Отца злит молчание сына, и он высказывает подозрение в кровосмешении:

— Ты уж, поди, тоже перепихнулся с мамочкой, пока меня дома не было, когда я горбатил на вас, надрывался?

Одинокие деревеньки возникают у шоссе и разочарованно пропадают сразу же после того, как авто проносится мимо, к сожалению, ими пренебрегли, в них никто не остановился пообедать, для этого выберут другую деревню. Цветтль не слишком отличается от других мест, хотя он побольше и располагается на берегу искусственного водоема. Наконец-то он показывается впереди и производит приятное впечатление, ему не привыкать, частенько он в этом упражнялся, здесь есть даже монастырь, осматривать который отец и сын не собираются: требовать такого от инвалида войны было бы слишком. В воскресенье городская жизнь стихает, и в Цветтле царит уютная безмятежность. Отец и сын съедают по славному шницелю с салатом из огурцов и выпивают по кружке пива. Они уютно сидят в старом трактире, сохранившем все обаяние сельской простоты. Отец уже вовсю подмигивает ядреной брюнетке не старше двадцати пяти лет, одиноко восседающей за соседним столиком, что же так — в полном одиночестве, такая симпатичная девушка, а скучает, и отец заказывает для нее порцию шоколадного торта, да взбитых сливок, пожалуйста, побольше и бокал вина впридачу. А потом еще и кофейку. Девица визгливо хихикает.

— Ну что, красавица, как бы нам познакомиться поближе, все лучше, чем сироткой сидеть! Не смотри, что инвалид, я еще хоть куда, и в скачках толк знаю, не смотри, что на одной-то ноге.

— Хи-хи-хи, гы-гы-гы.

Она пересаживается за их стол, поближе к папе, который угощает ее «Поцелуем любви» — яичным ликером с малиновым сиропом и взбитыми сливками. Это жутко дорого и на вкус противно. Вот сколько папуля на нее уже потратил. Сына вот-вот наизнанку вывернет. Отец разрушает толстухе ее высокую прическу, обе руки погружая в это птичье гнездо.

— А позвольте осмелиться, хо-хо-хо.

— Позволяю, командир, хи-хи-хи.

Девица инспектирует сына с головы до ног, тот похож на господина студиозуса. Сын остановившимся взглядом инспектирует пестрый рисунок оконной занавески из искусственного материала. Инвалид производит смотр тому, что скрывается под юбкой с передничком и лишь его одного и ждало все эти годы. Его рука подтягивается вверх, к покрытым мраком высотам, тогда как сын воспаряет к высотам лучезарным, где он слагает стихотворение:

«Вас, словно выцветшие клочки бумаги, носит по самому дну ущелья. Я — великое, несказанное подспорье, возопившее о себе самом. Я пребываю во всех образах послезавтрашнего дня».

Отец запустил руку девице в глубокий вырез на груди, да так, что того и гляди все выплеснется сейчас через край; еще немного и их троих выставят отсюда за дверь. Но трактирщик, тоже ветеран войны, как отец, и член партии еще с тех времен, когда она была под запретом, вдруг возникает перед ними в отличном расположении духа и угощает всех по рюмке за счет заведения. Когда что-нибудь предлагают задарма, отец ни за что не откажется. Он уже под хмельком и отпускает пошлую шуточку, хватает ли у девушки годков, чтобы промышлять на панели, слишком уж по-девически она застенчива, как первоклашка.

— Ха-ха-ха, ги-ги-ги. Может, вы чему такому меня научите, мужчина.

— Вас уже едва ли чему нужно учить, но коли хотите кое-чему взаправду научиться, то это только у меня.

— Хо-хо-хо. Хи-хи-хи.

Потом веселенькая компания все-таки распадается, после того как задан был уже вопрос, были ли у мальчика какие-нибудь амуры или еще нет и разрешают ли ему вообще, гордый отец отвечает утвердительно и добавляет, что сам его и учил. Но у Райнера ничего такого никогда и не было, что позволено знать только сестре, потому что разглагольствования его свидетельствуют об обратном. По его словам, бывало это часто, со множеством самых разных девушек, и всех их Райнеру пришлось покинуть, к сожалению, слишком рано. Такие вещи указывают на недостаточную социальную приспособленность. Не поперхнувшись, он чешет, как по книге, ведь книг он из рук не выпускает.

Весь обман от книг. Лучше честный сын, обучающийся ремеслу, чем враль-гимназист.

— Пока-пока, — прощально машет ладошкой девушка, звать которую Фрида, а работает она на сахарозаводе. Худой конец делу венец.

— Я бы в два счета ее расстелил, делать нечего, одним пальцем и еще кое-чем, — брызжет слюной папочка, засовывая руку в карман воскресных брюк, которые недавно отутюжены, но долго таковыми оставаться не будут. Там, в брюках, без устали двигаются и шевелятся прилежные пальцы, которые давненько уже не выполняли никакой ручной работы, последний раз — на войне, занимаясь ремеслом убийцы. Сейчас на очереди как раз обратное. Отец трет свой член с намерением вызвать семяизвержение. Это доставит облегчение после сытного обеда, затем он наверняка умолкнет и заснет. Но в настоящий момент у него наличествует еще потребность порассуждать о свойствах и качествах бабьих дырок, которые иногда бывают скользкие и широкие, а бывают, опять же, сухие и узкие, так что их надо сперва подрастянуть.

— Слушай внимательно, парень. Болт у тебя должен стоять, как следует, а то все насмарку пойдет, вот — как у меня, например, посмотри, ну разве не роскошный экземпляр?

Из открытой ширинки с любопытством выглядывает лиловый гриб, сейчас ка-ак брызнет на лобовое стекло, вытирай потом все это дело.

Райнер сглатывает собственную блевотину, вкус которой еще отвратительней, чем когда шницель был еще не прожеван и не пропитан желудочным соком. «И такой человек все это проделывает с моей матерью, — думает он. — А ей приходится сносить супружескую обязанность. И все-таки мне хочется заниматься этим самым с Софи, но с ней-то у меня все будет совсем по-другому».

Отец ускоряет темп и тяжело сопит. Через довольно регулярные промежутки времени в кабине их ржавой консервной банки раздается пивная отрыжка, а то и звуки выпускаемых газов, чего Райнер особенно опасался. По объездным дорожкам он ведет машину к водоему, и вот уже природа угрожающе близка, разверзла всасывающее жерло, чтобы втянуть Райнера в себя. Зелень становится кричащей и чреватой опасностью, так ее много. Похоже на огромную пещеру из шпината. Запястье отца работает безостановочно, на всю железку, самая верхняя пуговица была расстегнута еще у трактирщика, теперь за ней следуют остальные. Движению необходим простор. Полным ходом отец приближается к высшей точке, а сын — к водохранилищу, которое одиноко раскинулось перед ними в слабеньком послеполуденном тепле. Еще слишком холодно для купания, надо лета дождаться. Отец поднимает на сына глаза, выражение которых говорит, что-де мужик мужика всегда поймет. Сын не смотрит на него, неподвижно уставившись прямо перед собой. Свет отражается от зыбкой поверхности. Вода в изумлении вопрошает: И в такую холодину ты хочешь сюда, ко мне? Пара диких уток поднимается с поверхности воды, хлопая крыльями, рассыпая брызги. Спасайся, кто может, такое мы уже видали, знаем и не хотим составлять компанию, если какому-то дураку пришла охота лишить себя жизни. Деревья шумят в один голос.

«Вот сейчас мы оба вместе и гробанемся, — думает Райнер, — жуть какая». Он жмет на газ, в ответ ему ревет мотор, вообще-то он слабоват, но на это мощности хватит.

— Ты что, сынок, спятил?

Поверхность воды приветственно машет им и радостно бросается навстречу, раскрывая свои объятья, ну хоть какое-то разнообразие в это скучное время года. Здесь очень глубоко прямо у берега, потому что озеро искусственное. Такие опасные места природа не всегда может создавать одна, без посторонней помощи. Галька на берегу измученно взвизгивает от боли. С воплем поперек дороги встает весенний ландшафт, размахивая табличкой стоп-знака. Остановись! Дальше нельзя, потому что дальше опасно. Колесами раздавлены миллионы крохотных тварей, стихают их едва слышные предостережения. Где-то заливается лаем дворовый пес, который лишен свободы, но даже и не знает, что это такое, потому что всегда сидел на цепи. Чего не знаешь, о том не горюешь. Он и не тоскует по неведомому. Крестьянка выпялилась, в подоле зажат куриный корм. Трава начинает наливаться соком, потому что чувствует приближение лета. Кромка воды бросается навстречу, чтобы приветствовать их, вот радость-то, кто бы мог подумать, как раз сегодня, когда уж и не ждали, что хоть что-нибудь случится, так весь день и прошел бы впустую. Крылатая живность с визгом уносится прочь на бреющем полете, но ее не слышно, потому что мотор все заглушает.