— Тебе, наверное, очень вкусно, — заметила Рейчел.

Олли вскинул голову. Она стояла напротив, через стол от него, длинноногая, в коротких шортах, на фоне изумрудно-зеленого моря. Темно-каштановая коса переброшена через плечо, на голове бейсболка. Сначала Олли немного смутился: в самом деле, он так увлекся едой, что забыл обо всем на свете.

— У тебя не занято? Можно мне тоже попробовать? — спросила Рейчел, придвигая себе стул.

Олли не поверил своему счастью.

В самый первый вечер все туристы из их группы перезнакомились между собой. Вечер знакомства прошел на свежем воздухе; они сидели в круг на табуретках и любовались африканскими звездами. Он сразу обратил внимание на двух подруг, но их имена не запомнил. Хорошенькие, спортивного типа, образованные девушки вроде Эрин и Рейчел, как правило, не обращали на него внимания. Когда в Занзибаре Рейчел подсела к нему за стол и принялась с аппетитом уплетать дары моря, он отчаянно пытался вспомнить, как же ее зовут. Ему даже стало страшно. Потому что она сама с ним заговорила. Спросила, откуда он и какие у него планы на будущее. Она с интересом выслушала его, рассказала, что сама хочет стать врачом и хотела бы когда-нибудь помогать людям здесь, в Африке.

И он, Олли, тогда без памяти влюбился в нее, хотя так и не вспомнил, как ее зовут.

Страх сцены все сильнее давил на Алексу Бринк. Смерть бабушки стала для нее тяжелым ударом, как будто перевернулся весь мир. Чтобы сдерживать страх, она научилась курить.

Несмотря на хвалебные статьи и восторженный прием маленькой, но верной группы почитателей в Йоханнесбурге, Дурбане и Кейптауне, страх не ослабевал и каждый вечер хватал ее за горло. Алекса слышала его подленький голосок: однажды с нее сорвут маску, кто-нибудь из зрителей поймет, что на самом деле она никакая не звезда, никакая не певица, и громко, на весь зал, обзовет ее самозванкой и обманщицей. Алекса поняла, что не в состоянии справиться сама. Однажды перед выступлением она в слезах вбежала в гримерку к Дейву Бурмейстеру и призналась ему, что боится. С того дня она словно вошла в порочный круг. Тогда Бурмейстер отнесся к ней по-отечески. Он терпеливо утешал ее, объяснял: страх сцены свойствен многим великим исполнителям. Сначала его мягкий, тихий голос успокаивал ее и помогал добраться до микрофона. Но каждый вечер Бурмейстеру требовалось затрачивать все больше усилий, чтобы утешить ее. И все равно она подходила к микрофону на ватных ногах, оцепенев от ужаса.

Однажды Бурмейстер, которому надоело ее утешать, придвинул ей стакан бренди с кока-колой и велел:

— Ради бога, выпей, и все дела!

Оливер Сэндс всеми силами старался не показать Рейчел, что она ему нравится. Он инстинктивно понимал, что не должен признаваться в своей пламенной страсти. Лучше держаться на расстоянии. Во время переездов он не старался сесть с ней рядом, по вечерам не ставил палатку так, чтобы лучше видеть ее. Он ждал волшебных минут, когда она — обычно с Эрин — вдруг заговаривала с ним или просила сфотографировать их на ее видеокамеру возле какой-нибудь достопримечательности. Однажды Рейчел увидела в его руках книгу и спросила, что он читает. Они поговорили о литературе. Вечерами у костра она иногда подсаживалась к нему и, как всегда весело, спрашивала:

— Ну как, Олли, хороший был сегодня день?

Днем и ночью он постоянно ощущал ее присутствие рядом, он каждую секунду знал, где она, что делает, с кем разговаривает. Вскоре он понял, что Рейчел держится дружелюбно со всеми туристами в группе. Вспомнив, сколько раз она беседовала с ним, Олли понял, что она все же выделяет его. Она чаще обращалась к нему, они разговаривали… Рейчел не вешалась, как другие девицы, на самоуверенных красавцев проводников. К проводникам она относилась так же, как и к остальным мужчинам из группы: дружелюбно, вежливо. И все-таки она предпочитала есть рядом с Олли, разговаривать с ним и поверять ему свои маленькие тайны.

Так было до того, как они попали на озеро Кариба. На второй день, когда они сели в экскурсионные суда, она изменилась, была серьезной и тихой. Радость и непосредственность пропали.

Постепенно Алекса приучилась перед каждым выходом на сцену выпивать по три бокала спиртного. Выпивка более-менее нейтрализовала страх. Три бокала стали нормой, которую она не превышала. После четвертого бокала у нее заплетался язык, она забывала слова, а на лице Бурмейстера вместо горделивой отеческой улыбки появлялась озабоченная мина. А вот двух бокалов оказывалось маловато.

Алекса понимала, чем рискует. Поэтому она никогда не пила днем или после выступления. Всего три бокала — первый за полтора часа до концерта, второй и третий чуть позже. Второй и третий бокал она пила маленькими глотками. Виолончелист предложил ей заменить бренди джином, потому что джин не оставляет запаха. Но джин-тоник Алексе не понравился. Наконец она остановилась на джине с лимонадом.

Таким способом ей удавалось сдерживать демона целых четыре года. Она сотни раз появлялась на публике и записала два диска с Бурмейстером и его оркестром.

Потом на нее обратил внимание Адам Барнард.

Она заметила его вечером в одном театрике в Кейптауне. Высокий и мужественный красавец с густыми черными волосами слушал ее затаив дыхание. На следующий вечер он снова оказался в зрительном зале. После концерта он постучал к ней в гримерку. Подарил роскошный букет. Был красноречив и обаятелен, но комплименты отвешивал сдержанно, отчего они казались более ценными. Адам пригласил ее на свидание — точнее, как он выразился, на деловой обед.

Алекса была готова к его предложению, так как понимала, что границы избранного ею жанра довольно узки. Она стала известной и популярной в узких кругах. Ее хвалили несколько газет. Интервью с ней печатали в разделах «Развлечения». Записанные ею диски продавались весьма скромно. Она прекрасно понимала, что ее карьера, публика и доход почти достигли потолка. Она достигла верхней ступеньки на весьма короткой лестнице, а перспективы виделись не очень радужными. Через три дня она подписала с Адамом Барнардом контракт. По контракту она оказывалась привязана к звукозаписывающей фирме Адама и к нему самому как менеджеру.

Адам неукоснительно выполнял все свои обязательства. Алекса пела на африкаансе. Песни для нее Адам заказывал Антону Госену, Косу дю Плесси и Кларабелле ван Никерк. Новые песни очень хорошо легли на ее голос. Заговорили о том, что Алекса изменила стиль. Адам нанимал для нее лучших музыкантов, ее диски записывали на суперсовременной студии, ее знакомили с нужными журналистами. Также спокойно и профессионально, как строил ей карьеру, Адам ухаживал за Алексой. Вскоре они поженились. Благодаря его поддержке, вере в ее талант и красноречию — о, как он был красноречив! — Алексе удалось на целых два года отказаться от трех традиционных бокалов джина перед выступлением. Целых два года ее жизнь казалась ей самой настоящей сказкой.

Однажды она должна была сниматься для журнала «Сари». Из-за плохой погоды фотосъемку отменили, и Алекса вернулась домой пораньше. Она зашла в гостиную — да-да, ту самую, где они сейчас сидят, — и увидела своего мужа. Брюки у Адама были спущены; перед ним на коленях стояла Пола Филлипс и умело обрабатывала его длинными пальцами и ярко накрашенными губами. Да, та самая Пола Филлипс, черноволосая, длинноногая и полногрудая певица, которая до сих пор радует невзыскательную публику своими легковесными коммерческими песенками.

В тот день Алекса Барнард запила всерьез.

Несмотря на то что после озера Кариба Рейчел Андерсон как будто охладела ко всем знакомым, Оливер Сэндс винил во всем себя. Наверное, думал он, он что-то сказал или сделал не так. Он снова и снова вспоминал все их разговоры, воспроизводил все реплики, все интонации, но не мог понять, из-за чего она вдруг так переменилась. Может, ее задело какое-нибудь неосторожное замечание, отпущенное им в адрес других? А может, он, сам того не желая, кого-то оскорбил? По ночам он ворочался без сна; на него уже не произвели особого впечатления ни водопады Виктория, ни заповедник Чобе, ни Окаванго, ни национальный парк Этоша… Наконец они приехали в Кейптаун, а он все не мог понять, в чем же его вина. Олли, однако, не терял надежды объясниться и все наладить. И вот вчера вечером, в клубе «Ван Хункс», он не выдержал. Он собирался сказать ей вот что: «Рейчел, я вижу, тебя что-то тревожит. Может, поговорим?» Но к тому времени, как он собрался с ней заговорить, он уже набрался пива для храбрости. Он присел рядом с Рейчел и, как полный идиот, ляпнул: «Не знаю, за что ты вдруг меня возненавидела, но я люблю тебя!» Он смотрел на нее своими голодными щенячьими глазами, надеясь, что она ответит: «Я тоже люблю тебя, Олли. Я полюбила тебя с того самого волшебного дня в Занзибаре».