– Нет, сэр. Вы не можете опять поменять место. Ой, куда он делся? Странно. Хммм.

Старик улыбнулся, когда сквозь него прошел мигающий луч.

Хот-доги казались голыми в парилке «Главной Аллеи Охоты и Дичи», зала игральных автоматов на бульваре Святого Лаврентия. «Главная Аллея Охоты и Дичи» была уже не новой, и ее не модернизируют никогда, поскольку только офисы могли позволить себе оплачивать растущие цены на недвижимость. «Фотомат» сломался, он принимал четвертаки, но взамен не выдавал ни огней, ни картинок. «Машина-Хваталка» никогда не подчинялась техникам, и обертки заплесневевших шоколадных батончиков и японские «ронсоны» покрывал слой жирной пыли. Еще там было несколько желтых пинбольных автоматов древнего вида, модели, разработанные до появления флипперов. Флипперы, конечно, уничтожили спорт, узаконив понятие второго шанса. Они ослабили игровой нерв «сейчас или никогда» и изменили тошнотворный вброс свободного металлического шарика. Флипперы – первая атака тоталитаризма на Преступность; механическое включение их в игру уничтожило прежний трепет и напряжение сил. После появления флипперов ни одно новое поколение в действительности не справлялось с противоправными усилиями тела, и УДАР, когда-то благородный, как шрам от сабельного ранения, теперь не значительнее фола. Второй шанс – важная преступная идея, рычаг героизма и единственное святилище отчаяния. Но не будучи вырванным у рока, второй шанс теряет жизнеспособность и создает не преступников, но хулиганов, карманников-любителей, а не Прометеев. Низкий поклон «Главной Аллее Охоты и Дичи», где все еще может учиться мужчина. Однако теперь в ней не бывает толп. Несколько торгующих собой подростков тусуются вокруг теплого автомата «Арахис и Ассорти», мальчики из донных отложений монреальской системы органов вожделения, у их сутенеров воротники из искусственного меха, золотые зубы и подрисованные усики, и все они довольно жалостно пялятся на Главную (как называют бульвар Святого Лаврентия), будто плотная толпа прохожих никогда не найдет миссисипский Пароход Удовольствий, который они с полным правом могли бы растлить. Лампы дневного света только включили, и освещение сотворило нечто ужасное с обесцвеченными волосами, – их темные корни, казалось, просвечивают сквозь высокие желтые прически, – и дорожной картой разметило все юношеские прыщи. Киоск с хот-догами, составленный в основном из колокольчиков и алюминиевых ячеек, демонстрировал сумрачную гигиену трущобной клиники, которая полагается скорее на дальнейшее распространение грязи, чем ее уничтожение. Продавцами были два татуированных поляка, питавшие друг к другу застарелую ненависть, но никогда друг другу не мешавшие. Они носили форму, которая подошла бы пехотным брадобреям, говорили только по-польски и немного на эсперанто – насколько этого требовала торговля хот-догами. Бесполезно жаловаться на кого-то из них из-за невозвращенного десятицентовика. Над щелями сломанных автоматов и заевших электрических тиров апатичная анархия воздвигла таблички НЕИСПРАВЕН. «Кегельмат» обыкновенно делил каждый удар между Первым и Вторым Игроком вне зависимости от того, кто и сколько раз бросал. Тем не менее, то тут, то там среди машин «Главной Аллеи Охоты и Дичи» истинный спортсмен терял монетку в попытке ввести в игровой риск фактор гниения, и когда точно взорванная цель не кукожилась или не вспыхивала, он воспринимал это просто как усложнение игры. Не разваливались одни хот-доги, и то лишь потому, что у них отсутствовали рабочие части.

– Куда, по-вашему, вы претесь, мистер?

– Ай, пусть идет. Первая весенняя ночь.

– Слушай, у нас все же есть какие-то правила.

– Входите, мистер. Хот-дог за счет заведения.

– Нет, благодарю. Я не ем.

Пока поляки спорили, старик проскользнул в «Главную Аллею Охоты и Дичи». Сутенеры пропустили его без непристойных комментариев.

– Не подходите к нему. От мужика воняет.

– Уберите его отсюда.

Груда лохмотьев и волос стояла перед «Роскошной Полярной Охотой Уильяма». Над маленькой арктической сценой располагалась неосвещенная стеклянная картинка, реалистично изображавшая полярных медведей, котиков, айсберги и двух бородатых, стеганых американских исследователей. Флаг их государства был воткнут в сугроб. В двух местах на картинке были внутренние окна, где фиксировались СЧЕТ и ВРЕМЯ. Заряженный пистолет указывал на несколько рядов движущихся жестяных фигурок. Старик внимательно прочитал инструкцию, приклеенную скотчем на стекло, покрытое отпечатками пальцев.

Пингвины равняются 1 очку – 10 очков во втором туре

Котики равняются 2 очкам

Попадание в иглу, когда светится вход, равняется 100 очкам

В Северный полюс, когда виден, равняется 100 очкам

После Северного полюса появляется морж, 5-кратное попадание в которого равняется 1000 очкам

Постепенно он заучил инструкции, ставшие просто частью его игры.

– Он сломан, мистер.

Старик положил ладонь на круглую ребристую рукоятку рычага и зацепился пальцем за истертый серебристый спусковой крючок.

– Посмотрите на его руку!

– Она вся сожжена!

– У него нет большого пальца!

– Может, это Предводитель Террористов, который сегодня сбежал?

– Больше похож на извращенца, их показывают по телевизору, за ними охотятся по всей стране.

– Выгоните его!

– Он останется! Это Патриот!

– Это вонючий хуесос!

– Он почти Президент нашей страны!

Когда сотрудники и клиентура «Главной Аллеи Охоты и Дичи» уже были готовы поддаться убогому политическому мятежу, со стариком случилось нечто поразительное. Двадцать человек толпой ринулись к нему – одни чтобы изгнать омерзительного незваного гостя, другие чтобы сдержать сторонников изгнания и затем всей храброй оравой на них обрушиться. В мгновение ока движение на Главной остановилось, и запотевшим зеркальным окнам начала угрожать толпа. Впервые в жизни двадцать человек ощутили восхитительную уверенность в том, что они находятся в самом центре событий, – неважно, на чьей стороне. Счастливый вопль вырвался из груди каждого, когда он приближался к цели. Единый звук переплетающихся гудков уже взвинтил толпу гуляк, как оркестр на бое быков. Была первая весенняя ночь, улицы принадлежали Народу! В нескольких кварталах оттуда полицейский засунул в карман бляху и расстегнул воротник. Суровые женщины в билетных кассах оценивали ситуацию, перешептываясь с билетерами, пока те закрывали окна на деревянные плугообразные запоры. Театры пустели, ибо обратились к ложному пути. Действие внезапно заполонило улицы! Все чувствовали, приближаясь к Главной: в истории Монреаля что-то происходит! Горькая улыбка различалась на губах обученных революционеров и Свидетелей Иеговы[269], немедленно отправивших все свои памфлеты в полет приветственного конфетти. Каждый, кто в сердце своем был террористом, прошептал: «Наконец-то». На шум собиралась полиция, срывавшая знаки отличия, точно струпья, которыми потом можно поменяться; полицейские, однако, сохраняли построения, дабы предложить неопределенную дисциплину тому, кто окажется у власти. Прибыли поэты, лелеявшие надежду превратить предполагаемый бунт в репетицию. Матери выходили посмотреть, для того ли кризиса они учили сыновей пользоваться туалетом. В огромном количестве появлялись врачи – естественные враги порядка. Сообщество бизнесменов добралось до места под маской потребителей. Гермафродиты-гашишисты ринулись в толпу в расчете на второй шанс поебаться. Туда ринулись все искатели второго шанса, разведенные, обращенные, чрезмерно обученные, все они помчались туда за вторым своим шансом, мастера карате, взрослые филателисты, гуманисты, дайте, дайте нам второй шанс! Это была Революция! Первая весенняя ночь, ночь маленьких религий. В другой месяц были бы светляки и сирень. Весь культ тантрической любви перфекционисты сделали экзоцентрическим, получив второй шанс на сочувствие, разметая общественные структуры эгоистической любви великолепными демонстрациями поз, приемлемых для уличного контакта гениталий. Влившись в живую толпу, подростки из небольшой нацистской партии почувствовали себя государственными мужами. Армия зависла над радиоприемниками, пытаясь понять, исторична ли ситуация, в каковом случае следует догонять Революцию на Черепахах Гражданской войны. Профессиональные актеры, все артисты, включая иллюзионистов, примчались в поисках своего второго и последнего шанса.