− Эта проблема возникла помимо меня, и пусть она будет решена также помимо меня, − равнодушно заявляю я. И прерываю связь.

Теперь на душе моей пакостно и меня гложет досада. Моя горячность может стоить этому парню головы. По сути, я объявил, что он для меня – никто, лишив его всякой защиты. И его ближайшее будущее, скорее всего, плачевно. По заслугам, вероятно. Но мне неприятно, что в моем доме − потенциальный смертник. И что моя жена воспринимает его и в самом деле, как родного племянника, я это почувствовал.

Она добрая, Барбара. Помню, капотом машины я зацепил взлетающего с асфальта голубя. И сломал ему крыло.

Она заставила меня отвезти птицу к ветеринару. Но голубь по дороге сдох. И весь вечер она рыдала, не в силах простить нам случившееся. Она очень набожна, и каждую неделю ходит с Марвином в церковь. Нина и я − люди верующие, но, увы, не религиозные. Молиться за нашу семью мы предоставляем усердной в таком занятии мамочке. Кроме того, я с недоверием отношусь к нашим американским церквям, превратившимся в откровенные коммерческие предприятия, где принцип наживы получает свою лицемерную индульгенцию. Моя женушка-идеалистка предпочитает закрывать на это глаза. Думаю, ее европейские корни питает христианский идеал, к которому она бессознательно и постоянно устремлена. А наша страна уже давно не христианская. И те, кто называет события одиннадцатого сентября началом войны ислама против христиан, уж в данной-то формулировке заблуждаются наверняка. Так или иначе, но церковь, какой бы ущербной она ни была, для Барбары − оплот. К тому же, материальные основы бытия для нее глубоко вторичны. Уверен, окажись она в нищете, в ее сознании мало бы что переменилось. По крайней мере, унижаться за кусок хлеба насущного она бы не стала. Это вызывает во мне бесконечное уважение к ней, и порой я даже сознаю собственную ущербность, выраженную в моих приспособленческих способностях, отдающих ловкачеством плебея. Я откровенно презираю тех, в ком обнаруживаю подобного рода качества, хотя таких − большинство.

Я должен пойти к Барбаре. И проявить великодушие, сказав, что я прощаю этого залетного племянничка. Хотя – враки, пусть бы проваливал…

Но надо набирать очки.

Редкий момент, но сегодня я хочу оказаться в постели с женой. Именно с ней. Кстати, я не люблю ни с кем, кроме жены, проводить всю ночь. Даже с Алисой не люблю.

Моя снисходительность положительно скажется на ее отзывчивости. Главное − не переусердствовать в роли покладистого малого. И весомо обозначить свой тяжкий внутренний путь к обретению прощения. Иначе – прошло безболезненно это, пройдет и другое!

Плохие руководители всегда лебезят с подчиненными, стараясь быть добрыми ребятами для всех. За это их презирают. И чем больше их презирают, тем обходительнее они с публикой, и чем более они с ней обходительны, тем больше их презирают.

Не так-то было! Через часок-другой после незабвенных минут любви, я покажу ей зубы! Повод найдется.

Коллектив всегда нужно держать в здоровом напряжении.

Смотрю на часы. Время еще раннее, в доме суетится прислуга, по коридорам носится Марвин. С любовными планами придется потерпеть. А к вечеру, увы, они могут существенно перемениться.

ЖУКОВ

В Москве Юра Жуков освоился достаточно быстро. Здешняя жизнь, посвященная погоне за деньгами, мало чем отличалась от американской, за исключением неслыханной дороговизны и ужасающей экологии: в столичном воздухе витал длинный список летальных заболеваний. Здесь люди наглядно видели, чем именно они дышат.

Все, что находилось за пределами мегаполиса, тоже бурлило мелкотравчатой рыночной возней, однако провинциальные нравы пока еще диктовали размеренность бытия и непритязательность. По своему духу глубинка сохраняла как стойкие социалистические стереотипы, так и свежий ветер с полей, постепенно застраиваемых кондовым кирпичом новорусских усадеб. Такие, собственно, выводы Юра сделал из анализа окружавшей его обстановки.

У школьного приятеля Геннадия Квасова он прижился. В своей спальне установил на подоконнике подзорную трубу, из которой некогда наблюдал подлетающие к аэропорту Кеннеди самолеты и океанские яхты, а теперь обозревал из нее окна квартиры родителей, уверенных, что сыночек пребывает в загадочной Америке. При этом он чувствовал себя, как всевидящий дух почившего.

Труба была установлена не баловства ради. Случись странный визит странных людей в квартиру мамы, и, отследи он его, значит, нашлись подтверждения худшим страхам.

С нейтрального телефона он отзвонил на номер, оставленный ему Марком. Сказал, что круто законспирировался, и за жизнь свою теперь опасается умеренно.

Марк в свою очередь поведал, что дела на американской территории разворачиваются подобно пушке танка, отыскивающего свою цель, и вообще обстановка крайне нервозна.

Жуков, ранее ни дня не сидевший без работы и забав, поневоле начал дергаться, ища советов у приютчика Квасова: дескать, кем быть?

На первых порах тот предложил ему взять в рент свой вездеход «Ниву» для работы в качестве нелегального таксиста. Предложение Жуков воспринял с восторгом, но, едва оказался в зловонных московских пробках, понял, что это занятие куда дороже тех денег, что приносит. Аналогичным виделась и стезя паркетчика на московских стройках.

Профессии обслуги нижнего социального ряда, обеспеченные комфортом и достойной оплатой в самой развитой стране мира, были в России уделом рабов и категорических неудачников.

Снисходительно понаблюдав за метаниями репатрианта Жукова, Квасов предложил ему поработать у себя. На вопрос, в каком качестве, долго тянул с ответом.

Они сидели на кухне, выпивали под дежурную закуску из шпрот, сыра и резаных помидоров, и вдруг Квасов сообщил:

− Присмотрелся я к тебе, Юрок, и решил открыться: я − черный копатель.

− И чего копаешь? – цепляя вилкой масляную тушку салаки, спросил Юра.

− Можно сказать, занимаюсь военной археологией, − продолжил приятель. – Специализация: Великая Отечественная война.

− Оружие? – догадался Жуков.

− Естественно. Еще всякие значки, награды, бинокли, противогазы, но это – мелочь.

Из дальнейшего пояснения Юра понял, что выкопанное оружие Квасов тщательно реставрирует, превращая его в идеальный боевой механизм, а затем, соответственно, продает. Ныне в его бизнесе возникла существенная пауза, ибо милиция арестовала его партнера-посредника, лысого Леню, осуществлявшего финальные контакты с покупателями.

− И что теперь? – вырвался у Юры невольный вопрос.

− Затор в делах, − грустно ответил Квасов. − Ленька же и материал для запчастей подтаскивал. Концов мне не оставил. А оружейная сталь – дефицит. Так что реставрационная мастерская простаивает.

− И где же она расположена? – Жуков обвел глазами углы кухни.

− Идем, покажу.

Прошли в гостиную, где обычно смотрели телевизор. Из секретера Геннадий достал стальную штангу, напоминавшую монтировку. Конец ее был изогнут, расплющен и остро заточен.

Уместив кромку металла в паркетную щель, он привычным движением поддел кусок настила, сдвинув его в сторону. Под настилом обнаружился люк, сколоченный из плотно сбитых досок.

Открыв крышку люка, Квасов указал Жукову на черную дыру провала, куда вела металлическая лестница.

− Прошу в гости, − произнес он и – полез во тьму подвала.

Жуков последовал за товарищем.

Вспыхнул свет, и Юра обнаружил, что находится внутри достаточно уютного помещения, превращенного в слесарную мастерскую.

− Я прикинул, что эта часть подвала бесхозная, ну и углубился… − поведал Квасов. – Провел электричество, трубу отопительную, даже телефон… Кафель, гидроизоляция… Вентиляция, естественно. Станочки поставил, как видишь. А там, − указал на стеллажи, собранные из старой мебели, − товарчик…

Юра, поражаясь, взирал на груды ржавых винтовок, пулеметов, автоматов, связки гранат…

− Предложение такое, − сказал Квасов. – Будем работать в доле. На мне – заказчики и расчеты, а твое дело − слесарить. Мастерству научу. Но пока будешь драить и сортировать железо.