной из первых, и которая, «по стечению обстоятельств», знала мать-алгонкинку Катрин Текаквиты. Девушке, похоже, понравилась миссия. Она преклонила колена у подножья деревянного креста на берегу Святого Лаврентия, а вдали кипела вода, и далекий зеленый горизонт, и плато Вилль-Мари. Позади оставались мирная христианская деревня и все многозначительные пытки, которые я опишу. Место с крестом возле реки было ее любимым, и могу себе вообразить, как она беседовала с рыбами, енотами и цаплями.

Вот самый важный случай из ее новой жизни. Зимой 1678-1679 гг. возник еще один проект замужества. Все, даже Анастасия, хотели, чтобы Катрин Текаквита открыла свою пизду. Везде одно и то же: что здесь, в христианской деревне, что там, среди язычников. Любая община по природе своей была совершенно земной. Но пизда ее от нее уплыла, и неважно было, кто на нее претендует, воин-могавк или христианский охотник. Все они имели в виду хорошего молодого парня. Мало того, родственник, спасший и содержавший ее, ни секунды не думал в то туманное утро, что принимает на себя пожизненные экономические обязательства.

– Я ничего не буду есть.

– Дело не в еде, дорогая. Это просто неестественно.

В слезах она кинулась к преп. Шоленеку. То был мудрый человек, он пожил в мире, пожил в мире, пожил в мире.

– Ну, дитя мое, не так уж они неправы.

– Арррргхххх!

– Подумай о будущем. Будущее изнывает.

– Мне все равно, что происходит с моим телом.

Но тебе-то не все равно, правда, старый мой друг и ученик?

А миссия была очень ревностной. Никто особо не любил свою оболочку. Их дохристианские грехи висели на шеях, как выброшенные тяжелые бусы из зубов, и они жаждали выбелить эти старые тени безжалостным раскаянием. «Ils en faisaient une rigoureuse penitence»[207], – говорит преп. Шоленек. Вот, к примеру, что они делали. Представь себе деревню как мандалу, или охотничью сцену Брейгеля[208], или пронумерованную диаграмму. Взгляни сверху на миссию и различи тела, рассеянные тут и там, с зависшего вертолета взгляни вниз на расположение изломанных тел по снегу. Явно, эту диаграмму на подушечке большого пальца стоит запомнить. У меня нет времени на то, чтобы сделать описание кровавым. Просто прочти его сквозь призму собственных волдырей, и среди этих волдырей найди один, появившийся по ошибке. Им нравилось пускать своим телам кровь, нравилось выпускать немного крови наружу. Некоторые носили железную сбрую с шипами внутри. Некоторые всюду таскали на себе железную сбрую с деревянным грузом. Вот обнаженная женщина, катающаяся по снегу при минус сорока. Вот еще одна, по шею закопанная в сугроб возле замерзшей реки, в этом странном положении она перебирает четки и молится, – не будем забывать, что индейский перевод этих ангельских приветствий в два раза длиннее французского. Вот голый мужчина прорубает яму во льду, а потом погружается в нее по пояс и читает «plusieurs dizaines de chapelet»[209]. Он вытаскивает свое тело, как ледяную русалку, с навсегда застывшей эрекцией. Вот женщина взяла с собой в яму трехлетнюю дочь, поскольку хочет заранее искупить грехи ребенка. Они, эти обращенные, ждали зимы, и тела вытянулись перед ней, и она прошла над ними громадным железным гребнем. У Катрин Текаквиты была сбруя с шипами, и она спотыкаясь выполняла свои обязанности. Вслед за святой Терезой[210] она могла сказать: «Ou souffrir, ou mourir»[211]. Катрин Текаквита пришла к Анастасии и спросила: