Надзирателя отпустили.

Софи Касалл заперли в одной из комнат главного прихода. Здесь ей предстояло дожидаться разбирательства. Три раза в день приходил монах, приносил еду, а потом уносил пустые миски. Кормили отлично, потому что кто-то передал деньги на ее содержание. Ей дали Библию, чтобы она имела возможность насладиться еще и духовной пищей. Время шло, солнце и луна проплывали мимо окна, уходили в прошлое бесценные минуты жизни, наполненные надеждами, страхами и мрачным одиночеством. Но однажды все-таки появился Ломбарди. Он окинул взглядом комнату. Чисто, на кровати лежит Библия. Софи усталая и потерявшая всякую надежду, стоит у окна.

— Как вы себя чувствуете?

Она молчала. Видимо, даже его появление больше уже не могло ее обрадовать.

— Ваша матушка дала Штайнеру кучу денег, с помощью которых мне удалось убедить братию пропустить меня к вам.

Она просто кивнула. Так они и стояли — она у окна, он у двери. Довольно долго ни один из них не произносил ни звука.

— Возможно, вам предложат ответить на три вопроса, — наконец сорвалось с его губ.

Она улыбнулась. «Как это мудро, задать мне всего три вопроса», — подумала она с горечью.

— А что они хотят выяснить? Достаточное ли количество знаний я у них получила?

— Отнеситесь к этому как к экзамену. Это была идея Штайнера, а вы ведь знаете, что он вам очень симпатизирует.

— Ах, Штайнер, — пробормотала она. Добрый старый Штайнер. Постоянно, даже сейчас, алчущий справедливости. Он бы защищал даже старую клячу, место которой на живодерне. — И какую же позицию мне следует занять? — спросила она цинично. — Традиционную или наоборот?

— А какой вы отдаете предпочтение?

— Никакой. Знаете, у меня было достаточно времени для размышлений. И когда я уже успела подумать обо всем на свете, мне вдруг пришло в голову, что лично мне ни та ни другая позиция не представляется разумной. Да, почему-то показалось, что спор наш не имеет значения вообще. Гризельдис была права. Что толку, если я узнаю, что предпочтительнее — вещь или образ? Я словно порожний сосуд, который наполняют знаниями, но где-то в этом сосуде оказалась дырка, так что на самом деле он так и останется пустым. Я хотела вам что-то доказать, но придется обойтись без доказательств, потому что я уже не верю в великий смысл этой проблемы.

— Вы хотели что-то доказать Касаллу.

— Да. Но это был не мой, а его способ мышления, или ваш, или Штайнера, или же это мужской принцип вообще. Когда я увидела, как де Сверте возится со своими тиглями, то подумала: вот оно, наблюдение за природой, которому нас учит Бэкон. Но потом мне стало ясно, что и это не так. Потому что если человек начинает наблюдать природу, он верит в свою способность изменить ее к лучшему. Нет, Ломбарди, это не является ни познанием духа, как проповедуют философы, ни познанием, выведанным у природы, потому что в результате в любом случае получается что-то нездоровое. Ведь как использовал свое познание де Сверте? Он искал золото. Более примитивный мотив для исследования природы трудно себе представить. О да, он заполнял алхимическое здание всякими фокусами, но движущая причина все равно оставалась той же: одна только жадность, стремление к материальному богатству.

Ломбарди хотел возразить. Если на допросе она начнет высказывать подобные взгляды, то ей конец. Эта позиция еще хуже, чем желание выведать у мужчин их тайны, потому что за ней скрывается желание заглянуть в закрытые двери. Стоит ей только повторить там все, что она сейчас сказала, и она скомпрометирует мужчин. Нет ничего хуже, чем продемонстрировать им никчемность их духовного здания, которое основано просто на воображении.

— Видите ли, ваши воззрения весьма опасны. Об этом лучше молчите. Скажите то, что им понравится, упирайте на то, что хотели воспользоваться их поразительным интеллектом. Если вы только попытаетесь усомниться в их компетенции, они разорвут вас на тысячи кусков.

— Да, — пробормотала Софи, — они меня разорвут. Но ведь они в любом случае собираются это сделать, так какая разница, что я скажу?

— Если вы будете вести себя умно, у вас появится шанс. Смажьте им уста медом, изобразите восхищение, это им очень понравится, потому что в глубине души они, наверное, подозревают, что их занятия направлены исключительно на то, чтобы убить время.

Софи засмеялась. Впервые за несколько дней. Она отошла от окна и села на край кровати.

— Это вы очень хорошо сказали. Я еще подумаю. Может быть, примусь уверять, что пыталась понять Аристотеля, но в конце концов до меня дошло, что для столь глупой женщины, как я, это абсолютно невозможно, потому что у меня не хватит ума проникнуть в тайну.

— Это вариант, но неужели вы и на самом деле хотите скрыть свой ум? Лучше постарайтесь ответить на их вопросы, но не скупитесь на выражение глубочайшей почтительности и прежде всего расхвалите выбранные ими вопросы. Вы же знаете, умение задавать хорошие вопросы ценится у них гораздо выше, чем способность давать хорошие ответы.

Она кивнула. Постепенно ее напряжение спало. Он пытается ее утешить и указать правильный путь. Они со Штайнером ей помогут. Так чего же бояться?

Но Ломбарди скрыл, что голосования еще вообще не было и ей до сих пор угрожает обвинение в занятиях черной магией. Вместо этого он просто подошел ближе, наклонился и нежно провел рукой по ее щеке. Софи покраснела.

— Надзиратель дал показания в вашу пользу. Вы видели щит?

Софи снова кивнула.

— Да. Де Сверте рассказывал, что когда-то занимался колдовством, но потом бросил, посчитав его детской забавой. А почему вы спрашиваете?

Он не ответил. Когда-нибудь она сама поймет, а сейчас ему не хотелось пугать ее еще больше.

— Берегите себя, Софи. Встретимся на процессе. А пока репетируйте свое восхищение силой мужского духа.

Он постучал в дверь, чтобы ему открыли Она смотрела ему вслед и тут вдруг поняла, почему он спросил про щит.

Процесс начался рано утром в небольшом зале конвента, где горел лишь один камин. Именно здесь и разбирались обычно судебные дела факультета. Солидный зал с деревянными панелями и с призванной вызывать радостные эмоции росписью на потолке: Sapientia в воздушном одеянии, окруженная Справедливостью, Честностью и Разумом. Они парили в небе подобно ангелам, обратив к зрителям свои лица.

Во главе массивного стола сидел настоятель, следом в ряд устроились канцлер, ректор и магистры факультета. За отдельным столиком замер писарь. Слуга привел Софи, которой велели сесть на скамью. Она осунулась и была очень бледна, губы поблекли, светлые волосы ее потускнели. Она стояла ровно, опустив руки и повернув голову к судье, в ожидании, что же будет дальше. Настоятель открыл заседание, огласив пункты обвинения, в том числе и участие в алхимических опытах. Софи признала всё, кроме добровольного сотрудничества с де Сверте к этому он вынудил ее силой, следовательно упрекнуть ее не в чем.

Настоятель слушал с неподвижным лицом. Его резкие черты казались высеченными из камня, руки лежали на столе абсолютно спокойно. Когда обвиняемая закончила, он слегка кивнул головой. Вперед выступил Штайнер. Он рассказал о своей беседе с Софи, признался, что недостаточно активно ее отговаривал и не запретил прятаться в схолариуме. Все смотрели на него с недовольными лицами.

— Да, — сказал он серьезным голосом, — я знаю, что на мне лежит ответственность, но возможность получить таким образом важные сведения показалась весьма заманчивой. А спрятаться там самому мне было бы довольно трудно…

— Но разве обвиняемая обнаружила доказательства виновности приора? — наморщив лоб, спросил настоятель.

— Ну, испугавшись, он запер ее в своей лаборатории и признался, что убил Касалла.

Настоятель покачал головой:

— Это не доказательство, а голословное утверждение. Кто подтвердит, что она говорит правду?

— Все верно, она могла солгать. Но зачем?