В комнате царила уютная обстановка, если не считать привязанный к дверному косяку моток бельевой веревки, затянутый в импровизированную петлю, а так же опрокинутый табурет.

Андрея, лежащего на кровати, прослушивал в стетоскоп врач, по-видимому, приехавший на скорой. Подле врача, в изголовье ложа, нервно загибая пальцы, сидела девушка в курточке с нашивкой «МВД».

— Вы психолог? — спросил Ананьев девушку.

Та кивнула.

— Спрашивали его из этого положения?

— Да, — ответила она.

Ананьев покачал головой.

— В такой ситуации необходимо сидеть напротив клиента.

Ананьев обернулся к врачу.

— Я могу поговорить с парнем?

Врач вынул из ушей стетоскоп, поднялся с края кровати и, взяв одной рукой Ананьева за плечо, тихо-тихо произнес ему на ухо:

— Говорите, только не долго. Парень слишком много времени проболтался в петле, нарушена связь головного и спинного мозга. Боюсь, он уже никогда не сможет ходить. Другие функции, в том числе и функция речи, быстро угасают, сказалось кислородное голодание, необходимо срочное медикаментозное лечение.

Ананьев кивнул и занял место врача.

— Андрей, ты меня слышишь? Это я, Борис Михайлович.

Парнишка открыл глаза. Зрачки его были расширены, белки глаз налились кровью, из-за чего взгляд стал какой-то неестественный, вампирический.

— Здравствуйте, Борис Михайлович, — еле слышно произнес он и улыбнулся.

Сейчас парнишке было между 17-тью и 18-тью годами. Таким образом, получалось, что уже, без малого, половину его сознательной жизни находившийся рядом с ним отец сходил с ума, превращаясь из доброго, уступчивого человека в жестокого тирана. Ананьев с женой часто слышали через стену, как тот, не обращая внимания на плач жены, устраивает в квартире разнос, причем не пьяным, а просто из-за того, что кто-то сделал иначе, нежели приказывал он. Обычно все заканчивалось его криками о необходимости держать их в узде, дабы они не поддались искушению грехов.

Андрею поручалось очень многое, равно как и существовал целый список того, что запрещалось, а запрещалось практически все самое важное для парня его лет: смотреть «окно дьявола» — телевизор, возвращаться домой позднее десяти вечера, приводить друзей домой, носить современные вещи, курить — никогда в жизни, выпить — получить ремнем такое количество горячих, что после этого и воду пить не захочется. В то же время Андрею полагалось вставать в 6 часов утра, делать хозяйственные дела, потом заниматься учебой. В субботу и воскресенье он должен был сходить в какой-нибудь музей или на выставку (а ему так хотелось в кино, хотя бы в кино, о дискотеке он и не мечтал) или еще куда-нибудь наподобие, после чего отец ждал от него шестистраничное сочинение на тему «Как я провел выходные». Кое-что из этого Ананьев узнал со слов самого Андрея, а кое-что рассказали соседи.

Однако чем взрослее становился парнишка, тем сильнее он начинал бунтовать. К примеру, этой весной, пару раз Андрей возвращался домой в двенадцатом часу ночи. Понятное дело, за такую провинность следовало наказание, — несмотря на мольбы и просьбы к мужу его матери, он не был пущен в квартиру, т. е. оставлен на лестнице. Ананьев с женой приглашали его к себе, — покушать и переночевать.

— Андрюш, — негромко произнес Ананьев, — тебе сейчас уютно? Хорошо?

Парнишка еле заметно сделал движение головой, похожее на кивок согласия (если лежа, и с поврежденной шеей вообще возможно кивнуть).

— Ты умный парень, и, насколько я понимаю, у тебя должны были быть веские причины, чтобы сделать то, из-за чего ты сейчас так плохо себя чувствуешь. Тебе назначат лечение. Ты готов лечиться?

Парень опять выразил согласие.

— Это уже хорошо, — Ананьев как можно более радушно смотрел в его красные, вампирские глаза. — Ты не сказал ни врачу, ни милиции, из-за чего устроил весь сыр-бор. Я понимаю, есть тайны, которые мы никому не можем открыть. Ты не объяснил в чем дело раньше, можешь не говорить и сейчас, вот только…, что мне сказать твоей матери, когда она немного успокоится? У нее наверняка будут вопросы.

Ананьев погладил рукой лысину и вздохнул.

— Не думай сейчас ни о чем, ты устал, а я пойду, покурю…

Он сделал движение, будто опирается рукой о кровать, чтобы подняться с нее, сам же, краем глаза, увидел, как у парня мгновенно появилось озабоченное выражение лица.

— Борис Михайлович, — позвал его Андрей.

Ананьев участливо обернулся.

— Что Андрюш?

— Обещайте, что никому не скажете, кроме мамы, хотя она, я думаю, и так догадывается.

— Конечно, обещаю, — Ананьев заговорщически подмигнул парнишке. — Только, Андрюша, сосредоточься, пожалуйста, и давай по порядку. Вернись немного назад и рассказывай мне, с чего все началось.

Парнишка заговорил:

— Все началось днем, когда отец зашел домой. Мама в это время в магазин за продуктами отправилась. Он весь прямо сиял от счастья и радостно говорил, что долго ждал этого. Я, наверное, тоже этого ждал. Глупо было в моем положении игнорировать такую опасность. Но все время думал — а, может, пронесет, может, обойдется…

— Андрюш, подожди секундочку, — вставил реплику Ананьев. — Ты говоришь об ожидании… чего?

— Принятия меня в члены, — продолжал Андрей, — той организации, в которую ходит папа. Отец плясал от восторга. По его мнению, я должен был не просто служить там, как он, а мне надо было посвятить свою жизнь религии. Самое плохое, что он меня об этом никогда не спрашивал, хочу ли я посвящать жизнь религии или нет.

Парень замолчал.

— А дальше? — задал стимулирующий вопрос Ананьев.

— Дальше было хуже. Отец спросил меня, чувствую ли я, как благоволит ко мне судьба. Я ответил, что нет. Сначала он вроде принял это за шутку и всего лишь пожурил меня: мол, не хорошо в такие годы веру терять, вера — не девка, другую не найдешь. А я тогда не выдержал и сказал ему все. Где они, говорю, девки-то? У меня и времени не было с ними встречаться. С детства жил, как в монастыре. Не хочу больше, — крикнул, — этого монашества. Хочу, как все мои знакомые, джинсы носить, а не бесформенные штаны, друзей домой приглашать, компьютер с ди-ви-ди ромом хочу, а не культ-походы в музеи. Он тогда аж в лице переменился и посерел весь. Вон! Заорал. Катись, мол, ублюдок, дармоед. Пришлось уйти. Пошел, помню, тогда в сарай, взял мотоцикл, пока отец не увидел. Спасибо маме, она знала, что мне очень хочется мотоцикл, и что я даже тайком права получил. Месяц назад у меня был день рождения, и она подарила мне ключи. Сначала я не понял, ведь на курсах водил мотоцикл, который ногой заводился. А это была подержанная, очень подержанная, но «Ямаха», со стартером, прямо как у машины. Мама, наверное, целый год собирала на нее, отец уж точно денег не добавил. Сел я на мотоцикл и захотелось мне уехать. Далеко-далеко, куда-нибудь на дальний восток, где меня никто не знает… Поехал и через пару кварталов встретил, точнее увидел, бывшего одноклассника — Женьку, с которым этим летом школу заканчивали и остановился возле него. Не сказать, что мы друзья, но хорошие знакомые, — точно. Он спросил, чего я такой кислый, а когда услышал мое объяснение, сразу предложил съездить на рыбалку, с ночевкой. Я согласился, — мой мотоцикл и бензин, его — экипировка и продукты. Мы поехали к его дому. Он все хвалил, как у моего мотоцикла глушители тихо работают. Дальше, я должен был подняться к нему на 7-ой этаж, достать из стенного шкафа палатку и снести ее вниз, а он захватывал все остальное — удочки, наживку, хлеб, спички, котелок, еще что-то. Женька записку оставил для родителей, где будет, я тоже маме позвонил с его домашнего, объяснил куда отправляюсь и почему. Она, конечно, нашей ссоре с отцом и грядущим впереди скандалам не обрадовалась, но поняла — выхода нет, придется меня отпустить, иначе только хуже будет. Спускаемся, а Женька и говорит: поехал кто-то, по улице, на мотоцикле, глушаки тихо работают, прямо как на твоей «Ямахе». Вышли из подъезда, а мотоцикла нет, видно это мои глушаки и были…