Некоторое время шли молча.

— Я тебя, Сонька, представлял совсем другой.

— Какой?

— Злой. А на самом деле мы с тобой добрые и веселые. — И Коля заливисто рассмеялся.

Женщин пригнали на прииски затемно, хотя сама работа началась, когда стало совсем светло. Морозы еще не ударили, но земля уже остыла, и вода в речке, где мыли золото, была студеная.

Арестанток распределили по всей длине речки, в которой водилось золото, дали каждой по железной лопате и мелкому решету, вогнали по колено в воду, и работа началась.

Конвоиров вокруг было столько, сколько узниц. За каждым гребком песка или промывки в сите следило сразу несколько пар глаз, и украсть хотя бы самый мелкий золотой камушек было невозможно.

Спина начинала ныть уже после часа работы. Ноги превращались в одубевшие бревна, руки от песка и холодной воды становились красными и корявыми, глаза от напряжения, чтоб не прозевать золотую песчинку, слезились и теряли остроту.

Сонька выпрямилась, пожаловалась работающей рядом Груне:

— Не могу больше… Упаду.

— Ты упадешь, они поднимут, — кивнула та на конвоиров.

— Не болтать меж собой! — тут же закричал один из охранников. — На два шага прочь друг от друга!

Женщины послушно выполнили команду, и каждая занялась работой.

В нескольких метрах от Соньки немолодая худая узница неожиданно прекратила работу и медленно осела в воду. К ней тут же бросились два охранника.

— Встать, паскуда! Работать! Встать!

Один из охранников крепко огрел узницу батогом, она медленно поднялась и снова взялась за лопату и решето.

Женщины возвращались с приисков, когда уже было темно. Просека была узкая, земля под ногами мерзлая, в воздухе летали снежинки. Брели узницы еле-еле, хотя устали, видно, и охранники, поэтому не особенно подгоняли.

Сонька неожиданно увидела рядом с собой Николая. Он в темноте улыбнулся ей, как бы не для нее, а для всех бросил:

— Крепитесь… Это по-первой трудно. Потом привыкнете. — И заспешил вперед.

Груня посмотрела ему вслед:

— Заботливый. — И рассмеялась: — Клинья под тебя подбивает, что ли?

— А может, под тебя? — огрызнулась Сонька.

— Я толстая. А ты вон как французская королева.

Арестанток в бараке было не более десяти человек. Некоторые спали, а иные вполголоса разговаривали, штопали одежду либо вычесывали из голов друг друга гнид и вшей.

Груня спросила Соньку:

— Чего вызывал начальник?

— А ты почем знаешь, что вызывал начальник? — удивилась воровка.

Та рассмеялась:

— Так не на свидание же ходила?! Вербовал тебя, что ли?

— По-твоему, я сукалда?

— Не знаю… Здесь от честной до сукалды всего ничего.

— По себе судишь? — зло спросила Сонька.

— И по себе тоже. Ведь нагнуть могут любого. А уж тебя сам бог велел.

— Почему?

— Кличка у тебя звонкая.

Груня отвернулась от соседки и приготовилась ко сну.

Это было странное зрелище: более сотни безликих женщин в окружении дюжих охранников и собак на поводках безмолвно стояли над узкой речкой в ожидании чего-то. Но как только солнце вышло из-за сопки и стало светло, охранники дружно заорали, защелкали батогами.

— Всем в воду! Работать!

Женщины послушно, хоть и с содроганием от холодной воды начали входить в речку, таща за собой решета и лопаты.

— Живее! — кричали охранники. — День короткий! Живее!

Сонька принялась нагребать песок в решето, затем последовала промывка и определение на ощупь и на глаз крупиц золота. Самое интересное, что золото действительно попадалось часто и довольно крупных размеров.

Приемщицы, тоже из заключенных, принимали вымытое золото и передавали его вольнонаемным. Груня никуда от Соньки не отходила, все время была рядом. Это раздражало Соньку, она старалась отойти от нее подальше, но товарка через момент снова оказывалась рядом.

Груня выбрала момент, прошептала воровке:

— Давай притырим золотишка.

Та посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

— Пошла ты… Мне еще жить охота.

— Жить? — засмеялась Груня. — Разве это жизнь? А на золотишко хоть жрачки прикупим. Да и мужичка какого-нибудь на ночь сманить можно. Они ведь бродят по поселку совсем неприкаянные.

— Пошла, сказала.

Женщины обедали, расположившись прямо на стылой земле. Из походной солдатской кухни в их миски черпали перловую кашу, отрезали по крохотному ломтику хлеба и наливали в алюминиевые кружки чай, больше похожий на черный мазут.

Арестантки ели молча, не обращая друг на друга внимания, и лишь стук ложек о железные миски разносился над урочищем.

Груня опять обедала рядом с Сонькой. Неожиданно она нагнулась к воровке, прошептала:

— Гляди, чего у меня, — и показала маленький кусочек золота.

— Отойди! — почти не разжимая губ, выдавила Сонька.

— Сдрейфила, что ли? — рассмеялась Груня.

— Отойди.

Охранник заметил их перешептывание, решительно направился к ним.

— Господи, сейчас убьет, — белыми губами произнесла Груня и незаметно сунула золото в карман Сонькиной телогрейки.

— Чего у тебя? — склонился над Груней охранник.

— Ничего… У меня ничего.

Мужчина быстро пошарил по ее карманам, повернулся к Соньке:

— У тебя?

— Не знаю… Ничего нет, — с некоторой запинкой ответила та.

Охранник полез в один ее карман, во второй, обнаружил там кусочек золота. Поднес его к лицу, желая убедиться, что это и вправду золото.

— Ничего нет, говоришь? — И вдруг с силой ударил Соньку сапогом в лицо.

Она упала, свернулась калачиком. Охранник снова ударил ее, на этот раз в живот, и бил до тех пор, пока к нему не подошел старший и не оттащил в сторонку. Груня с ужасом смотрела на избитую товарку.

В бараке стояла тяжелая, напряженная тишина. Сонька с кровоподтеками на лице молча лежала на постели, не мигая глядела в потолок. Груня пыталась оправдаться перед нею:

— Сонь, не специально, клянусь. Само собой так вышло… Прости, Сонь.

Воровка не отвечала.

— Сонь, ну хочешь, я сама скажу начальнику, что это я своровала золото?

— Так чего, так прямо и пойдешь к нему? — усмехнулась Сонька.

— Пойду. Тебя ж он вызывал, и меня вызовет.

— Заткнись, дешевка! — выкрикнула одна из арестанток. — Рано вставать!

Все спали, когда одна из арестанток поднялась с постели, с кошачьей прытью бросилась к лежащей Груне, накрыла ее одеялом. В этот момент другие женщины также вскочили со своих лежанок и окружили Груню. Это была «темная». Они били женщину всем, чем было можно, — руками, ногами, палками, поленьями, посудой.

Груня не пыталась бежать, она лишь закрывала голову руками и сдавленно стонала.

Час спустя прапорщик Солодов мерил шагами кабинет из угла в угол, молчал, поглядывая на воровку. На этот раз табуретку заключенной он не предложил, она стояла у двери, готовясь к самому худшему.

— Как же так получается, госпожа Блювштейн, я с вами по-человечески, а вы со мной по-скотски.

Сонька молчала. Солодов подошел к ней, подцепил двумя пальцами ее за подбородок.

— Когда начальство спрашивает, надо отвечать.

— Сказывается старая привычка, — усмехнулась она. — Страсть ко всему, что блестит.

Прапорщик отпустил ее подбородок, стал снова ходить по комнате.

— Кто заказал самосуд над заключенной Гудзенко?

— Без понятия. Я спала.

— И не слышала, как избивали соседку?

— Меня саму избили.

Солодов снова подошел к воровке.

— Кто своровал золото?

Женщина помолчала, тихо ответила:

— Тот, кого избил надзиратель.

— Гудзенко?

— Золото своровала я.

Начальник поднял указательный палец, направил его прямо в лицо воровки.