Прервав, наконец, свой страстный и долгий поцелуй, Присцилла спросила без обиняков:

– Хочешь, я стану твоей всецело?

Теодорих, понимая, что обманывает себя, с ноткой обреченности произнес:

– Я желаю этого более всего на свете, госпожа!

Спешившись, Эстер задумчиво рассматривала с берега водную гладь одного из небольших озер, во множестве раскинувшихся вокруг Ахена. Девушку одолевали противоречивые мысли. С одной стороны, в последнее время она стала все чаще сомневаться в правильности и необходимости брака с Детборгом, а с другой – пугалась зарождающихся чувств, вызванных появлением в замке Теодориха. Может, это всего-навсего влияние приближающейся весны? Ах, если бы!..

Вопреки давно укоренившейся привычке проводить большую часть свободного времени с камеристками, Эстер теперь намеренно выходила из покоев как можно чаще – в надежде увидеть нового стражника, который нес службу преимущественно у дверей ее апартаментов. Бесспорно, Детборг был завидным женихом, но…

Изменение в поведении младшей сестры не укрылось от проницательной Присциллы и, разумеется, отнюдь ее не порадовало. Опасаясь вступать в открытый конфликт с Эстер, любимицей отца, она принялась вымещать скверное свое настроение на служанках, камеристках и всех, кто подворачивался ей под руку, включая стражников. А порой и вовсе переходила к излюбленному «успокаивающему» занятию – битью римских напольных ваз. Слуги в такие моменты едва успевали уворачиваться от летящих в них осколков… Сегноций же, сокрушаясь в душе по поводу столь бурного темперамента дочери, терпеливо сносил все ее выходки и просто-напросто распоряжался заменять разбитые вазы новыми…

Эстер неторопливо двинулась вдоль озерца. Эпона послушно ступала за ней, пощипывая на ходу желтую пожухлую траву. Когда девушка внезапно остановилась, кобылка машинально ткнулась мордой в ее плечо. Хозяйка повернулась и поцеловала преданное животное прямо во влажный нос. Эпона фыркнула от удовольствия и вновь уткнулась в плечо девушки.

В этот момент из-за соседнего холма появились два всадника – Присцилла и Теодорих. Эстер поймала себя на мысли, что их затянувшееся уединение изрядно обеспокоило ее и даже вызвало нечто вроде чувства ревности. Взяв себя в руки, она постаралась придать лицу спокойно-благодушное выражение.

Присцилла разрумянилась, глаза ее радостно блестели. Видно было, что от прогулки с Теодорихом она получила огромное удовольствие. Эстер поняла: сестра не упустила возможности завлечь юношу в любовные сети.

В замок возвращались молча. Солнце неожиданно скрылось, уступив место холодному пронизывающему ветру и проливному дождю. Всадники пришпорили коней. Сильф мчался впереди всех, неся на спине свою драгоценную ношу; и Теодорих, Эстер и двое стражников едва поспевали за ними. Однако ветер оказался все же быстрее Сильфа: настигая, его резкие порывы продували одежды Присциллы насквозь.

Если Теодориха и стражников худо-бедно спасали доспехи, то девушки вскоре окончательно продрогли: их шерстяные плащи вымокли под дождем до нитки. Присцилла почувствовала озноб уже на подступах к Ахену, но по молодости не придала сему обстоятельству должного внимания.

Однако ночью озноб усилился, у девушки начался жар: Присцилла металась по горячим простыням, повторяя в бреду одно и то же:

– Теодорих!.. Теодорих…

Проживавшая в покоях Присциллы служанка проснулась, накинула на плечи вязаный платок, на цыпочках приблизилась к постели госпожи и осторожно дотронулась до ее лба. Девушка буквально горела, пересохшие губы потрескались от жара. Служанка зажгла несколько свечей, и Присцилла с трудом приподняла веки.

– Зови лекаря… мне нечем дышать… – прохрипела она.

Перепуганная служанка бросилась в соседние покои с криком:

– Госпожа Эстер! Проснитесь! Ваша сестра умирает!..

Истошный вопль женщины разбудил не только Эстер, но и обитателей доброй половины замка.

Придворный лекарь примчался прямо в ночной тунике. Пока он совершал осмотр, мысленно проклиная свое бессилие, Сегноций метался подле постели дочери, нервно заламывая руки. Наконец лекарь вынес вердикт:

– Насколько я помню, господин повелитель, у госпожи Присциллы и в детстве случались проблемы с дыханием. Сейчас же положение сложилось, прямо скажем, критическое. Необходимо срочно пустить кровь, а потом растереть все тело госпожи Присциллы согревающей мазью, обвязать грубой шерстяной шалью и поить теплым напитком каждый час. Напиток я приготовлю немедля. В остальном будем уповать на волю и милость Великого Логоса…

Наместник схватился за голову и воскликнул:

– О, Всевышний, за что ты наказываешь меня?! Ты уже забрал моих любимых жен! Неужели теперь настал черед старшей дочери?!

К нему неслышно подошла Эстер.

– Отец, – молвила она, утирая слезы, – мне кажется, все обойдется: Присцилла непременно поправится… Всему виной наша сегодняшняя прогулка и внезапное изменение погоды…

– Девочка моя… – Сегноций трепетно заключил дочь в объятия и поцеловал ее по обыкновению в лоб. И вдруг в ужасе отпрянул: – Да у тебя тоже жар! О нет, только не это! Лекарь, осмотри Эстер сразу же, как только закончишь с травами!

– Всенепременно, господин, – взволнованно ответил тот, уже закончив растирать травы и порошки в деревянной ступке, смешав их в ведомых только ему пропорциях и заваривая теперь горячей водой. – Еще мгновение, и напиток будет готов… И я тотчас же займусь госпожой Эстер.

Глава 4

По милости Логоса и благодаря стараниям лекаря Эстер, отделавшись легким недомоганием, быстро пошла на поправку. А вот Присцилле не повезло: она металась в горячке пять дней подряд, вокруг глаз ее залегли черные круги, а потом и вовсе открылся кашель с кровью. Девушка таяла на глазах.

Сегноций заказал в храме Апостола Павла, церкви Святого Дамиана и домашней часовне специальные молебны, но, увы, и эти усилия убитого горем отца не увенчались успехом: больная слабела с каждым днем и, в конце концов, не смогла уже даже принимать прописанный лекарем травяной напиток.

Понимая, что Присцилла умирает, наместник проводил у ее постели сутки напролет, мысленно перелистывая бессонными ночами страницы своей жизни…

…Марк Левий Сегноций видел себя молодым, будто все происходило с ним только вчера.

Однажды его отряд дал достойный отпор алеманам, давно и настойчиво беспокоившим земли Токсандрии жестокими набегами. Достижения франков оказались тогда блестящими: несколько непокорных алеманских деревень смели с лица земли подчистую, мужчин полностью истребили, а всех женщин и детей пленили.

Оказавшаяся в числе пленниц Паулиния, дочь поверженного алеманского тана [67], сразу же привлекла внимание молодого римлянина Сегноция. Высокая, статная, как и все женщины ее племени рыжеволосая, своей дикой хищной красотой она схожа была с богиней-охотницей Дианой [68]. Сегноцию нравилось запускать пальцы в густые рыжие волосы красавицы, благоухающие шафраном и мятой, и подолгу наслаждаться ими. Вскоре он объявил Паулинию своей наложницей, и в положенный срок та родила ему девочку, которую нарекли римским именем Присцилла.

Почти год Сегноций любил одну только Паулинию, совершенно не обращая внимания на других женщин, коих вокруг него всегда крутилось предостаточно. И вдруг в поле его зрения попала как-то Гортензия – юная дочь галло-римлянина Вергилия Клавдия Апполинария, букелария короля Хлодвига. Юной прелестнице едва исполнилось тогда пятнадцать, она была стеснительной и кроткой, как и подобает дорожащей честью семьи дочери знатного вельможи.

Под влиянием вспыхнувших чувств Сегноций разрешил ситуацию по-военному просто: женился на Гортензии, а Паулинию сохранил в наложницах. Свадьба состоялась по местному галло-римскому обычаю: жених и невеста дали клятву Великому Логосу любить друг друга, уважать, быть верными в любви и горести.