Вскоре стража уже заполнила двор и дом колдунов, оставленные под присмотром пары воинов. Дружинники обыскивали сараи, ясли, навесы, осматривали упряжь, выносили сундуки, забирались на чердак и в подпол, выискивая все, что могло указать на место, откуда приехали чародеи, либо на их нанимателя. Волхвы в этой кутерьме олицетворяли невозмутимое спокойствие, прохаживаясь вперед и назад с ивовыми прутьями в руках. В тех местах, где лоза неожиданно задиралась вверх, они останавливались и внимательно осматривались, обращая внимание на самые безобидные, на первый взгляд, предметы, а то и вовсе на мусор.

Радогост, потратив на поиски остаток дня до самой темноты, сложил в специально привезенный с собой дубовый сундук с окованными железом углами полуистлевшую доску из-под порога, заплетенную паутиной растрескавшуюся кружку и пару странных глянцево-черных камней. Изборовы старания добавили к ним истрепанный веник, щетку для лошадей и обломок пастушьего кнута.

Уже ночью, запершись в пустующем порубе, волхвы заговоренными мелками расписали стены и потолок рунами, что не должны выпустить ненароком освобожденную нежить или чародейские силы наружу, начертали на глиняном полу круг, обнеся его не менее могучими знаками дневных и ночных богов, призвали милость Мары, дабы чашу свою подносила не им, а их ворогам, и приступили к изучению находок.

Положенный в круг веник после вознесения молитвы на Перунов суд вспыхнул и обратился в прах. После открытия сундука выяснилось, что обломок кнута разделил его судьбу. Камни в кругу не проявили себя никак, и после безуспешных призывов к силе Перуна, Триглавы, Похвиста и даже Сварога волхвы вернули их обратно в сундук, заменив на гнилую доску. Из нее тут же вырвалась бесформенная тень, заметалась в очерченном кругом колодце, завыла нечеловеческим голосом, обрушила на своих пленителей неведомые проклятия — и была быстро уничтожена словом Яриловым и Хорсовыми амулетами.

Щетка в заговоренном кругу превратилась в войлочный мешок, полный всякого рода бурдюков, кувшинчиков и коробочек с травами и порошками. Начитав на них несколько заговоров от порчи скрытой и наведенной, Радогост отложил добычу для дальнейшего изучения уже у себя дома, поставил в круг кружку — и она тут же рассыпалась, истлела, неожиданно выпустив на волю трех сизарей — самых обычных, не тронутых магией голубей, до того запертых в колдовскую клетку.

— Милостью Сварога, мы нашли злоумышленника! — наконец-то улыбнулся Радогост. — Теперь можно и отдохнуть с чистой совестью. Мы свое дело сделали.

— И кто злоумышленник? — не понял Избор.

— Это ты мне сам завтра скажешь, — пригладил бороду мудрый волхв. — Нечто ты не понял? Птички-то почтовые! Для связи колдунов с хозяином привезены. Завтра ворону поклонишься, взор его попросишь, сизаря любого выпустишь, да за ним и проследишь… И одежду поменяй, наконец! Весь в крови, смотреть страшно.

— Нету у меня другой, — развел руками молодой волхв. — Эту обычно стираю, когда пачкается.

— Экий ты… — покачал головой Радогост. — Ладно, дам тебе другую рубаху. А пока сбегай, клетку найди. Или хоть корзину какую, голубей изловить. Как бы не улетели.

Из деревни семья выехала на рассвете. Чилига честно нагрузил телегу кулями с сушеным мясом и вяленой рыбой, бочонками с солониной и грибами, капустными кочанами и мешками с гречей, рожью и овсом до самых краев. Лошадь в оглобли он запряг все-таки свою — чуть не расплакавшись возле ее морды перед расставанием. Однако жеребенка-двухлетку предпочел оставить себе.

Лесослав с Зимавой собирались куда быстрее: бросили поверх прочего барахла сложенную кошму, пару корцов с сушеными грибами, связанных за лапы пеструшек — этим и ограничилось все добро, нажитое сиротами за семь лет самостоятельной жизни. Земля — даже двор, на котором стояли баня и овин, — считались общинными, к крохотному огородику с репой интереса никто не проявил, а строения годились только на дрова… В общем, жалеть в деревне им было нечего — а потому и Чаруша, и Плена, и Зимава забрались на облучок с легким сердцем, и телега покатилась по пыльной дороге под самое восходящее солнце.

Ротгкхон предпочел идти рядом пешком — ослабшие после долгого полета мышцы ему следовало еще тренировать и тренировать…

Поскольку в памяти девушки отложились воспоминания о частых нападениях на мирных путников всякой лесной пакости — от разбойников с упырями до леших и злых колдунов, — вербовщик держался настороже, и копье положил так, чтобы быстро подхватить его при первой же опасности. Но верста тянулась за верстой, а из чащи никто, кроме комаров и слепней, отчего-то не показывался.

После полудня тракт вывел их на берег некого безымянного ручья. Ротгкхон выпряг кобылу, пустил ее сперва к воде, а потом, спутав ноги — на светлую некошеную поляну. Сам порезал сало и хлеб, разложил бутерброды, выбрал себе самый большой, кивнул спутницам:

— Налетайте.

— Мы же сегодня уже кушали… — недоверчиво предупредила Чаруша.

— Это было давно, — усмехнулся вербовщик. — Брюхо добра не помнит.

— Но сало… Оно очень дорогое. Его всегда на зиму берегут, когда холодно и другой еды нет.

— Ну, не хочешь — не ешь, — не стал вступать в споры мужчина.

Девочка все еще сомневалась, однако Плена с извечной своей беззаботностью сцапала кусок, на котором было побольше сала, и принялась быстро уплетать за обе щеки. После такого зрелища Чаруша медлить уже не стала и тоже взялась за еду. Зимава присоединилась к ним последней — зато молча.

— И часто у вас разбойники на путников нападают? — спросил у нее вербовщик.

— На памяти моей… Ни разу, — пожала плечами девушка.

— Да? — не поверил своим ушам Ротгкхон. — А по памяти… То есть по слухам чуть не каждая поездка без разбоя не обходится.

— Ну, слухи бродят. В сказках так вообще чуть не у каждой деревни в лесу тати сидят. Но у нас оных никто не встречал.

— Сказки… Это про Серого Волка и железные башмаки?

— Ну… да, — после некоторого колебания согласилась Зимава.

— То-то я так удивился. Носить железные башмаки тяжело и непрактично.

— Ты знаешь человеческие сказки? — удивилась девушка.

— Чего я только не знаю, — вздохнул Лесослав. — Полная каша в голове. Но ты ведь помнишь, я иноземец. Мне можно.

Подкрепившись и немного отдохнув, путники двинулись дальше и еще засветло добрались до окраины города. Или, точнее — до постоялого двора, выстроенного примерно за версту от стен Мурома. Здесь и остановились, сняв боярские покои с просторной горницей и двумя опочивальнями.

— Только возок не разбирайте, — предупредил хозяина Ротгкхон. — Мало ли не по нраву князю придусь? Придется ехать дальше.

Поутру в детинце, в горнице дворца, собралась малая княжеская дума: волхв Радогост, молодые служители богов Избор и Малюта, княжич Святогор, опытные дружинники Дубыня и Журба, два десятка бояр, имеющих уделы в окрестностях города и клявшихся князю в верности, а потому исполчающихся в трудный час в муромскую рать. Разумеется, сам князь Вышемир тоже восседал здесь же на кресле, ради такого случая вынужденный надеть тяжелую парадную шубу, подбитую соболями и бобрами, украшенную самоцветами и сверкающую золотым шитьем. Сидеть в подобном одеянии на летней жаре было тяжело, и правитель города поторопился начать думу:

— Сказывай, Радогост, зачем людей ратных собирать пришлось.

— По воле Велесовой, по слову Триглавову стало известно нам, что племя буртасов [4]с реки Суры планы недобрые о Муроме вынашивает, — слегка пристукнув посохом, начал совет волхв. — Всем вам ведомо, как четыре дня тому девять людей ратных головы свои в детинце сложили, с порождениями колдовскими сражаясь. Не все знают, что на след колдунов выйти удалось, попытку отравления князя Вышемира расследуя.

Бояре зашевелились. Призванные в город гонцами, подробностей последних событий они еще не знали.