— Я тоже так думаю, — гордо сказала я. — А как ты отнесешься к тому, что я сейчас загоню в угол тебя?

Я прижала Кулли к морозилке и обняла его обеими руками.

— Я уже говорила тебе, что наша совместная жизнь на лодке дала мне очень многое? — спросила я.

— Не-а. Расскажи сейчас.

— Не знаю, что именно: жизнь на лодке, любовь к тебе или те ужасные события, которые мне пришлось пережить в последнее время, но я не чувствую себя такой измотанной, какой была раньше. Я имею в виду, когда я была замужем за Сэнди и жила в Маплбарк. Тогда мне казалось, что даже легкий ветерок может сбить меня с ног. А теперь я думаю, что это не под силу даже урагану. Я могу согнуться, но не упаду.

Кулли поцеловал меня. Потом он неожиданно взял меня на руки и пронес через всю лодку — от камбуза до койки. Он положил меня на койку, раздел, разделся сам и упал в мои распахнутые объятья. Наши обнаженные тела соединились в одно целое, как были одним целым «Марлоу» и море.

— Давай покачаемся, — прошептал он и развернулся так, что его голова оказалась между моими ногами, а моя — между его.

— Я всегда плохо соображала в математике и до сих пор не могу понять, почему эта поза называется «шестьдесят девять», — сказала я после нескольких минут игры с пенисом Кулли.

— Называй ее хоть сорок два, хоть пятьдесят четыре, как хочешь, но только не переставай делать то, что ты сейчас делаешь, — простонал Кулли.

Цифры, цифры. Через несколько мгновений мы до такой степени погрузились друг в друга, что я уже не разбирала, кто есть кто и что есть что.

— Ооо, бэби. — По телу Кулли пробежала дрожь. — Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя необыкновенный рот?

— Моя мама иногда говорила мне это, но, думаю, она вкладывала в эти слова несколько иной смысл.

На следующее утро я позвонила Эду Дадли из химической лаборатории колледжа.

— Не хочу показаться назойливой, — сказала я, — но не готовы ли результаты анализа, о котором мы говорили с вами вчера?

— О, да, — ответил он. — Сказать вам, что я обнаружил?

— Пожалуйста.

— О'кей. Ваше вещество оказалось полисахаридом в смеси с дисахаридом с примесью альдегида коричной кислоты и целлюлозы.

В точку. Результаты, полученные профессором Дадли, совпали с результатами анализа, сделанного в полиции. Это означало, что сахарная пудра со стола Бетани была такой же, как и со стола Мелани, то есть пончики были приготовлены одинаково и в одном и том же месте. Разница между этими двумя анализами была только в том, что профессору Дадли для этого понадобился всего один день, а полицейскому управлению — шесть недель.

— Профессор, вы спасли мне жизнь, — сказала я, представляя, какое лицо будет у Корзини, когда я потребую публичных извинений от полицейского управления Лэйтона за то, что они арестовали меня вместо Бетани.

— Вы заедете за вашим образцом? — спросил Эд.

— Обязательно, — сказала я. — И могу я попросить сделать для меня еще одно одолжение?

— Конечно, если вы разрешите мне просить и вас об одном.

— Конечно. Просите первый.

— Нет, дамы вперед.

— Хорошо. Не могли бы вы дать мне письменное заключение об анализе? Какой-нибудь документ, который послужит мне справочным материалом? — Документ, который Корзини сможет прочитать и разрыдаться.

— Без проблем, — сказал Эд. — Приезжайте.

— Отлично. А о чем вы хотели попросить меня?

— Ну, — начал он. — Так как вы писательница, то не могли бы вы взглянуть на мою книгу, может быть, даже помочь передать ее в издательство?

— Вашу книгу?

— Да. Я работал над ней в течение трех лет.

— А что это за книга? Какое-нибудь научное исследование? — Я решила, что Эд метит на премию имени Стефена Хокинга.

— Нет, это биографическое исследование жизни Эда Макмагона.

— Вы шутите.

— Нет, это правда. Я проследил его карьеру от первого появления в передаче «Тунайт шоу» до того момента, когда его пригласили в качестве гостя на «Поиск звезд». И, конечно, я написал о его прекрасной работе на «Семейном колесе фортуны».

Неужели в этой чертовой стране все помешались на знаменитостях, спросила я себя.

— У меня нет большого опыта в книгах о знаменитостях, но я с радостью дам вам имена тех, кто в этом разбирается, — сказала я.

Я дала ему имя и адрес Тодда Беннета. Эд горячо поблагодарил меня и добавил, что если когда-нибудь Голливуд купит права на экранизацию моего романа о профессоре химии и им понадобится научный консультант, то он всегда готов к их услугам.

После этого я немедленно позвонила мистеру Обермейеру и рассказала ему о результатах анализа сахарной пудры и о моем разговоре с Дженет Клейборн. Он был, как всегда, немного грубоват, но, похоже, его порадовали результаты моего расследования. Он попросил привезти отчет об этом расследовании к нему домой.

Петля вокруг шеи Бетани затягивалась. Темпы расследования Корзини становились все медленнее, а мое набирало обороты. Скоро дочь Элистера П. Даунза, члена высшего света Лэйтона, сможет слегка поумерить свой пыл в тюрьме штата. Это был только вопрос времени.

Но в моем расследовании был один момент, который вызывал у меня сомнения. Прежде чем приговорить Бетани к пожизненному заключению, суду потребуется установить точный мотив убийства. Этот мотив могу раскрыть только я, если отдам рукопись, в которой любимого папочку Бетани расписали так, как ему не снилось ни в одном ночном кошмаре. Но, если я отдам рукопись, то весь мир узнает истории об Элистере и моей матери, о жене Элистера и отце Кулли, о том, как Элистер довольно гнусно делал «ча-ча-ча» всей Америке. Одно дело — рассказать американцам правду об их лидерах. И совсем другое дело — показать им, как их дурачили. После этого им будет стыдно смотреть на себя в зеркало. В этом и состоит вся хитрость «ча-ча-ча» — человек, который делает «ча-ча-ча» другому, выглядит не намного умнее тех, кому он это делает. Говоря по-еврейски, это можно объяснить так: какая разница между шлемилем и шлимазлем? Шлимазль — это официант, который постоянно проливает горячий суп на колени клиента, а шлемиль — это тот самый клиент, на колени которого официант все время проливает горячий суп. При этом оба они друг друга стоят.

На следующее утро я собралась сойти на берег и пойти купить овощей, как вдруг кто-то постучал в дверь. Это была Джулия.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, сильно удивившись ее появлению.

— Кофф, я пришла предостеречь тебя. Можно мне войти?

Я провела Джулию в каюту.

— Кофе? — предложила я.

— С удовольствием. Ого, да здесь очень мило, — воскликнула она, оглядывая внутреннюю обстановку каюты.

Я налила кофе в кружку и подала ей.

— О чем ты хотела предупредить меня?

— О Бетани. Кофф, ты затеяла с ней какую-то игру, а она не из тех, с кем можно играть в игры.

— Джулия, почему ты мне это говоришь? Ты же ее близкая приятельница. Хотя ты и должна быть ею, ведь она почти твоя падчерица. Не так ли?

— Вряд ли. Знаешь, Кофф, хочу признаться тебе, что я попала под обаяние, шарм, не знаю, что еще, Элистера Даунза.

— Лучше я не буду называть это «еще». Тебе это не понравится, — насмешливо сказала я.

— Твоя мать тоже поддалась чарам этого человека. Даже когда она, прости Господи, была замужем. Тебе это говорит о чем-то?

— Да. Это говорит мне о том, что у моей матери нет ни вкуса, ни совести. Но ты… — Я сделала паузу. — Я думала, ты — другой человек, Джулия. Ты всегда преодолевала все неудачи, справилась даже с замужеством, и я восхищалась тобой. До последнего момента я не верила, что ты можешь оказаться под чарами такого человека, как Элистер.

— Значит, ты наивна.

— Очевидно.

— В любом случае, эти чары разрушены.

— О? А что случилось? Ты поссорилась с сенатором?

— Можно сказать, что так. Я многие годы возглавляла различные общественные группировки. И вот мне предложили баллотироваться на выборах как представителю нашего штата. Естественно, от блока демократов.