Питер приостановился и взял его за руку. Мальчики постояли рядом, и Джордан, непонимающе подняв голову, потребовал: «Считать!»

— Ты считать умеешь? — Питер толкнул дверь каюты и Янушка, застыв на пороге, смущенно пробормотал: «До пяти. Что это?»

— Это наша каюта, — гордо сказал Питер. «И мы тут учимся». Джордан вывернулся, и, пройдя к сундучку, что стоял на персидском ковре, открыв крышку, достал оттуда счетные палочки.

Усевшись рядом, он стал раскладывать их вокруг себя.

Питер усмехнулся и, отложив пять палочек, спросил брата: «Сколько?»

Тот поднял растопыренную ладонь, и, улыбнувшись, — хитро, лукаво, — сказал: «Просто!»

Янушка посмотрел на деревянные, искусно вырезанные игрушки, на большой глобус, и карту мира, что висела на переборке, и Питер, потянувшись, сняв с полки тетрадь в кожаном переплете, сказал: «Учебник. Мама написала, а твой папа — рисунки сделал. Как мы плыли сюда».

— А можно, — тихо спросил Янушка, — я сюда свои краски и альбомы принесу?

— Ну конечно, — Питер порылся в сундучке и, достав деревянные корабли, разложив их на ковре, сказал: «Можно поиграть, хочешь?»

— Очень! — Янушка улыбнулся и, на мгновение, закрыв глаза, вдохнув запах свежего дерева и соли, тихо сказал: «Как хорошо!»

Над чуть волнующимся морем сияла белая ночь. Федор поднялся по трапу наверх и огляделся — Волк стоял у румпеля.

— Спит уже? — спросил мужчина, когда Федор подошел к нему.

— Давно, — Федор ласково улыбнулся. «Ну, да он набегался с мальчиками, по кораблю. И Николас с Констанцей тоже — спать пошли. Капитан сказал — если будет такой ветер, дня через три Норвегию увидим, а там уже и до дома недалеко».

— Это кому как, — рассмеялся Волк, и, обернувшись, посмотрел на темную, плоскую полоску берега. «Мне, Федор Петрович, скоро — океан переплывать. Ну да впрочем, бояться нечего, с такой женой, как у меня, можно хоша во льды отправиться — ничего не страшно».

— Вы там и были, во льдах, — усмехнулся Федор и вдруг подумал: «Господи, только бы Лиза меня простила. Я ведь не могу без нее, совсем не могу. А не простит, — он тихо вздохнул, — будем жить с Янушкой вместе. Господи, ну как мне благодарить-то тебя?»

— Спасибо тебе, Михайло Данилович, — тихо сказал он. «Я не знаю, как…»

— Ты бы то же самое для меня сделал, — Волк все смотрел на удаляющуюся землю. Наверху, в жемчужном сиянии ночи бились, трепетали паруса «Ворона».

Запахло жасмином, и они услышали нежный голос: «Попрощаться надо». Женщина прошла на корму, маленькая, стройная, и, взявшись пальцами за борт корабля, глядя на тающую вдали землю, шепнула: «Ну, вот и все».

«Ворон» уходил на север, туда, где над морем уже всходили слабые, едва заметные, тусклые звезды.

Пролог

Италия, май 1615 года

Бирюзовая вода Большого Канала блестела под утренним, мягким солнцем. Федор наклонился, и, махнув рукой рабочим, велел: «Поднимайте!»

Дощатая платформа с уложенными на ней связками плитки медленно поплыла вверх и синьор Скамоцци, похлопав его по плечу, сказал:

— Отличное получилось крыло и этот сад во дворе — ты просто самого себя превзошел, Теодор.

— Это не я, — рассмеялся Федор, снимая с платформы мозаичную плитку, — сад все-таки Стефан планировал, вы же сами привезли из Рима чертежи.

— Мадерна его очень хвалит, твоего Стефана, — Скамоцци задумчиво потер черную, полуседую бороду. «Даже не хотел отпускать, когда я с ним говорил. А я, — архитектор рассмеялся, — не хочу, чтобы ты уезжал. Хорошая плитка, — одобрительно сказал он, опустившись на колени, рассматривая мозаику.

— Я ненадолго, — Федор подошел к плану этажа, начерченному на грубой бумаге. «Я ее в Мурано купил, мы с Джованни как раз туда той неделей ездили, я ему показывал, как стекло делают. А в Англию, — он аккуратно приколол к большой доске еще один лист бумаги, — я всего на год, синьор Скамоцци, так, что к моему возвращению тут, — он обвел рукой высокие, светлые комнаты палаццо Калерджи, — еще в самом разгаре все будет.

— Сманил тебя этот синьор Иниго Джонс, — недовольно пробормотал Скамоцци, и, взяв с мраморного подоконника рулетку, стал измерять пол.

— Все-таки дворец для королевы, — усмехнулся Федор, и, взглянув на плитку, потянувшись за переносной чернильницей, сказал:

— Тесселяцию для всех комнат я рассчитаю, так что не волнуйтесь. Раз уж я в Париже только котлован вырыл и сваи вбил — так хоть в Лондоне хочу довести дело до конца. А Стефан мой — в Париж возвращается, будет там новым парком заниматься. Да, и, — он погладил рыжую бороду, и усмехнулся, — для родни моей надо загородную усадьбу перестроить.

— Хорошо, что ты вернулся из этой своей Польши, — пробурчал Скамоцци, рисуя план комнаты. «Без тебя тут много построили всего, ну, да ты видел».

— И я немало еще успею, синьор Скамоцци, — рассмеялся Федор и принялся за расчеты.

Когда они спустились вниз, Иниго Джонс уже ждал их, засунув руки в карманы, склонив голову, рассматривая наполовину вымощенный мрамором внутренний двор палаццо.

— Я вам фонтан начертил, как обещал, — сказал он вместо приветствия, вынимая из-под мышки свернутый лист бумаги.

Скамоцци хмыкнул, и, приняв рисунок, обернулся к Федору: «Как там обед? Подождет еще?

А то бы сразу с этим, — он указал на чертеж, — и решили бы».

— Сейчас Джованни домой отправлю, предупредить, — Федор всмотрелся в деревянные леса и крикнул: «Джованни!»

— Высоты он у вас не боится, — одобрительно сказал англичанин, смотря на большого, крепкого, рыжеволосого мальчика в холщовом переднике, что ловко спускался вниз по узким лестницам. «Не рано ему на стройке-то работать, синьор Теодор?»

— Я сам все это, — Федор указал на леса, — восьми лет от роду начал, кирпичи подносил. Да и вы, синьор Скамоцци, мне говорили — сколько вам лет было, как вас отец покойный в подручные взял?

— Пять, — рассмеялся тот, — я тоже, как Джованни твой — большой был, мне все десять лет давали.

Федор наклонился и, поцеловав рыжие кудри, велел: «Беги домой, сыночек, скажи, что мы задержимся немного».

— Хорошо, батюшка, — тот улыбнулся, и, сняв передник, аккуратно свернув его, — выбежал в арку, что вела со двора к Большому Каналу.

— И руки помой! — крикнул ему вслед Федор, и, как всегда, подумал, провожая глазами его голову: «Господи, спасибо тебе».

Джованни прыгнул в гондолу, что ходила между берегами Большого Канала, и, обернувшись, замер — белый, мраморный фасад палаццо Калерджи уходил ввысь, среди колонн и арок, под окном, виделась выбитая надпись: «Non Nobis Domine».

Мальчик опустил руку в прозрачную, теплую воду, и, услышав клики чаек, что парили над Каннареджо, шепнул: «Город, весь на воде. А я не верил».

Он до сих пор, иногда, просыпаясь рано утром, подходил к окну своей детской. Внизу чуть плескался канал Сан-Поло, вдали, над крышами, был виден купол собора и Джованни стоял просто так, несколько мгновений, глядя в нежное сияние рассвета. Красная, охряная черепица крыш начинала сиять под лучами солнца, с канала был слышен скрип уключин, с кухни чуть тянуло кофе и свежевыпеченным хлебом, — а он все стоял, смотря на город, боясь, что он закроет глаза — и тот исчезнет.

Джованни быстро взбежал по широкой, каменной лестнице на второй этаж, и улыбнулся — у их двери стояло блюдечко с молоком.

Большой полосатый кот, с достоинством подняв голову, посторонился и Джованни крикнул с порога: «Мама Лиза!»

— Что, мой хороший? — Лиза, вытирая руки холщовым полотенцем, выглянула в переднюю.

«Папа просил передать, что они чуть позже будут, — Джованни вдохнул запахи еды, и, облизнувшись, спросил: «А можно хлеба с маслом? А то я проголодался».

— Ну конечно, Джованни, — Лиза выглянула на лестницу и строго сказала коту: «И все на сегодня, завтра приходи».

— Он придет, — Джованни посмотрел на свои руки, испачканные известкой. «Я сейчас умоюсь, мама Лиза. А что на обед? — он улыбнулся, и Лиза, закрывая дверь, рассмеялась: «Ризотто с креветками, жареные сардины, и рагу из говядины. И пирожные твои любимые, с миндалем».