— Тебе только придется исполнить номер с гробом, — говорят ему дядя. — А потом ты закончишь представление.

— А моя нога? — спрашивает Том. — Как я смогу все это проделать?

И тут дядя вручает ему небольшой ключик, золотой или позолоченный, затейливый и старомодный. Должно быть, это ключ к дамскому дневнику или к ящичку стола важной персоны.

— Просто храни его при себе, — говорит Макс Мейфлауэр. — И все у тебя будет в порядке.

Том берет ключ, но в тот момент еще ничего не чувствует. Он просто стоит, так крепко сжимая ключ, что тот словно бы пульсирует у него в кулаке, и наблюдает за тем, как его любимый дядя до смерти истекает кровью в резком свете гримерки со звездой на двери. Оркестр пускается уже в третий заход на «Голубой Дунай».

— Представление должно продолжаться, — сухо говорит дядя. Тогда Том уходит, пряча золотой ключик в одном из тридцати карманов, которые мисс Сакура скрыла внутри костюма. Лишь действительно выходя на сцену — навстречу взбешенному и укоризненному, счастливому и обалделому от вальса восторгу публики, Том вдруг замечает не только то, что забыл свой костыль в гримерке, но и что впервые в жизни он идет не хромая.

Два Хранителя в фесках обматывают артиста цепями и помогают ему залезть в почтовый мешок из сугубого брезента. Какая-то провинциалка из публики завязывает горловину мешка и фиксирует концы шнура висячим замком размером с хороший окорок. Большой Эл поднимает Тома с той же легкостью, что и спеленутого ребенка, и нежно несет его к гробу, который заблаговременно был внимательнейшим образом проинспектирован мэром Империума, местным шефом полиции, главой пожарного депо, инспектором санэпиднадзора и объявлен «тугим как барабан». Теперь же этим уважаемым гражданам к восторгу публики дают молотки и здоровенные гвозди. С великой радостью четверо официальных лиц заколачивают Тома в гробу. Если кто-то и замечает, что за последние десять минут Мистериозо прибавил фунтов двадцать и вырос на добрый дюйм, он держит это при себе. Какая, в конце концов, разница, если это не тот же самый человек? Ему все равно придется управиться с цепями, гвоздями и парой дюймов твердого ясеня. И все же по крайней мере среди женской части аудитории на пределе общего страха и восхищения возникает неразличимая тень разногласий.

— Глянь, какие у него плечи, — говорит одна дама другой. — Никогда раньше не замечала.

Внутри тщательно оборудованного гроба, который далее был опущен в мраморный саркофаг посредством лебедки, еще раз использованной, чтобы со звонким ударом последнего набата положить на место мраморную крышку, Том отчаянно пытается изгнать из своей головы видения кровавых звезд и пулевых ран. Он сосредоточивается на процедуре трюка, серии быстрых и напряженных стадий, которые так досконально ему известны. Одна за другой нужные мысли выталкивают ужасные. Том полностью освобождается от жутких видений. В голове у него, пока он вскрывает крышку саркофага ломиком, аккуратно приклеенным липкой лентой к ее низу, царят мир и пустота. Но когда Том выходит в луч прожектора, его едва не ставят вверх ногами бешеные аплодисменты. Они обрушиваются на него подобно лавине, подобно некому колоссальному очищающему приливу. Все годы хромающего неверия в собственные силы начисто смыты. И когда Том видит, как Омар с предельной серьезностью на лице манит его к себе от кулис, ему страшно не хочется уходить.

— Мой выход на аплодисменты! — восклицает Том, пока Омар уводит его прочь. Об этом восклицании юноше также придется в тот день пожалеть.

Человек, известный под профессиональным псевдонимом Мистериозо, давно жил в (без всяких извинений позаимствованных у Гастона Леру) тайных апартаментах под театром «Империум-Палас». В этих апартаментах царит сумрачное великолепие. Там имеются спальни для всех — и у мисс Сакуры есть, разумеется, собственные палаты в противоположном конце апартаментов от палат Мастера. Тем не менее, когда они не странствуют по миру, вся компания предпочитает болтаться в непременной Органной зале, просторной и величественной, с ее кафедральным восьмидесятитрубным «хельгенблаттом». Именно здесь, через двадцать минут после того, как пуля пробила ему грудную клетку, умирает Макс Мейфлауэр. Однако прежде чем умереть, он рассказывает своему подопечному, Тому Мейфлауэру, историю золотого ключика, на службе которому — а вовсе не Талии или мамоне — все они тысячу раз огибали земной шар.

Молодым человеком, примерно в том же возрасте, что и теперь Том, говорит Макс Мейфлауэр, он был мотом, прожигателем жизни, тунеядцем, жалким сопляком. Плейбоем, балованным и легкомысленным. Из семейного особняка на Набоб-бульваре он вечер за вечером совершал вылазки в худшие притоны и злачные места Империума. Последовали колоссальные карточные проигрыши, а затем — проблемы с кое-какими очень скверными людьми. Когда эти люди не смогли получить свой долг, они похитили юного Макса и запросили за него выкуп столь заорбитный, что этот куш вполне мог бы профинансировать их намерения. А намерения их заключались во взятии под свой контроль всей преступности Соединенных Штатов Америки. Это, в свою очередь, рассуждали они, позволило бы им овладеть и самой страной. Эти люди бесцеремонно издевались над Максом и смеялись его мольбам о милосердии. Полиция и федералы искали его повсюду, но безуспешно. И тогда отец Макса, самый богатый человек штата, столицей которого был Империум, дал слабину. Он слишком любил своего беспутного сына. И хотел вернуть его назад. За день до последнего срока назначенной выплаты он принял решение. И на следующее утро мальчишки-газетчики выбежали на улицы со свежими номерами «Орла» в руках и широко разинули в небеса свои горластые рты. «СЕМЬЯ ПЛАТИТ ВЫКУП!» — орали они.

А теперь представь, говорит дядя Макс, что где-то, в одном из тайных мест этого мира (Том мысленно рисует себе смутную помесь винного погреба и мечети), номер «Орла» с этим возмутительным заголовком раздраженно сминает тонкая рука, появляющаяся из превосходно пошитого белого полотняного рукава. Владельца и руки и полотняного костюма очень трудно различить в тенях. Но мысли его ясны, гнев праведен, а с лацкана его пиджака свисает золотой ключик.

Макса, как выяснилось, держали в заброшенном доме в предместьях Империума. Множество раз он пытался избавиться от пут, но не мог высвободить даже пальца руки или ноги. Дважды в день на нем ослабляли ножные кандалы — ровно настолько, чтобы он смог сходить в туалет. И хотя он несколько раз пытался вылезти в окно этого туалета, он не мог даже отпереть щеколды. А потому через несколько дней несчастный глубоко погрузился в серый и безвременный ад пленения. Бодрствуя, он видел сны и спал с открытыми глазами. В одном из снов Макса сумрачный мужчина в белом полотняном костюме вошел в его камеру. Просто вошел в дверь. Замки, сказал он, указывая на дверь камеры, ничего для нас не значат. За считанные секунды он распутал веревки, притягивавшие Макса к стулу, и выпустил его на свободу. Далее бывшего пленника ждал корабль, гоночный автомобиль или аэроплан — в своем преклонном возрасте находящийся на пороге смерти Макс Мейфлауэр уже не мог вспомнить, что именно. А затем тот человек серьезным, но учтивым и умудренным тоном напомнил Максу, что свобода — это долг, который может быть оплачен только завоеванием свободы для остальных. В этот момент в камеру ворвался один из похитителей Макса. Он размахивал номером «Орла» с новостями о капитуляции старшего Мейфлауэра. Вид у гангстера, пока он не увидел незнакомца в белом костюме, был просто счастливый. А потом он достал пистолет и выстрелил незнакомцу в живот.

Макс был в ярости. Не раздумывая, без единой мысли об угрозе для собственной жизни, он бросился на гангстера и попытался выхватить у него пистолет. Оружие внезапно грохнуло, и гангстер упал на пол. Макс вернулся к незнакомцу и пристроил его голову у себя на коленях. Затем он спросил, как его зовут.

— Хотел бы я назвать тебе свое имя, — сказал незнакомец. — Но есть правила. — Тут он вздрогнул и охнул от боли. — Послушай, мне конец. — Выговор у него был особенный, отточенно-британский, однако с легкой западной гнусавостью. — Возьми ключ. Возьми его себе.