По палубе носило мокрую изодранную Библию…
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
На Сахалине уже вовсю гуляла поздняя осень.
В тот день, когда «Ярославль» причаливал к Александровскому Посту, погода выдалась крайне неблагоприятная. Штормило до такой степени, что волны высотой не менее трех метров налетали на волнорезы, разбивались о них на более мелкие и в таком виде яростно выкатывались на берег.
Корабль долго прибивался к причалу, его ловили и поджимали буксиры, наконец зачалили. Прихватили могучими канатами и бросили трап. На корабль сначала поднялась команда охранников из двадцати человек, выстроилась вдоль трапа, и только после этого на берег осторожно стали сходить измученные полугодовым походом заключенные.
Сонька покинула судно в числе прочих. За эти невыносимо тяжелые полгода она сдала еще больше — со стороны походила на маленькую сутулую старушку, хотя при этом держалась прямо, достойно, чуть ли не высокомерно. В руках у нее не было никаких пожитков, а лишь маленький узелок с бабьими принадлежностями.
Прибывших узников выстроили в длинную колонну и повели в сопровождении охранников и собак по скованной первыми морозами земле в сторону виднеющегося поселка, Александровского Поста.
Этот поселок мало чем отличался от того, где Сонька побывала год тому. Такие же бревенчатые бараки, окруженные тайгой, те же бродячие собаки, те же замученные лица поселенцев.
Новеньких, а их было не более сотни, остановили на небольшой поселковой площади, и моложавый бодрый прапорщик Солодов, начальник конвоя, громко прокричал:
— Арестанты, слушать сюда! Вы — каторжане, хоть и вольнопоселенные. Но вольное поселение вовсе не означает, что жить можно без правил и присмотра. Здесь еще интереснее, чем в любой тюрьме! И правило здесь одно — полное послушание властям. За невыполнение оного виновные будут подвергаться жестоким экзекуциям, вплоть до наказания палками. После этого, бывало, человек харкает кровью целый год. Также у нас имеются холодные карцеры, где в зимнее время дохнут даже крысы, а человек тем более. — Прапорщик помолчал, глядя на уставшие мрачные лица вновь прибывших, продолжил: — Теперь о работе. Мужикам надлежит валить лес и готовить его к отправке на материк. Баб же, пока не вдарили морозы, будем гонять на золотые прииски, где они своим непосильным трудом будут пополнять казну государства Российского!..
Барак оказался двухэтажным, неожиданно теплым и даже уютным.
Соньку, как самую уважаемую, пропустили в комнату первой, она неторопливо оглядела все углы, молча показала на кровать возле печки.
— Здесь буду.
Женщины-узницы с малой перебранкой стали распределять меж собой кровати, раскладывать жалкие пожитки, прихорашиваться.
Дверь барака открылась, и бодрый мужской голос прокричал:
— Золотая Ручка здесь определилась?
— Здесь, — ответили.
— На выход.
Сонька с трудом сползла с постели, направилась к двери. Ее соседка, крупнотелая Груня, сочувственно проворчала:
— И здесь не оставят в покое. Чего они тебя терзают?
— Видно, не могут без меня.
Молодой, крайне симпатичный охранник, в котором было заметно кровосмешение азии и славян, бесцеремонно взял хилую женщину под руку и вывел из барака.
Охранник шел за воровкой, едва слышно бормоча какую-то песенку. Сонька с интересом осматривалась, изучая новое место пребывания. Единственная улица делила поселок на две половины, мужскую и женскую. Правда, мужчинам попасть к женщинам было практически невозможно — их отделял высокий забор, вдоль которого бегали собаки.
Поодаль, на отшибе от Александровского Поста, находилась местная тюрьма, с вышками, огромным колючим забором, с глубоким рвом, окружавшим мрачное каменное сооружение.
— Это наша тюрьма, — объяснил конвоир.
— Вижу.
— Кто туда попадает, живым не выходит.
Начальником оказался тот самый моложавый прапорщик Солодов, который держал на площади речь перед арестантами. При появлении в его кабинете Соньки он неожиданно приподнялся, показал на табуретку. Воровка с безразличной усталостью села, вопросительно посмотрела на бодрого начальника.
— Значит, ты и есть Сонька Золотая Ручка?
— Так говорят.
— А ты себя такой не считаешь?
— Не знаю. Я все забыла.
Прапорщик закурил, выпустил густое облако дыма.
— Давай так, Сонька. Давай будем дружить.
Она вопросительно усмехнулась.
— Давай чтоб никаких сговоров, махинаций, комбинаций.
Воровка отрицательно покачала головой:
— Мне не до махинаций и комбинаций. Я устала, господин начальник.
— Это поначалу. Через месяц-другой оклемаешься, и какая-нибудь глупость обязательно ударит в голову. А по причине, что тебя все это шакалье уважает, надзор за тобой будет особый.
— Карцер?
— Зачем? Каждый вечер и каждое утро будешь отмечаться.
— Думаете, сбегу?
— А черт тебя знает! Вообще-то отсюда народ ни разу еще не сбегал. А куда бежать-то? Остров!.. Либо в тайге зверь загрызет, либо за берегом море проглотит. Куда бежать, Соня?
— Некуда.
— Есть куда. В тюрьму! А она здесь, рядышком. Наблюдала ее?
— Наблюдала.
— Я считаю, в нашу Александровскую тюрьму лучше не попадать. Подохнешь в считаные дни. Поэтому живи пока в поселке для своего удовольствия и общего покоя.
Сонька молчала, безразлично глядя на Солодова.
— Что еще?
— А еще тут тобой один человек который год интересуется.
— Арестант?
— А других у нас тут нет! — рассмеялся начальник. — Арестант. Но живет не у нас, в соседнем поселке.
Сонька чуть оживилась:
— Как зовут?
— Меня?
— Нет, арестанта, который интересуется.
— Не помню… Не наша фамилия, не русская. Как опять напомнит о себе, так и кликну.
Воровка поднялась, поклонилась:
— Благодарю, господин начальник.
— Это за что? — удивился он.
— В подобном заведении мне никогда не предлагали стул.
Прапорщик польщенно расхохотался:
— Так ведь, мадам Сонька! Разве мы не понимаем, что вы тоже люди! Человеки! Особенно бабы! Пусть даже оступившиеся, но не окончательно! Потому уважение к вам проявлять иногда следует. Тем более к такой барышне, как Сонька Золотая Ручка. Не баловать особенно, конечно, но стул предложить можно.
К бараку Соньку провожал все тот же симпатичный полуазиат. Изредка по пути попадались то женщины-арестантки, то мужчины. По дороге воровка искоса наблюдала за своим конвоиром, спустя какое-то время спросила:
— А почему я под охраной? Народ вон просто так ходит.
— Так то народ, а ты Сонька Золотая Ручка. Надо, чтоб и ты здесь привыкла, и чтоб народ к тебе привык.
— Тебя как зовут?
— А тебе зачем? — засмеялся охранник.
— Хочу познакомиться.
— Зачем?
Соньке понравился простой нрав парня:
— Ты мне нравишься.
Такое заявление совсем его рассмешило:
— Так ты ж старая для меня!
Такое признание царапнуло женщину, но она вида не подала.
— Нравишься не как мужчина, а как человек.
— А тебе откуда знать, какой я человек?
— Видно.
— Это как? — Конвоиру было забавно болтать со знаменитой воровкой.
— Веселый, хорошая улыбка, и, по-моему, ты совсем не злой.
— Да, — согласился довольный охранник. — Я добрый. Меня за это начальник шибко ругает.
— Ты не русский?
— Почему? Русский! Наполовину. Мама — чукча, отец — русский офицер. Правда, он маму сразу же бросил. Живет, мама говорит, в Санкт-Петербурге. А зовут меня Коля, ну, Николай.
Сонька была довольна.
— Ты только, Коля, никому не говори, что мы с тобой беседовали.
— Почему?
— Тебе нужны неприятности?
— Не нужны.
— Хуже всего будет, если узнает твой добрый начальник.
— Солодов? Какой же он добрый? Это он с виду такой. Даже стул может арестанту подать, лишь бы заморочить голову… Зверь зверем!