На лице красавицы засветилась улыбка, а в голове звонко рассыпалась горсть серебряных монеток.

— Не бойся за тело, воин. Голубой Камень дал тебе умение превращать своё тело в туман. Это особенно ценно для тебя, не знающего спокойной жизни.

— Эт-точно, — невесело хмыкнул про себя Витязь, — нам покой даже и не снится, — и тут до него дошло, — да это же сон! Вот уж, точно, даже здесь покоя нет.

Когда он открывал глаза, в голове всё ещё звучал звенящий хрусталём голос женщины: «Тело твоё — вода, чувство — огонь, который тебя не обжигает, туман — их сын, туман невесом и вездесущ, ты растворяешься в океане воздуха, летишь, но кто обращает внимание на туман? Всё в мире состоит из одной и той же тонкой материи, тебе стоит лишь представить себя туманом…».

Он сел и с силой потёр лицо ладонями. Небо над кронами деревьев уже слабо светилось рассветным сумраком, зыбко освещая сидящего на часах Хана. Меж тёмных стволов тихо полз и расстилался по траве зыбкий утренний туман, пряча за белой пеленой даже ближайшие кусты. Одежда и волосы спящего Эрика покрылись мелкими капельками влаги и он беспокойно заворочался, пытаясь плотнее закутаться в плащ. Сырость, убивая накопленное тепло, всё глубже забиралась под одежду — становилось зябко. Где-то, в белесом молоке тумана, словно пробуя голос, тренькнула невидимая пичуга. За ней вторая, третья и пошло-поехало, целый хор на утренней распевке. Уловив краем глаза движение, тот повернул голову.

— Молодец, сам проснулся, как раз тебе заступать. Что, сон страшный увидел? Штаны сухие?

— Не дождёшься, — буркнул не проснувшийся ещё до конца Акела, беря у него арбалет и усаживаясь на его место. Едва солнце робко просунуло острую спицу первого лучика сквозь сплетение вековых крон, Хан резко сел и, глянув на товарища ясными глазами, словно и не спал вовсе, поинтересовался:

— Мы чай-то пить сегодня будем?

— Если свободные от вахты воины не поленятся сходить за хворостом, — запросто, — в тон отозвался Акела.

— Для чего было становиться ханом, если за хворостом нужно ходить самому? А этот рыжий всё дрыхнет, — проворчал Джура, но встал и стал собирать сухие сучья, благо в них недостатка не было уже в нескольких метрах от стоянки.

— Нехрен было великую Русь завоёвывать, — поддразнил его Витязь, — сидел бы сейчас в своём шатре, мурзы твои тебе чай подавали, пятки бы чесали…

— Угу, — буркнул восточный владыка, — и каждый бы в голове масло варил: как бы этого выскочку-пастуха с навозными пятками травануть или зарезать вернее?

— Ну, не без этого, — усмехнулся Акела, вешая на косо воткнутый корявый сук наполненный водой маленький казанок. Нашёлся он вчера в мешке запасливого Хана, — у вас, я имею в виду, у восточных владык, это же святое дело. Ты вот, к примеру, своего предшественника куда девал?

— Я ему собственноручно башку саблей смахнул. В частном поединке, между прочим, нукерам я приказал не вмешиваться.

— Ну, в семье не без урода, — пожал плечами Акела.

Хан негромко хохотнул и, подтянув заплечный мешок, достал оттуда свёрточек с чаем. Бережно его развернул и кинул пару крупных щепоток в казанок.

— Накрой, накрой чем-нибудь скорее, это же чай.

— Без тебя знаю, — Витязь положил сверху шапку Хана.

— У нас бы за такое обращение с ханской головой казнили бы немедля, — укоризненно заметил Джура-хан.

— Вот попаду к вам, тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог, конечно, тогда и поговорим, а пока что…

— А пока что мы оба в гостях, — закончил Хан, — и нам хозяева не очень-то рады.

— Переживём, — отозвался русский, прикуривая цыгарку от головёшки, — ты вот лучше мне скажи — что ты дальше делать собираешься?

— Чаю попью и пойдём дальше забав на шею искать.

— Не придуривайся. Я про твои дальние замыслы спрашиваю.

— Дожить надо, — узкие глаза превратились в щёлочки, — чай настоялся, наливай.

— Слушаю, владыка, — хмыкнул Акела, бросая тёплую шапку Хану, который тут же натянул её на башку.

— Чего орёте? — пробурчал Эрик, высовываясь из шалаша.

— Чай тебя пить зовём, — не растерялся Джура.

— Я не люблю чай, — отозвался тот.

— Не обессудь — пива нет, — развёл руками Акела, — ты дядьку где потерял.

— Его схватили.

— Точно?

— Точно.

Они, не сговариваясь, весь день шли в одном, одному Богу известном, направлении. Проще говоря, шли куда глаза глядят. Наткнулись на кормящую лосиху и поспешно ретировались, когда разьярённая мамаша, грозно фыркая, двинулась в атаку. Удар раздвоенного копыта мог отправить подвернувшегося к праотцам мгновенно. Лучше всего держаться от неё подальше. Обошли стадо кабанов, которые с чавканьем усердно перепахивали дёрн. Огромный секач и матки с повизгивающим полосатым потомством уставились на них, задрав рыла. Умиления от такой близости они, как-то, не испытали, благоразумно обойдя их стороной.

Отдыхали во время перекуров. Один-единственный раз, когда, перекусив и вволю повалявшись на травке, они решили двигаться дальше, Хан вдруг заартачился.

— Почему туда?

— А какая разница? — пожал плечами Акела.

Перед ними лежал небольшой распадок, в котором, несмотря на ясный день, лежал невесомый флёр туманной дымки. Именно туда Джуре почему-то идти и не хотелось.

— Слушай, в чём дело? — устало спросил Витязь, — Мы целый день прёмся по этому, мать его…, лесу. Мы таких распадков сто прошли, чем тебе этот-то не полюбился?

— Не знаю. Туман какой-то, да и вообще…

— Эрик, — Витязь повернулся к рыжему здоровяку, — ты что-нибудь чувствуешь?

— Не пойму, — пожал тот огромными плечами, — на душе как-то нехорошо. Да мне после смерти Лиса всё время тоскливо.

— Да шайтан с ним, пошли! — плюнул Хан и двинулся вперёд.

— У Хана Джуры не нашлось слов, надо же, — ухмыльнулся Акела, — рассказать, так ведь не поверит никто.

…Вековечному лесу не было конца-краю. Солнце уже явно повернуло на закат, когда они наткнулись на одинокую корчму. Витязь даже тряхнул головой. «То ли чудится мне, то ли кажется, то ли злобный колдун куражится?» Корчма, однако, нахально продолжала существовать в той самой объективной реальности, которая, как известно, дана нам в ощущениях.

Сразу три ощущения недвусмысленно заявляли о том, что ничего вам, господа, не кажется, всё так и есть. Глаза сообщали, что это отдельно стоящее, весьма обшарпанное, кстати, бревенчатое строение, огороженное пожилым забором, и есть корчма. Если судить по облупившейся вывеске «Синий поросёнок». Слух улавливал много приятных звуков, таких, как звон посуды, квохтанье курицы и похрюкивание свиньи. Приманчиво дымилась печная труба. А уж запахи! Выражаясь куртуазно, нос отказывался верить.

Вот только что вся эта услада сердца делает в такой глуши? Тут не то, что людей, зверей-то не видно. Невольно полезли в голову страшилки из бушковского «Сварога»: вампиры, раухи или как их ещё там? Хан, понятное дело, русского классика фэнтези не читал, но сомнения явно испытывал те же.

— И откуда тут такое может взяться? — тихо спросил он то ли Витязя, то ли сам себя, держа руку на рукояти своей сабли.

— Разбойники или нечисть, — не задумываясь, вместо конунга ответил Эрик, — лучше бы, конечно, разбойники.

— Да уж, — с чувством вздохнул Хан.

Воротца со скрипом отворились. Оба, вздрогнув, уставились на красивую девчонку, без тени смущения направлявшуюся к ним. Несомненно, к ним, хотя они стояли за густыми кустами. Акела поклясться мог, что они ничем себя не обнаружили.

Девчонка (лет тринадцати-четырнадцати, не больше, но красива, чертовка), не дойдя до их убежища шагов пяти, остановилась.

— Благородные рыцари, в харчевне «Синий поросёнок» гораздо уютнее, чем в кустах. Кроме того, там можно плотно закусить и выспаться на чистой мягкой постели. Вреда вам никто не причинит, если вы сами будете вести себя прилично.

— А себя ты в постель не предлагаешь? — вежливо спросил рыжий викинг, выходя из-за кустов.

— Себя не предлагаю, — отрезала девчонка, — а вот если отец про такое услышит, переломает тебе все рёбра. Лучше не заикайся.