Руки Сэми на Лорином теле, она потихоньку успокаивается. Она лежит на животе, Сэми ласкает ей грудь, прикасается к ней членом, когда наклоняется, чтобы помассировать затылок.

Лора переворачивается на спину, Сэми снимает с нее джинсы, начинает ласкать через кружевные трусики, они запутываются в простынях, и Лора говорит:

— Нет, Сэми, извини, я не хочу заниматься с тобой любовью.

Лора прожила в квартире Марианны целую неделю, Сэми продолжал массировать ей тело и готовить отвары, но она не сдавалась. Когда я звонил, она сразу же начинала плакать, потому что я с ней едва здоровался, а потом подолгу болтал с Сэми. Лора чувствовала, что я хочу его, а она нам только мешает. Я даже не смотрел в ее сторону, когда два или три раза забегал проведать Сэми.

Лора говорит мне, что Сэми ведет двойную игру.

— Он лижет тебе ноги, когда ты здесь, и плевать на тебя хотел, как только ты исчезаешь.

Мы еще не занимались любовью, я представляю себе Сэми, распаленного видом Лориного тела. Она смотрит на мой хобот и говорит, смеясь:

— Господи, да ты просто больной! Он никогда еще не был таким огромным!

Я вхожу в нее и шепчу:

— Не знаю, как ты смогла устоять перед Сэми.

— Просто я люблю тебя!

Про себя я думаю, как же смог заснуть Сэми, если был возбужден, но не удовлетворен.

Как обычно, все оказалось прекрасно, неповторимо; наслаждение каждый раз ощущается по-другому, все сильнее и сильнее. Наши тела вздрагивают в унисон. Я прижимаюсь губами к Лориному уху и шепчу:

— Черт, я хочу, чтобы ты сейчас же кончила!

Я повторяю это три или четыре раза, и Лора начинает кричать. В последний момент я выскакиваю из ее лона и извергаю свое семя ей на грудь.

В последний день, проведенный Лорой в доме Марианны, я пришел навестить Сэми около восьми вечера. Лора собирает вещи в сумку; мать согласилась принять ее обратно, и она возвращается. Мы встретились взглядами, тяжелое молчание, опущенные глаза.

Я спал с Сэми, но мы не занимались любовью, он сказал, что очень устал, но я чувствовал, что он сожалеет о Лорином теле. На рассвете меня разбудил звук открывающейся двери: приехала Марианна. Она взглянула на меня так, как будто я был метеоритом, упавшим в ее постель. Она вернулась из Польши на грузовике на день раньше, чем собиралась. Приняв душ, Марианна скользнула к Сэми в постель. Он обнял ее, и они занялись любовью, а я лежал, глядя в потолок.

В половине восьмого утра прозвенел будильник, Сэми встал, оделся и ушел. Я подошел к Марианне, начал ласкать ее грудь, ее губы скользнули вниз по моему животу, и она сделала мне минет. Потом мы опять заснули.

Я не заметил, как прошла осень и наступила зима — жирная, мокрая и пронизывающая; свинцовые стружки в грязных лужах. Я не работаю и трачу все оставшиеся у меня деньги на кокаин. Нарыв на моей руке растет, он стал густо-фиолетовым. Холод истребил ночные запахи, в городских подземельях стало меньше народу, а те, кто приходит, закутаны в теплую одежду. Игла регулярно впивается в вену над моим локтем, забирая на анализ отравленную кровь, хотя в этом и нет никакого смысла, ведь врачи ничего не знают об этой болезни. То есть они знают все меньше и меньше.

Я как будто сшит из кусочков себя самого, как если бы меня сначала разрезали, а потом собрали в совершенно произвольном порядке, лишь бы создать видимость человеческого тела. Я всего лишь сборище перепуганных атомов.

Койка, другая койка, кресло с подлокотником, на который я кладу руку, чтобы сестре было удобно взять у меня кровь. Роскошные квартиры, комнаты горничных, шероховатые стены, к которым я прислоняю свое измученное тело: секс и любовь, нет только ни секунды покоя.

Я все еще хожу туда, где люди напоминают тени, их тела и взгляды встречаются, они приближают собственную гибель. Я возвращаюсь оттуда, оставив за спиной клочья дикой ночи, скелет чуда, на моей спине отпечаток решетки, на теле отпечатки чужих сапог, грудь горит, на лице высыхают чьи-то плевки, трусы намокли…

Краски диких ночей померкли. Блеклая пастель чьих-то курток, вытертых о бетон, серые, замкнутые лица с признаками вырождения, выцветшие джинсы, обтягивающие зады и яйца. Пыль, пятна влаги, слеза, стекающая из-под века; все предметы приобретают оттенок гладкой черной ночи, освещенной оранжевым светом натриевых фонарей.

В памяти остаются рваные черно-белые воспоминания о переплетенных телах, и только солнечный свет Сэми и ему подобных не теряется в темноте ночи.

Телевизор включен, но звук приглушен. Я слушаю пластинку Клэша. Разрушить, сжечь город, эсэрэсовец в каске орет: «Все вон отсюда, нечего тут смотреть!» Залитое кровью лицо убитого вчера Малика Уссекина. Газеты кричат о «моральном поколении», я уже совсем ничего не понимаю. Я вижу перед собой тоскующих людей, которые становятся агрессивными, как только кто-то покушается на их личную свободу. Звонит телефон, это Лора, она спрашивает:

— Мы увидимся вечером?

— Не знаю…

На все ее вопросы я отвечаю «Не знаю» с тем отвращением, которое так ее раздражает. Я ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня, я говорю лишь бы что-нибудь сказать:

— Забудь меня…

— Ты шутишь?

— Конечно, шучу… Я просто ничего не хочу, и тебя видеть не хочу.

— Напрасно.

— Почему напрасно, тебе что, срочно член потребовался?

— И это тоже… Ты не хочешь все-таки оторвать задницу от стула?

— Лора, да я подыхаю…

— Ничего с тобой не случится, я знаю, все будет в порядке.

Я повесил трубку. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не хотел ни выходить из дому, ни читать, ни мастурбировать. «С тобой ничего не случится». Как уверенно Лора это сказала. Восемнадцатилетняя девчонка, которая ничего не знает о жизни. На мгновение я увидел ее совершенно по-иному, ее соблазнительная красота становится уродством, у нее лицо колдуньи: под глазами огромные черные круги, золотистые глаза неподвижны, сальные волосы собраны в пучок, щеки запали и побледнели. Видеть в женщине ведьму — значит отказывать ей в женственности.

Я выхожу в коридор, чтобы выкинуть в мусоропровод пустой пакет. Моя соседка ждет лифта, двери открываются как раз в тот момент, когда я прохожу мимо нее. Она вскрикивает:

— Черт, я забыла переобуться! — потом поворачивается ко мне и говорит:

— Вам не трудно будет задержать лифт на минутку, я сейчас вернусь?

Я смотрю, как женщина бежит к своей квартире: она очень хороша, высокая метиска с длинными бесконечными ногами. Я прислоняюсь к двери, чтобы лифт не уехал, и спрашиваю себя, как это так получается, что красивая женщина живет с бородатым, почти лысым мужиком, служащим в почтовом министерстве, в свободное время пытающимся играть на скрипке и извлекающим из несчастного инструмента жалкие звуки. Моя соседка возвращается, бежит ко мне, держа в руке пару серебряных босоножек. Она говорит мне:

— У меня сегодня спектакль!

— Где?

— В Жювизи.

— А что вы там делаете?

— Я там работаю… веду шоу!

Она задевает меня, проходя в лифт. Дверь уже закрывается, когда она кричит мне:

— Вы должны как-нибудь зайти ко мне в гости!

Я иду выбрасывать мусор и говорю себе, глядя в черную дыру мусоропровода: если бы я был таким же стройным, как эта женщина, то мог бы прыгнуть туда, это был бы славный конец…

Я лежу и никак не могу заснуть. В дверь звонят. Я встаю, надеваю трусы и иду открывать: это Сэми. Лицо у него бледно-зеленого цвета, он спрашивает:

— Я могу войти?.. Или ты не один?

— Один… Входи, конечно.

Он присаживается на краешек кровати, потом вскакивает, срывает с себя куртку, бежит на кухню и наливает себе стакан воды из-под крана. Я никогда его таким не видел.

— Что случилось, ты заболел?