Мы вместе сели на край кровати, ия провалился в колодец на матрасе, который его огромное тело создало вокруг себя.

— Зачем пожаловали, Мастер? — спросил я, будучи в тот момент уверен в том, что очень хорошо знаю, зачем он пришел.

— Ты что, не рад меня видеть, да?

— Конечно же, рад — вы же знаете…

— Разве этого недостаточно для тебя?

— Вообще-то нет, — сказал я. — Я хочу знать, почемувы пришли. Никто не навещает человека, обвиненного в преступлениях, в которых его необоснованно обвиняют, просто из альтруизма.

— Цинизм тебе не к лицу, Орландо.

— Вы насчет II Giardino,да?

— Что?

— Не может быть никакой другой причины. Вы пришли, чтобы бранить меня за порчу вашего источника доходов на пенсии.

— Вот о чем ты думаешь? Ты делаешь мне больно…

— Чушь! Единственное, что причиняет вам боль — это пустое брюхо и отрицательный банковский баланс.

— Что случилось с нашей дружбой,Орландо?

— Она все еще существует. Я просто реалистичен, вот и все.

— Если это реальность, тогда дай мне фантазию! — громко завопил он, подняв руки к небесам и ткнув мне в глаз локтем. Что за старая ветчина.

— Простите, если это прозвучало резко, — сказал я, — но вы можете честно осуждать меня?

Он уставился и промолчал мгновение или два. Затем проворчал:

— Нет, не могу. Однако, окажи мне любезность, позволив рассказать тебе о настоящейпричине моего визита.

Вопреки тому, что он сказал, я все еще ожидал лекции насчет долга, ответственности и обязательств, и я позволил себе удивиться, когда он начал говорить.

—  Я умираю, Орландо.

— Все мы умираем. С того самого момента, когда рождаемся. Кто это сказал?

— Понятия не имею.

— Это был этот глупец Хайдггер? Нет, не он…

— Ты слушаешь меня?

— Конечно.

На самом деле, я его совершенно не слушал.

— Я ничего не могу с этим поделать, вообще ничего не могу. О, я встречался с лучшими специалистами, которые только есть, по это безнадежно. Видишь ли, человек в моем положении не может помочь, но оглянись на течение его жизни с некоторой долей уважения — уважения, и, да, стыда. Ты видишь все, что сделал, и ты знал, что должен был это сделать, но ретроспективно это все не выглядит такими — как бы сказать — столь хорошо сделанным, если ты понимаешь, о чем я. Вещи, которые ты сделал, вещи, которые ты не сделал — и, скажу я тебе, это удивительно, как мельчайшие детали неожиданно обретают безнадежный смысл.

— Да?

— Такие, как неоплаченные долги…

— Долги? — сказал я, все еще не вслушиваясь в его речь.

— О, я не имею в виду деньги, вопреки твоим бессердечным замечаниям. Я имел в виду долги — ну, — долги чести.Истину, например. В конце концов, ты обязан людям истиной; некоторым людям, в всяком случае… ты не можешь крутиться, все время рассказывая всем правду, это было бы ужасно. Но тыодин из этих некоторых людей, разве ты не видишь, Орландо? Суть дела в том, что я должен тебе истину. И я пришел для того, чтобы дать ее тебе.

— Что?

— Ты слышал то, о чем я говорю?

— Конечно, слышал.

— Тогда, что я сказал? — спросил он.

— Что-то насчет долгов чести — о, я не знаю — что-то насчет истины. Вы сказали, что — вы сказали…

—  Я умираю, Орландо…

Он сказал мне, что умирает. Он действительно сказал это? Что, Христа ради, он сказал?

Теперь я сидел прямо, пристально глядя на него.

— Мне показалось,я слышал, как вы сказали, что умираете…

— Я обязан дать тебе истину, Орландо — и правда в том, что я обязан тебе достаточно многим, так или иначе. Сначала, ты, несомненно, разозлишься на меня, но это не поможет, в любом случае, я уверен, что потребуется совсем немного, чтобы мы снова стали друзьями — поцелуй украдкой, нежные ласки — и все будет прощено и забыто. Или разве я сделал слишком много для того, чтобы не заслуживать твоей любви и уважения? Я надеюсь, что нет.

Он замолчал, чтобы снова вытереть глаза тыльной стороной своей руки, но я не видел никаких слез — он никогда не в силах был воздержаться от театральных жестов, когда появлялась такая возможность.

Потом он тихо сказал:

—  Видишь ли, Орландо, это я убил Трогвилла.

Теперь этобыл он, тот самый момент второго великого шока.

Die-то глубоко внутри меня — чересчур глубоко для слов, и даже для нерациональных звуков, где-то в потаенных фатомах [191]моих кишок раздался отдаленный ядерный ігірмн. Я ел ни шал об этом, и ждал с ужасом смертельной три иной полны радиоактивной огненной бури. В сфере же непосредственной физической реальности последствием было то, что я свалился с кровати. Прошло несколько минут, прежде чем я смог снова подняться. Не обращая внимания, Мастер Эгберт продолжал:

— Сначала я не собирался этого делать — но затем, если дорога в ад вымощена добрыми намерениями, насколько стремительнее и более прямо бежит дорога, которая вымощена отсутствием зла? Нет, я не планировал убить маленького ублюдка, но когда я увидел его, лежащего там, на полу в его квартире, совершенно раздетого, и всего в пятнышках, и беззащитного, я просто не смог сдержаться. Это была, могу сказать, слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать. Так что я вытащил кабачок, который ты засунул в его зад, как следует поимев его, затем переместил его. Кабачок, понимаешь ли, выдал тебя; пока я не увидел его, у меня не было никаких соображений о том, кто поверг его в состояние, в котором я его обнаружил. Только ты мог выдумать такой росчерк!

Он ненавидел тебя, ты знаешь. Да, я знаю, что ты знаешь, но чего ты не знаешь, так это почемуон ненавидел тебя. Это может быть некоторого рода сюрпризом для тебя, но он ненавидел тебя из-за меня — или, скорее, он ненавидел меня через тебя. Дело в том, Орландо, что мы с Трогвиллом были любовниками на протяжении нескольких лет. Ты шокирован? Ты смущен, ошеломлен, потрясен — ну, хотя бы немного? Ну, во всяком случае, это правда. Наша связь началась задолго до того, как ты пришел ко мне в ученики; мы встретились на вечеринке в честь издания книги Гервейса Перри-Блэка «Жить, чтобы есть». Конечно, это не было любовью с первого взгляда, ну, когда выглядишь так, как я, тебе приходится брать удовольствие гам, где можешь. Он сразу показал, что был тем, кто известен в профессии как «круглолицый охотник» — ты наверняка заметил, что все его девушки подруги были более чем щедро обеспечены? Так что это было соглашение, которое устраивало нас обоих, можно сказать.

Он немедленно узнал, что мы занимались с тобой сексом. Ничто не могло утаиться от этого всевидящего ублюдка! Им мгновенно овладела непреодолимая ревность. Я сказал ему, что я для тебя ничего не значу, что ты позволяешь мне наслаждаться твоим телом для того, чтобы продвинуться по карьерной лестнице — что на самом деле ты совокуплялся с омерзительной Батли-Баттерс с той же целью — и что я буду брошен в тот миг, когда твое обучение подойдет к концу, но он ничего не хотел слушать. Я также сказал ему, что у меня нет намерения отказываться от удовольствий, раз уж они предлагаются мне.

Та первая рецензия, которую Трогвилл написал о ll Bistro,была неприязненной не потому, что ты заслужил это, а потому что она была написана в припадке ревности; в любом случае, нападая на тебя, он нападал на меня. Такой была озлобленность этого человека. Я не знаю, что именно произошло в тот странный вечер в II Bistro,и я никого не подозреваю, пока ты не откроешь это — а я знаю, что ты не хочешь, не теперь, пока еще не так много воды утекло с того времени; кроме того, это было давным-давно. Однако, к несчастью, из-за этого вспыхнула безумная ненависть Трогвилла к тебе. Пожалуйста, уясни: что бы ни случилось с ним той ночью, не это вызвалоего ненависть — это просто усилило ее — и это правда, что бы он ни говорил тебе.

Мне было так грустно, когда он последовал за тобой в Рим, Орландо, но я не мог ничего или почти ничего сделать с этим; я надеялся, что, когда ты уедешь подальше от места действия, его жажда мести умрет естественной смертью. Именно по этой причине я предложил тебе IlGiardino— ну, хорошо, не только из-за этого, признаюсь, еще из-за того, что я также был убежден, что ты сделаешь заведение успешным. Когда его бешеные атаки стали серьезными — несмотря на репутацию, которую тебе удалось быстро создать — я был вынужден приехать и поговорить с ним. И, в конце концов, я приехал, только ты не знал об этом. Я не мог позволить его ревности разорить меня, Орландо! Я старею, и я ожидал долгой и комфортабельной пенсии; если бы я позволил этому маленькому дерьму разрушить II Giardino,у меня бы был только работный дом, на который я мог бы рассчитывать в свои преклонные годы.