– Где постоим?

– На кладбище...

Так... В дождь на кладбище... Может, ветер занесет ее в какую-то могилу, да и засыплет нафиг землей. Интересно, будут ли потом поминки с пирожками? 

– Кто умер? – спрашивает по пути Шурка.

– Его девушка.

У Жеки прикольная машина – новый «ровер». Это просто вчера «до остановки» он провожал ее пешком – в романтическом порыве.

– Она беременная была. И попала в аварию на дороге. Сбили на перекрестке. Ясно, что не так просто. Сейчас Савва всех пацанов напряг. И Шнура тоже подрядил. Вычислят суку. Только девушку свою он уже не вернет, – говорит хмуро Жека. – Такие дела.

– Ее убили? – наконец, врубается Шурка.

– Так выходит, – кивает тот. – Урод какой-то, я его душу мотал! Последнее это дело – с женщинами считаться.

– А ты тоже... бандит?

– Я – нет. Но я работаю на этих пацанов. А сидел я давно, по молодости, за драку. Мне двадцать лет тогда было. Ты меня не бойся, я сейчас спокойный стал. Не пью потому что. Завязал. Вот. Да и семья у меня.

Она кивает. У него семья, а она едет с ним на похороны незнакомой девушки. И вдруг ее осеняет догадка, которая, не будь она вымороженной и голодной, пришла бы в ее голову значительно раньше. Они едут к тому парню, который говорил по мобилке у дверей реанимации. 

– Как его зовут? – переспрашивает Шурка.

– Кого?

– Ну, у кого девушку убили.

– Савельев, Славик Савельев. А зовут все Саввой. Слышала, может, – Жека косится в ее сторону. – Могла и слышать. Савва – сильный человек в городе. Половину автобизнеса держит, рестораны, отели. А ходит под Куликом, знаешь? Олигарх один, да?

– Олигарх?

– Ну, типа этого. Большой бизнес. Экспорт-импорт, такое. Куликов Михаил Иванович. Да, и депутат он тоже какой-то...

Жека не хочет вдаваться в подробности. Но для Шурки и сказанного достаточно. Ясно, что бандитская среда – ничего не попишешь.

На кладбище полным-полно народу под черными зонтами. Все стоят в молчании. А дождь отбивает похоронный марш на зонтиках и на крышке гроба. Гроб закрыт наглухо. Все. Кончилось. Ее черты ушли в прошлое.

Женщин немного. Жека потихоньку протискивается к ним и выражает соболезнования.

– Очень жаль, примите.., – бормочет вслед за ним Шурка.

У Шнура вытянутое и напряженное лицо сероватого цвета. Глаза полуприкрыты и губы плотно сжаты.

– А, Жека... Давай, – роняет он невнятно.

Жека жмет ему руку и пристраивается за его спиной.

– Пойти к Савве? – спрашивает робко.

– Нет. Он не в себе немного. Еле на ногах. Никто к нему не подходит.

Шнур говорит четко и мерно, как будто капли дождя ударяют сильнее. Шурка, проследив за его взглядом, находит глазами Савву. Да, это тот самый «шанс» из больницы. Тот, которого во дворе обмела дворничиха. Тот, с черно-белым лицом.

Это особое свойство его печали. Лицо мертвенно-белого цвета с ярко-черными линиями бровей, глаз и губ. Никаких других тонов. Похоронный марш разрывается над кладбищем. И в этот самый момент Савва поворачивается и идет сквозь толпу людей к воротам. Все расступаются перед ним, как перед мертвецом, только что вышедшим из могилы.

Жека сжимает Шуркину руку и говорит на ухо:

– Сейчас поминать поедем в «Абхазию».

Но мысль о еде, и тем более о кавказской кухне, вдруг приводит Шурку в неистовый ужас, она вырывается от Жеки и бежит вдоль кладбищенской стены к выходу.

У ворот останавливается в растерянности: троллейбусной остановки не видно ни с той, ни с другой стороны. И вдруг перед ней распахивается дверца автомобиля.

– Садись, не мокни.

Она садится рядом с водителем, а потом уже, как в кошмарном сне, узнает в нем Савву. Он не смотрит на нее, машина трогается с места и ползет по мокрому шоссе в сторону города.

– Примите мои соболезнования, – бормочет Шурка, глядя на его четкий профиль.

– Спасибо, – отвечает он бесстрастно.

Дворники на стекле разгоняют потоки воды.

– Ты с кем пришла? – спрашивает вдруг он.

– Ни с кем. Сама.

– Куда тебя подкинуть?

Шурка называет адрес, а потом спохватывается и смотрит на Савву совершенно перепуганно. Он молчит, но машина меняет курс и сворачивает в сторону старых районов.

– Я вас видела, тогда, в больнице. Когда вам сообщили, – говорит зачем-то она, обращаясь к мокрому стеклу автомобиля.

– Я знаю. Я тоже тебя видел. Потому и спросил, с кем пришла, – произносит он без оттенка каких-либо эмоций.

Кажется, просто так. Он ничего не имеет в виду. Фигура Шурки не могла показаться ему подозрительной.

– Я в школу учительницей устраиваюсь, – добавляет она для верности.

– А, это хорошо, – он останавливает машину перед ее домом и распахивает дверцу. – Давай.

         Все высыхает до ледяной корки – высыхает из памяти кладбище, мрачное соцветие черных зонтов, а заодно и Жека. Шурка ловит себя на том, что вспоминает об этом человеке с грустью. Но навязчивая идея – выпить кофе с горячим бутербродом – не высыхает. Она собирает по карманам своей одежды завалявшуюся мелочь и идет в кафе «Визит» на площади Революции.

         Тротуары, вымощенные плиткой и покрытые ледяной коркой, скользят. Воздух прозрачен и холоден. Зима подкрадывается к городу неторопливо, но верно.

         И вдруг у «Визита» Шурка замечает подозрительно знакомую фигуру. Невысокий, полноватый мужчина, подняв воротник кожанки, вертит головой во все стороны.  

– Жека!

– Шурочка! – он бросается ей навстречу. – А я жду тебя с самого утра. Вдруг, думаю, ты придешь. Смотрю – ты. И не могу поверить.

Шурка чувствует, что тоже рада, словно встретила давнего-давнего знакомого. Они вместе входят в кафе и заказывают кофе с бутербродами, еще пирожные и фруктовый салат. Шурка ест и улыбается, и есть отчего-то стыдно, словно она при посторонних занимается чем-то неприличным. 

– Поедешь со мной? – предлагает Жека невнятно.

– Куда?

– Ну... так. Квартира одна есть. Одного друга. Я тебя хочу очень...

Шурка кивает. В принципе, она еще раньше кивнула, когда ему рубашку в казино застегивала.

По дороге, и даже оказавшись в квартире его друга, оба говорят о простых вещах. По сути жизнь каждого – очень проста. Но Шурка вдруг понимает, что ведет себя в корне неверно – невольно выворачивается наизнанку перед незнакомым, полуграмотным водилой, достает из глубины памяти и гадкую работу, и мерзкого импотента Бобика, и напряженность в отношениях с матерью, и раздолбанную квартиру, за которую нужно платить, словно до этого ей и поговорить было не с кем.

Жека прижимает ее к себе и обещает от чистого сердца:

– Ничего, вот я дострою дом, проведу газ. Может, продам его. И заживем совсем хорошо. И квартиру тебе куплю – не пропадем. Я очень тебя люблю...

И ей уже не хочется спорить даже с самой собой. Хочется верить, что вот так, с первого взгляда, он может ее любить, и тем более – может решить все ее проблемы. Значит, это не просто клиент. Это ее любовник. Ее мужчина. А он продолжает уговаривать ее на то, на что она давно уже согласилась.

– Девочка моя, ничего не бойся. Я сам все умею, тебе хорошо со мной будет. Я чистый – никогда с проститутками не был. У меня жена ведь, дети. Я вижу, что ты хорошая девочка. Эх, раньше мы не встретились...

«До чего раньше? – думает про себя Шурка. – До его жены или до моего Бобика? Если до его жены, так мне уже лет пятьдесят было бы. Может, у него и не встал бы на меня...»

Раздевается Жека быстро и без тени стеснения. Это при его-то весе и дневном свете. Шурка дрожит от холода, но, упав рядом с ним в постель, встречает его обжигающие руки и постепенно успокаивается. Он очень нежен, он никуда не торопится. И Шурке ничуть не неприятно. Наоборот – она вдруг понимает, что несмотря на свою полноту, он очень красив, крепок и подтянут. И у него очень красивое лицо – с тонкими, некрупными чертами.