Ее всхлипывания были еле слышны, потому что она старалась спрятать свои слезы от него. Ощущение ее теплого, вздрагивающего тела в его объятиях, разрушило защитную стену, которую Алексиос старательно возводил вокруг себя несколько лет. Он глубоко вздохнул, пытаясь восстановить контроль над своими чувствами, но, ощутив запах солнца и цветов, исходящий от ее волос, пропал окончательно.

Грейс была сильной, она женщина — воин. И никогда не показывала свою слабость другим. А теперь здесь она плакала на его руках. Нуждалась в его утешении. Страстный порыв утешить и обласкать поднялся в его душе. Порыв нежданный и нежеланный, который пронесся как цунами и смыл все защитные барьеры вокруг его сердца, как приливная волна разрушает хрупкий коралловый риф.

Грей подняла свое заплаканной лицо, когда почувствовала, как содрогается его тело:

— Алексиос?

У него не было выбора, оставался только один путь. Ему необходимо было попробовать ее на вкус. Он нуждался в этом сильнее, чем в пище, воде или даже воздухе.

Он поцеловал Грейс

Он целовал ее, и она сначала немного застыла от удивления, а затем вернула ему поцелуй. Грейс целовала его в ответ. Она обняла его руками за шею, притянула его ближе к себе и приоткрыла рот, приветствуя его вторжение и соблазняя его.

Соблазняя его своими губами и теплотой.

Он застонал, или, может быть, это была Грейс. Но стон растворился в огне поцелуя. Он запрокидывал ее голову, чтобы сильнее прижаться к ней, раствориться в ней. Он целовал ее, хотел ее, нуждался в ней.

Он отметил периферийным зрением красные огни машины скорой помощи, отсвечивающиеся от стен больницы. Образ и не образ. Воспоминания и не воспоминания.

Языки пламени.

Огни. Боль.

Пытка.

Алексиос оторвался от Грейс и уставился на мигающие огни. Сердце стучало, как молот. Мышцы свело.

Отступить! Бежать! Убить их! Бежать! Бежать!

— Алексиос? — Грейс старалась освободиться из его объятий, но он только сильнее стиснул ее, сходя с ума от мысли, что она может сбежать от него.

— Алексиос, — сказала она настойчивее, — Ты делаешь мне больно.

Каким-то образом слова проникли внутрь воспоминаний. Внутрь пробуждающихся кошмаров.

Выбора не было. Были только отчаянье и смерть надеждам. Вечное одиночество простиралось перед ним. Они опутали его, и он был сломлен. Сломан.

И Алексиос принял единственное верное для себя решение.

Он оставил ее там, сбитую с толку и одинокую. Сначала пошел, потом побежал, затем полетел в небе, как туман, в отчаянной попытке убежать. Он ни разу не остановился на обратном пути в Атлантиду. Его горло горело от несказанных слов, глаза — от непролитых слез.

Он бежал и дал себе еще один зарок: он никогда не позволит себе снова коснуться Грейс.

Глава 2

Воды Атлантического океана, совсем недалеко от побережья Сент-Огустин, Флорида, месяц спустя

Грейс рассекала воду длинными, плавными гребками. Плавание всегда было ее спасением. Ее утешением.

Ее избавлением.

Бассейн, озеро или океан — это не имело почти никакого значения. Она нуждалась лишь в воде, которая радушно принимала ее, снимая печаль и боль. Вода очищала ее от крови, слез и горя. Она была ее отрадой, хотя она этого не заслуживала.

Временное забвение, пусть даже она не могла забыть — это ее проклятие.

Она стала плыть быстрее, точно рассекая накатывающие волны. Зимний ветер дул сильно, игриво бросая волны самого глубокого синего цвета. Природа наблюдала за ней, чтобы увидеть, сможет ли она принять вызов и победить. Устрашающе безразличная к ее поражению. Подводные течения были ловушкой для неосторожных и даже более сильных пловцов, чем она, затягивая в омут с последующей смертью от удушья.

Смерть. Даже сейчас, в ее океанском убежище, мысленно всегда возвращаясь к смерти.

Грейс начала плыть медленнее, приподняла голову из воды и встряхнула капельки с ресниц. И перевернулась, чтобы поплавать на спине, позволяя ласковым волнам некоторое время нести ее. Зимняя вода была слишком холодной для большинства пловцов, но кое-что в ее наследии защищало ее от чрезмерно горячих и холодных температур. Она называла это “ДНК Дианы”. Ее волосы спутались и прижались к ее телу; она должна была стянуть их. Надо бы и вправду их подрезать. У какого уважающего себя лидера повстанцев были длинные волосы?

Эта мысль как эхо повторялась в ее разуме, нашептывая секреты, сдерживающие полупохороненные воспоминания. Роберт. Робби. Ее брат.

Грейс позволила себе вспомнить. Только в этот день. Один раз в год она позволяла себе слабость и вспоминала. Чувствовала. И притворилась, что не заметила, как ее слеза, вызванная воспоминаниями, скатилась с ее щеки, чтобы слиться с морем.

— Тебе придется их обрезать, — сказал Робби, игриво схватив конец ее длинной косы. — У какого олимпийского пловца когда-либо были длинные волосы? Это неправильно с точки зрения аэродинамики, — дразнил он.

Грейс выдернула свои волосы из его руки.

— Это бессмысленно. Разве это не должно называться аквадинамикой? Хоть ты и старший брат, но иногда ведешь себя так, будто тебе восемь лет, — надменно сообщила она ему. — Если, если только меня возьмут в олимпийскую команду, я подстригу свои волосы. Но сейчас…

Она колебалась. Ее мама любила длинные волосы Грейс. Она любила расчесывать и заплетать их, с тех пор, как Грейс была маленькой девочкой. Пока она не стала слишком слаба и больна, чтобы поднять щетку.

Он перестал улыбаться и притянул ее к себе одной рукой, чтобы обнять, что было редкостью с тех пор, как ей стукнуло пятнадцать, и начался период ее неповиновения, как называл это время Робби.

— Я знаю, Грейси. Я знаю. Я тоже скучаю по маме.

Прежде, чем слезы, скопившиеся в уголках ее глаз, пролились, зазвонил телефон Робби. Он посмотрел на экран.

— Я должен идти, маленькая сестричка. Ты же знаешь — я как всегда востребован. Увидимся завтра.

Пока он неспешно уходил, она чуть было не сказала эти слова. Он не заслуживал этого, всегда поддразнивая ее. Но теплые чувства победили ее кратковременное недовольство, и прежде, чем он вышел за ворота бассейна, она выкрикнула:

— С днем рождения, старший брат.

То были последние слова, которые он услышал от нее. Той ночью сверхъестественные существа, которых все до того считали лишь мифическими, показались по телевидению и Интернет трансляциях всего мира. Они были реальны; и они хотели, чтобы мир знал об этом. Подверженные гонениям меньшинства. Настала пора миру измениться и признать их права.

Но тогда Грейс не заботили мысли о переменах в мире. Ее заботило лишь то, что группа женских вампов, празднуя свою обретенную свободу и возможность вонзить в кого-то свои клыки на публике, наткнулась в баре на старшего брата Грейс.

Робби тоже праздновал. День, когда ему исполнился двадцать один год — хороший повод для праздника. Опьяневший после нескольких бокалов пива и тем, что он первый раз в баре, он встретил самых красивых женщин, которых он когда-либо видел, если верить словам свидетелей. Они очаровали его, поскольку он был достаточно легкой добычей, вампиршам даже не было необходимости пользоваться контролем сознания.

Двадцать один. Одни лишь гормоны и никакого здравого смысла. Большинство осталось бы в живых. Но не Робби.

Грейс глубоко нырнула, а потом медленно выплыла на поверхность, все еще погружённая в воспоминания. Она бросила свои Олимпийские тренировки и жизнь остановилась. Повернувшись лицом к стене и лежа на кровати, без единого движения, весь день. День за днем. Ни разу не сказав ни единого слова за целый месяц, даже своей тете, которая воспитывала их после того, как умерла мама. Бедная тетя Бонни, потеряв терпение, уже готова была вызвать психиатра.

И наконец, ровно через месяц после того дня, она поднялась с кровати и пошла в тренажерный зал. Она начала работать усердней, чем когда-либо на тренировках по плаванию, но на сей раз с другой целью. Смертельной целью.