Хлопнуть этого Жукова, что ли? И чего? Крупно этим подставиться. Возле дома камеры, выманить его куда-либо − пустой номер, парень он не промах, чуткий как зверь, а движется эта махина в сто двадцать кило легко и маневренно, как матерая акула. Да и вообще еще один грех на душу… Вот этих бы, кто на совещании, кто каждый день тысячами уничтожает людей во всех концах света своими деньгами и политикой, этих бы он грохнул, не задумываясь. Эти куда страшнее, чем казненные им в прорезиненной камере серийные убийцы… А может, отправить дискеты почтой адресату? Мол, чужого не надо? Глупость. В данной истории должна стоять твердая точка. И ее поставят. Значит, завтра Жукова надо проводить, снабдив соответствующими инструкциями. Далее. Арендаторам первого этажа следует рассказать следующую историю: хозяин уезжает на месяц-другой в Калифорнию − там ему, дескать, предложено интересное трудоустройство… С завтрашнего числа следует обзавестись новым мобильным телефоном, а уже сейчас и в самом деле заказать билет до Лос-Анджелеса, и позвонить из телефона-автомата приятелю Мише, давно переехавшему в теплые края Западного побережья и неоднократно приглашавшего в гости. У Миши яхта с тремя спальнями, живи и грейся. Только что-то он, Марк, не додумал… Что-то очень важное… Нет, Калифорния потерпит. Вначале следует побыть здесь, в Нью-Йорке, хотя бы недельку. Вблизи от надвигающейся грозы. На бесплатном адреналине. И понаблюдать за действиями вероятного противника. Как наблюдать − он, Марк, знает. Научен».

Океан неуклонно темнел, свежел бриз, в домах, окружавших набережную, зажигались огни, прогромыхал на эстакаде за спиной поезд подземки. Марк встал со скамьи, удрученно подумав, что спокойствия в этой жизни ему не видать, хотя, с другой стороны, жить в спокойствии для него невыносимо. Но если обычно ему приходилось выбирать из двух зол, то тут их вон сколько…

МАКСИМ ТРОФИМОВ

К границе с Грузией мы продвигались двое суток. Первый десяток километров я ковылял, поскуливая под нос, как побитая собака, но затем, что называется, расходился, боль притупилась, ее заусенцы как напильник сгладил ритм движения, и все неприятные ощущения, выраженные в междометиях, приходились на очередной вечерний привал, когда рыжебородый садист всаживал мне чугунной рукой укол антибиотика и ловко перевязывал раны. Эти его манипуляции не отличал и микроскопический налет сопереживания; обычно с такой же бестрепетной сноровкой ветеринар прививает корову в стаде.

То и дело я оценивал обстановку и собственные силенки, примеряясь к отчаянному шагу – ликвидации боевиков и побегу, но каждый раз убеждался, что шансы мои мизерны и надежды на свободу тщетны: моему профессионализму, выпестованному в военной разведке, противостояла численность противника, его природная жилистая сила, выстраданные практикой навыки и – звериная, ежесекундная настороженность. К тому же, будто почуяв исходящие от меня волны опасности, головорезы даже на привалах кучковались определенным образом, не оставляя никаких возможностей для перспективной атаки, а в глазах их начала проявляться столь недвусмысленная подозрительность, что я поневоле урезонил свои агрессивные мыслишки, чутко воспринимаемые моим опасным окружением.

В чистом воздухе гор, не замутненным всякого рода вибрациями, отчетливо сквозила наша взаимная неприязнь, и, кто знает, чем бы кончилось дело, продлись наш поход еще пару дней, однако, успешно пройдя тайными тропами мимо пограничных постов и десантных засад, к ночи мы спустились в обитаемое ущелье.

Около получаса провели в темени какого-то сада, скрывавшего беленый домик с узкими оконцами, за которыми тускло и красно мерцал свет. К домику пошел рыжебородый, оставив меня под присмотром своих псов. Вернулся быстро, в великолепном расположении духа. Коротко приказал:

− За мной!

Пройдя неосвещенную прихожую, вонявшую то ли псиной, то ли овечьими шкурами, мы оказались в просторной, освещенной керосиновой лампой комнате, чью обстановку составлял скособоченный дощатый стол, застеленный куском полиэтилена, кривые стулья и громоздкий темно-вишневый комод с бронзовыми ручками, тронутыми бирюзовой окисью.

Какие-то небритые парни в обвислых кожанках выставляли на стол жратву, при виде которой у меня потекли слюни. Дымящиеся чебуреки, отварная баранина, лаваш, огромное блюдо с сочными помидорами и всевозможной зеленью.

− Давай ешь, − подтолкнул меня к столу рыжебородый. – Времени у тебя мало…

− Почему? – спросил я со всей возможной невозмутимостью.

− Поедешь сейчас, куда надо… − расплывчато пояснил он.

Оптимизма такой ответ во мне не поселил, но, здорово натренировавшись не вдаваться в пустые расспросы, я равнодушно передернул плечами и приступил к еде.

Горячее мясо обдирало саднящую глотку, но я не придавал этому значения, разрывая зубами плотные дымящиеся куски.

Затем хлопнула дверь, и в комнате появился человек лет сорока, в черных джинсах, модных кроссовках, тонком шерстяном свитере и легкой замшевой куртке.

Он был идеально выбрит, столь же идеально причесан, в карих глазах его сквозил порочный живой ум, а плотно сдвинутые тонкие губы были брезгливо поджаты.

Он небрежно кивнул обернувшейся на него компании едоков, затем столь же небрежно пожал руку почтительно привставшему со стула рыжебородому и, остро покосившись на меня, спросил:

− Как дошли?

− Без происшествий, − ответил рыжебородый и, указав на меня рукой, вдумчиво добавил: − Вот. Доставлен, как положено.

− А где другой? – спросил гость, имея в виду, наверное, убитого негра.

− Был ранен, умер в пути, − скорбно поведал рыжебородый.

− Очень плохо! − нахмурился незнакомец.

− Слушай, мы же не госпиталь, да? – с мягкой укоризной произнес убийца негра, запихивая в рот лаваш. – Я сутки его на спине нес, как верблюд стал совсем…

Компания мрачно закивала, подтверждая слова негодяя. Кивнул и я, отметив во взорах бандитов, обращенных ко мне, подобие благодарности за проявленную солидарность.

− Жаль, − проронил аккуратный незнакомец. После, рассеянно поглядев на меня, сказал: − Мы вас заждались. Отдохнете на базе, сейчас собирайтесь, выезжаем.

Я доел баранину, запив ее мутноватым домашним вином. Рыжебородый, дружески хлопнув меня по плечу, произнес задушевно:

− Пора прощаться, шпион.

− Возможно, до встречи, − выдавил я из себя.

− Что про негра говорить, ты понял? – с тенью угрозы спросил он.

− Давно понял, − невозмутимо ответил я.

− А вот я не понял, − недобро прищурившись, молвил рыжебородый. – Тебя не понял… И если бы не приказ…

− Что не нравится? – равнодушно спросил я.

− Ничего не нравится. Какой-то ты… мутный.

− На русак ты похож, − прямолинейно брякнул убийца негра и, ощерясь, как шакал, принялся глодать баранью кость, сдирая с нее ошметки мяса.

− Так это и хорошо! – назидательно сказал я, вставая из-за стола.

Рыжебородый раздумчиво почесал темя. Затем хмыкнул. Сказал с некоторым удивлением:

− А ведь ты прав… Наверное, так и надо, извини, друг.

Не пожав никому руки, я вышел из дома. На темном дворе смутно толклись какие-то личности; выступивший из тьмы молодой парень провел меня за калитку, открыл дверь стоявшего возле дома джипа.

Я устроился на комфортабельном заднем сиденье, и уже принялся размышлять, каким образом, выбравшись из логова бандитов, свинтить в бега, но мысли мои были прерваны вторжением в салон троих громил, от которых пыточно разило потом и чесночным перегаром. Двое из них уселись рядом со мной, третий – впереди, а вскоре за руль уселся четвертый – тот самый таинственный гладко выбритый тип.

Заверещал стартер, рыкнул движок, свет фар выхватил из тьмы ухабистую сухую дорогу, разномастные заборы вдоль нее, юркнувшую в лопухи кошку… И я снова двинулся в неизвестность.

По горам и долам ехали неспешно, в боковых оконцах мерцало отмытыми звездами горное небо, чернели вдалеке горбы пологих холмов, затем кремнистый проселок сменил растрескавшийся асфальт, и водитель прибавил газку. Дорога потянулась через горы, их каменистые отроги то и дело выступали из черноты, а слева неуютно зазияли пропасти, ничуть, впрочем, не смущавшие водителя, уверенно гнавшего машину по опасной ночной трассе.