− Там труп! – донеслось сдавленное восклицание.

Жуков почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица. Подобное развитие событий ставило его, как свидетеля, в затруднительное положение.

Между тем, после заявления о зловещей находке, активизировалась милиция. Зажав пальцами нос, в люк пытливо заглянул какой-то сержант, тут же утратив канувшую в зев колодца фуражку. Достав блокнот, приготовился к опросу свидетелей другой чин. Рвение властей должной поддержки населения, однако, не получило. Испуганно переглядываясь, публика поспешила ретироваться. Личная причастность к дальнейшим сыскным мероприятиям никого решительным образом не вдохновила.

Подкатила медицинская машина, а за ней − еще парочка милицейских. В этот момент из колодца вылез чумазый, в стельку пьяный бомж с лилово-багровой мордой, первоначально и принятый за труп. На голове бомжа красовалась милицейская фуражка, оброненная сержантом. Из-под нее, словно наэлектризованные, дыбом торчали стрелы пегих волос.

У Жукова отлегло от сердца.

Между бродягой и милицией произошло вялое устное разбирательство, после которого оживший труп отправился восвояси, а машины оперативных служб быстренько и облегченно разъехались.

Лысый лидер еще пометался вокруг дома, выкрикивая проклятья, как потерявший добычу буревестник, а затем тоже сгинул, решив по примеру остальных, заняться смиренной уборкой оскверненного жилища.

Сняв накопившееся напряжение добрым глотком крепкого алкоголя и придя к заключению, что день пропал не зря, Жуков и Гена вновь полезли в подвал, где умудренный реставратор вручил неофиту тяжеленный агрегат, состоящий в основе своей из ржавой трубы с приваренным к ней дугообразным плечевым упором.

− Противотанковое ружье, − пояснил Квасов. – Модификация под минометный кумулятивный заряд. Крайне дефицитная штука. Объясняю твои действия… Сначала берешь напильник, потом шкурку… Далее в дело вступает ортофосфорная кислота… Приступай. Завтра, после воронения, агрегат должен стать игрушкой на заглядение…

− Кто только будет в нее играть? – буркнул Жуков недовольно.

− А вот за этим как раз не заржавеет! – со значением отозвался Квасов.

Облачившись в кожаный мастеровой фартук, Юра уселся на табурет за верстаком, уставившись на заскорузлую железяку, безмолвного свидетеля грозных, кровавых битв.

Он ощутил себя бесконечно потерянным и несчастным. Уверенности в завтрашнем дне не было. Только вопрос: какое оно будет, дно? Вот ведь куда ему довелось угодить в итоге бесконечной череды мыканий по углам чужбины и Отчизны. И кто тому виною? Он сам. Впрочем, все дело в характере, определившим судьбу. Размеренное бытие тихони-обывателя его никогда не привлекало, хотя, что удивительно, именно оно и являло собою конечную цель всех рискованных похождений. Однако то, что привело его к нынешнему положению, сейчас он расценивал, как роковую ошибку. Все острее сознавалась беспомощность перед таинственным противником, чье могущество, судя по всему, было беспредельно, а месть беспощадна.

Захотелось позвонить Марку в недосягаемую отныне Америку, чьи иммиграционные законы он нарушил, лишившись права на въезд. Но что толку звонить Марку? Вдруг его уже отловили? Тогда он будет дудеть в дуду врагов. И сдаст его, Жукова, источника своих бед, имея на то все основания.

В немалой степени удручало и то, что заложниками ситуации теперь поневоле стали мать и отец. В размене их голов на собственную Юра бы торговаться не стал, хотя трепетно и наивно надеялся, что жизнью родителей его шантажировать не будут. А будут, − что ж, решил обреченно, сдамся, пойду под нож…

Мысль о том, чтобы поехать на Лубянку, сдав туда материалы, он сразу же отмел. Никогда не соприкасавшись с госбезопасностью, он, тем не менее, ни на толику ей не верил, как и миллионы его сограждан, убежденных в двуличии, подлости и жестокости данного ведомства. Неотмеченный ни умом, ни способностью к анализу, Юра ориентировался на очевидные факты: коли, эталоном в стране служит доллар, коли НАТО стоит у границ, а финансовый фонд страны находится в американских банках, что проку идти к властям? С тем же успехом он мог бы придти в ЦРУ или в госдепартамент, не тратясь на дорогу в Москву.

И сейчас, упорным скребком счищая наросты ржи с исторического ствола, Жуков, не лишенный философского воззрения на вещи, подумывал, что в мировых верхах определенно происходит какой-то сложнейший заговор, провоцирующий гигантские и неисповедимые процессы, что, переплетаясь, как отводы канализации мегаполиса, выплескиваются то народными волнениями, то столкновениями государств, а то и этническими миграциями. В результате же страдает простой и бесхитростный человек. Такой, как он, Юра Жуков.

Природа ассоциативного ряда его умозаключений происходила от событий, несомненно, прошедшего дня.

АБУ КАМИЛЬ. ДО 11.09.2001 г.

− Повторяю еще раз: недопустима никакая лишняя информация и всякого рода импровизации, − говорил Дик, вышагивая по комнате и невидяще глядя в пространство перед собой. − Никакой игры. Все должно быть естественно. Слова, переживания, реакции… Придумывать ничего не стоит, жизнь уже все придумала за тебя.

Абу, мерно и согласно кивающий напутствиям американца, впервые за все знакомство отмечал его немалую взволнованность, красноречиво говорившую обо всей серьезности предстоящего задания.

Словно подтверждая мысли Абу, куратор с тревогой в голосе продолжил:

− Твой разговор с Хабиллулой − не просто праздная болтовня. Ты должен заронить семена в плодородную почву…

− Тщательно удобренную, я так понимаю? − подал реплику Абу.

− Если подобного рода понимание… − Американец, остановившись, уперся в него тяжелым взглядом. − Если оно хоть как-то уяснится им… Ну, в лучшем случае мы все провалим. И распишемся в своей полнейшей несостоятельности. Какие будут выводы со стороны нашего руководства или же оппонентов − лучше не думать… Так или иначе прошу учесть, что за твое привлечение в организацию хлопотал я, и на кону стоит моя карьера.

− Я не подведу тебя, Дик.

− Главное, не подведи себя, тогда и со мной бед не будет… Итак, давай-ка снова пройдемся по легенде…

Завтрашним днем Абу с женой предстояло вылететь в Эмираты. Якобы в отпуск. Как подобает мусульманину, он желает провести его в стране правоверных, вернувшись к исконным ценностям, без которых столь тоскливо на Западе, где он вынужден приживать, зарабатывая деньги на будущее. День-два он проведет в отеле, затем позвонит старым приятелям, пригласит их на совместный ужин. Или же они пригласят его к себе. Без их внимания, как уверял Дик, он не останется. Им интересен проживающий США собрат. И, в частности, в каком качестве он там проживает и как свое проживание оценивает.

Полет был утомителен, но, едва Абу ступил на знакомую землю, едва воздух Востока коснулся его ноздрей, облегчение и тихая радость установились в его сердце, и тысячи разорванных таинственных нитей одна за другой воссоздались, связуя его естество с родным пространством, питая душу живительными токами, возвращая саму жизнь в пустую, иссохшую оболочку.

Это была не его страна, но ее наполнял понятный ему родственный смысл, энергии и традиции, безраздельно властвующие на земле общих предков.

Приободрилась и Мариам. Заблестели ее глаза, разгладились горькие морщинки у губ, взволнованный румянец тронул щеки, и дрогнули губы в потерянной улыбке…

Миг мимолетного счастья. Впрочем, какое счастье не мимолетно?

Абу удалось уверить жену, что, несмотря на все испытания, посланные им судьбой и Всевышним, им удалось выйти на верную дорогу, и пускай трудности ее еще впереди, за горизонтом − свет обновленной родины, куда им предстоит вернуться из изгнания во славе и почестях, и ради этого стоит жить. Так предначертано. И в это он упорно заставлял верить себя сам.

Хабибулла встретил его как старого друга, без проволочек пригласив к себе в дом. После сытного обеда уселись на ковре в прохладной, выстуженной кондиционером комнате, в окнах которой сверкал на солнце мириадами зеркальных осколков Персидский залив. Потекла неторопливая беседа.