В тот же вечер Шеин прослушал автобиографию и будущее выступление Саблина перед офицерами и мичманами, записанные на магнитную ленту. У него снова возникли сомнения. Он собрался поделиться ими с комсоргом минно-торпедной боевой части, членом КПСС Авериным. Но прежде решил заинтриговать его, спросив, как он смотрит на то, чтобы „поработать на органы Комитета государственной безопасности“. Аверина это заинтересовало, и он ответил, что согласился бы „поработать“. Вместе с тем довольно терпимо и даже с пониманием отнёсся к тому, что возможна попытка „одного из офицеров захватить и угнать корабль“. На это он ответил, что не стал бы „закладывать“ этого офицера. Тогда Шеин более подробно изложил план и программу Саблина, и Аверин согласился поддержать их. Матросу Саливончику Шеин сообщил лишь то, что 8 ноября на корабле произойдут крупные события, и посоветовал держаться около него, Шеина. Потом был разговор с Манько и Лапенко. Причём последний безапелляционно заявил, что такие, как Саблин, — просто ненужные люди. Правда, тут же смутился и даже как будто испугался. Шеин успокоил его, сказав, что этот разговор останется между ними.

„Восьмого ноября 1975 года ко мне в каюту, — показывал Шеин, имея в виду ленинскую каюту, где считался хозяином, — пришли Буров и Манько. Манько сказал, что он не будет поддерживать программу Саблина. Я с ним поссорился, стал доказывать, что программа Саблина правильная…“

Затем Шеин зашёл к Саблину и сообщил, что посвятил в его планы четырёх матросов. Саблин огорчился и упрекнул Шеина в том, что тот не выполнил его указание держать всё до поры до времени втайне. В ответ на это Шеин уже на правах сообщника Саблину пояснил, что пускай будет ударная группа».

Саблин даёт Шеину одно из самых ответственных на том этапе поручений — подготовить помещения для предстоящей изоляции командира корабля, а также офицеров и мичманов, которые не согласятся с намечаемой преступной программой. Об этом Шеин так рассказывал:

«В связи с тем, что боевые посты № 1–3, а также № 4–6 были соединены между собой и с другими постами связью, Саблин приказал мне в первую очередь отсоединить трубки от телефонных аппаратов всех шести постов РТС, чтобы изолированные лица в названных помещениях не имели возможности связаться по телефону с кем-либо на корабле».

Вскоре Шеин доложил Саблину по телефону о выполнении задания. После ужина явился к нему на очередное совещание. Саблин вручил ему пистолет без патронов. Поначалу Шеин растерялся, а затем спрятал оружие под рубаху. Между тем Саблин объяснил, что вскоре состоится встреча с офицерами и мичманами в мичманской кают-компании, где будет провозглашена «революционная коммунистическая программа». И как же намеревался новый «вождь», борец за «новую демократию» приобщить к своей программе будущих единомышленников? Очень просто — если не поможет слово, окажет содействие «товарищ маузер».

«Саблин попросил меня, — комментировал на суде этот эпизод Шеин, — во время его выступления перед офицерами и мичманами находиться в киноаппаратной мичманской кают-компании, с тем чтобы наблюдать за присутствующими на собрании и пресечь при необходимости их попытки оказать ему какое-либо противодействие, а также во время проводимых Саблиным мероприятий на корабле охранять командира корабля и не допускать освобождения его из поста РТС № 2».

Дальше события разворачивались следующим образом. Примерно в 19.30 8 ноября 1975 года по корабельной трансляции объявили о начале просмотра кинофильма для личного состава в столовой. Вслед за этим прозвучало приглашение офицерам и мичманам собраться в мичманской кают-компании. Для Шеина это был условный сигнал для активных действий.

«Я надел бушлат и, переложив пистолет в карман бушлата, — продолжал свои показания на суде Шеин, — вышел из ленкаюты и направился на бак (носовая часть палубы корабля. — Ред.). Проходя мимо люка поста № 3, ведущего в пост № 2, где был изолирован Потульный, я увидел, что указанный люк закрыт на навесной замок.

Встретив на баке матроса Уткина, попросил его сходить за Авериным, чтобы тот помог мне охранять командира корабля Потульного, так как я должен был во время собрания офицеров и мичманов находиться в киноаппаратной мичманской кают-компании и наблюдать за происходящим. Аверин пришёл, и я его попросил во время моего отсутствия наблюдать за тем, чтобы никто не предпринял попыток освободить Потульного».

Аверин заступил на «революционный пост» охранять попавшего обманным путём в ловушку командира, а Шеин направился на «наблюдательный пункт» в киноаппаратной мичманской кают-компании. Приоткрыв задвижку на одном из двух окошек, выходящих в каюту, стал наблюдать за происходящим.

Когда все расселись, Саблин, по словам Шеина, стал им рассказывать автобиографию. Основное внимание он уделял неравенству, которое сложилось в обществе и которое он, сын привилегированных родителей, мог наблюдать с раннего детства и безнравственно пользоваться этими привилегиями, всё время мучаясь оттого, что не мог от них отказаться. «Постепенно развивая мысль, он остановился на наших недостатках, — писал Шеин. — По его утверждению, люди в нашей стране утратили всякие идеалы, пропала у них и вера в партию, так как среди коммунистов появилось много приспособленцев, ловкачей, бюрократов, которые ставят свои интересы, своё личное благополучие выше интересов народа…»

Кто бы сегодня попробовал опровергнуть эти слова или поставить пресловутое следовательское «якобы»? Увы, тогда, в 1976-м, эти слова звучали чудовищной крамолой, и, чтобы они не прорвались в эфир, брежневская (читай и сталинская, хрущёвская, андроповская, черненковская) клика готова была отправить на дно морское корабль с сотнями душ… Но это, как говорится, эмоции.

Письмо же, которое Шеин вёз в «Мемориал», — документ души и сердца. Могу удостоверить его искренность, ибо прежде чем прочитать строки письма, я услышал их в живом рассказе. А чтобы оценить нечто, сказанное тебе, важно знать не только, что тебе говорят, но и как говорят.

Александр Шеин:

«Мне очень жаль, что на моём месте не оказался человек с безупречной биографией. В семнадцать лет у меня было немало правонарушений, но это были мои семнадцать лет, со своим отношением к жизни и понятием о достоинстве и чести. Я ничем не отличался от многих моих сверстников, и, наверное, действительно в обществе, где все друг другу врут, трудно быть молодым, но я ни о чём не жалею — это был мой опыт жизни. Не надо только меня выставлять отпетым уголовником, срока я нигде не отбывал, и в армию меня призвали, не спрашивая на то моего желания. В Морфлот я, конечно, напросился сам. И дело, наверное, всё-таки не во мне. Были и другие лица, с лучшими анкетными данными. Никто никого не принуждал, и корабль был остановлен только перед угрозой потопления.

Чисто по-человечески мне очень жаль, что Саблину не удалось прорваться в сферу гласности в те застойные времена Он оказал, конечно, очень большое влияние на меня. Сейчас я на многое смотрю другими глазами. Вижу многие его ошибки. Для него самого гораздо легче было бы остановиться на письме, написанном в ЦК КПСС ещё при Хрущёве. Именно эта позиция устраивала многих, и не из-за того, что кто-то лучше или кто-то хуже. Всякая борьба казалась бессмысленной, была и вера в руководящую роль советского правительства и в тот социализм, который был построен. Пятого ноября корабль утром снялся с якоря для перехода в Ригу, куда направлялся на праздничный парад. Я находился в ленкаюте, а чем занимался — не помню. Где-то в одиннадцатом часу позвонил Саблин и попросил зайти к нему в каюту замполита.

В самом звонке ничего странного не было. Чисто из служебных отношений я и сам приходил к нему по какому-либо вопросу. Канун праздника, что-нибудь насчёт стенгазеты — примерно с этой мыслью я и пошёл в каюту замполита (в силу небольших способностей был корабельным художником).

В последнее время я где-то чувствовал, что в душе у него совсем другое. Я мог что-то предположить на его счёт, но, конечно, не настолько глубоко.