Теперь он отошел к полкам, на которых хранил экземпляры старых памфлетов, и заговорил вслух:
– Вот, например, описание, как превращать низшие металлы в золото с помощью росы и испарения покойников. (Он дернул головой, вспомнив кое-что.) Даже моя жена хотела опубликовать рекомендацию любопытствующим мужчинам, которые толпятся в местах остановки карет, чтобы подглядывать за щиколотками дам. Лучше бы они просто подходили к дверце и помогали бы дамам, таким образом оставляя время лакеям выгружать багаж. Было время, – продолжал он, – когда печатались только оповещения о свадьбах, крещениях или службах по усопшим. И хотя у меня много заказов, что сделало меня относительно богатым человеком, счастливым я себя не чувствую. Я прочитал такое количество всякого вздора и сумасшедшего бреда, что редко испытываю волнение, узнавая нечто новое, или хотя бы интерес к последним новостям. – Он помолчал. – Последние события заставили меня более чем задуматься над тем, что, быть может, печатнику непременно следует контролировать бессмысленный поток пустопорожней болтовни, которая печатается каждый божий день. Если бы я объявил, что впредь буду брать для напечатания только самые лучшие и по-настоящему литературные, только самые обоснованные и служащие пищей для ума рукописи, тогда я хотя бы помешал миру задохнуться в бумаге! Но из этого ничего не вышло бы: я же не могу назначить себя арбитром качества. И друзей у меня не было бы, ведь авторы – самый тонкокожий народ, и они быстренько отомстят за отказ в моих услугах подлым стишком о моей наружности или сплетней о разнице в возрасте между мной и моей женой. Почему бы тебе не уйти на покой, друг Роблс, говоришь ты. Продай печатню, забери свои денежки и отойди от дел. Да, отвечаю я, и скорехонько стану слишком старым и усталым, не способным вести деятельную жизнь, как теперь. Нет, уж лучше я испущу свой последний вздох, уронив голову на печатный станок. И одно я обещаю: церемониал моих похорон будет не напечатан, а написан от руки!
Дверь снова забряцала, и, обернувшись, Роблс увидел свою жену без сопровождения хотя бы одного из пылких мальчишек и с особой робкой улыбкой, которая, он знал, предназначалась ему, но по неизвестной причине. Несколько мгновений спустя Роблс причину узнал. И больше в этот день ни единый заказчик внутрь не допускался. Дверь была заперта, и Роблс ликующе строил планы продать печатню и удалиться с женой на покой в Мадрид. Впрочем, «покой» был не тем словом. Он будет более чем занят творчески, а его жена продолжит вести свою томную жизнь. И уж конечно, он узнает куда больше, чем из непрерывной череды памфлетов. Отцовство – вот чем будет его новое занятие!
Прохиндей из Мадрида
Когда Сервантес в этот вечер вошел в таверну, хозяин подозвал его и указал на корпулентного сверхрасфраченного мужчину, вдребезги пьяного и веселящегося с регулярниками. Сервантес спросил, кто он. Хозяин таверны сказал:
– Бахвалится, будто печатник.
– Не та профессия, чтобы бахвалиться, – сказал Сервантес. – Пойду познакомлюсь с ним.
Хозяин таверны, осведомленный о неприятностях, которых Сервантес натерпелся от печатников, расположился так, чтобы слышать последовавший разговор.
– Добро пожаловать, сударь, – сказал пьянчуга, заметив, что Сервантес направляется к его столу, – полагаю, вы близкий знакомец этого злачного местечка.
– Знакомство, которое я распространил бы и на вас, – сказал Сервантес, – если вы не против.
– Вы учтивы, – сказал пьянчуга. – Не выпьете ли со мной?
– Я никогда не принимаю угощения от новоприбывших, пока не узнаю чего-либо об их занятии, – сказал Сервантес.
– Интересное правило, – сказал пьянчуга, – хотя я что-то недопонимаю.
– Я предпочту, – сказал Сервантес, – пить с вами, как с добрым знакомым. Когда я узнаю что-то о вашей профессии, мы сможем стать друзьями. Это порядочнее, чем просто попользоваться вашими деньгами.
– Ладно, – сказал пьянчуга, – вот на столе деньги на этот случай. И теперь я могу сказать тебе, что я печатник, и не пройдет и месяца, как я разбогатею до небес!
– Вот это интересно, – сказал Сервантес, успевший понять, что пьянчуга нестерпим. – И как же вы сотворите это чудо?
– Я тебе расскажу, – сказал пьянчуга и махнул хозяину таверны. – Я живу в Мадриде, где страсть к печатанию бушует, что твоя чума. Памфлеты расходятся быстрее, чем горячий хлеб. Я решил вложить деньги в печатное дело, потому что я обладаю особым даром к предпринимательству. – Пьянчуга постучал себя по виску и подмигнул Сервантесу. Хозяин таверны поставил перед ними кувшинчики. – О чем бишь я?
– О даре к предпринимательству, – сказал Сервантес.
– А, да, – сказал пьянчуга и, обернувшись к хозяину таверны, добавил: – Еще выпивки. – Он снова обернулся к Сервантесу. – Некий мой знакомый, сеньор из этого города, – он перешел на шепот, слышный всем, – некий изысканный поэт, предложил мне великолепнейшую операцию. – Он радостно улыбнулся Сервантесу. – Чудо и ничего меньше! О, я благословляю мою предприимчивую кровь и предвидение моего мозга!
– Ах, если бы похвальба была искусством! – сказал Сервантес. – Ну и что это за операция?
Пьянчуга горделиво продолжал:
– Печатание нового комического романа с иллюстрациями и крайне необычным предисловием вышеупомянутого поэта.
Разговор начал приедаться Сервантесу.
– Ну, так вы счастливчик, – сказал он.
Пьянчуга ухватил его за рукав.
– Я не сказал тебе причину, по какой эта книга будет печататься, ты должен отгадать, – прошептал он во весь голос.
– Ради твоей прибыли, – сказал Сервантес.
– Это моя причина, – сказал пьянчуга. – Ну а у поэта какая причина? Ты должен ее отгадать. Очень даже странная причина. А я на ней наживусь!
– Ради его удовлетворения, – сказал Сервантес.
– Ну, послушай, это слишком уж широко, – сказал пьянчуга.
– Чтобы угодить патрону, – сказал Сервантес устало.
– Не так-то просто! – сказал пьянчуга. – Я с тобой в игру играю.
– Ответ, уж конечно, должен быть восхитительным, – сказал Сервантес.
– Ради мести! – прошипел пьянчуга мелодраматично.
Наступила тишина. Те посетители таверны, которые незаметно прислушивались с той секунды, когда пьянчуга перешел на шепот, теперь повернулись и уставились на него со всем вниманием.
– Но каким образом напечатание комического романа, – сказал Сервантес, ощущая, что произносит роковые слова, – может быть местью?
– А таким, что поэт украл книгу у того, кого ненавидит! – Пьянчуга захихикал и утер рот нетвердой рукой. – Он украл книгу, переставил главы, добавил кое-что сверх и написал предисловие, смертельно оскорбительное для первого автора. – Пьянчуга счел это настолько потешным, что принялся безудержно хохотать, хрипя и утирая слезы. – А я на этом разбогатею! – И он совсем обмяк.
– Замечательно! – сухо сказал Сервантес. – А первый автор?
– Проживает в этом городе, – зашептал пьянчуга. – Наверное, какой-нибудь дуралей на чердаке, понятия не имеющий, что его книгу напечатают.
– И это твоя операция? – сказал Сервантес. Заряд ярости в воздухе вокруг них был очевиден для всех, кроме пьянчуги, который, обессилев, покачивался на стуле.
– Это войдет в моду, – прохрюкал он, – и многие будут проделывать то же.
– И ты приехал сюда, – сказал Сервантес, – чтобы заплатить автору?
Пьянчуга только рот раскрыл.
– Кому? – сказал он. – Автору?
– Да, – сказал Сервантес, – тому, кто написал книгу.
– Вот уж нет, – сказал пьянчуга. – Я заберу всю прибыль. Приехал я для встречи с поэтом, моим клиентом, чтобы он одобрил макет, который будет напечатан через неделю, считая с завтрашнего дня. Ну, разве моя маленькая игра в отгадки тебе не угодила?
Сервантес наклонился над пьянчугой.
– Ну а теперь я сыграю с тобой в игру, – сказал он ровным тоном, хотя почти все регулярники поняли, что он очень рассержен. Он сделал жест, загадочный для пьянчуги. Но хозяин таверны был наготове и, уже вернувшись от стойки, вручил Сервантесу его знаменитую, более чем по уставу длинную саблю. – Если я с первого раза не отгадаю имя автора, которым ты так подло злоупотребил, ты сможешь уйти отсюда, унося в целости мозги, дарованные тебе Богом. – Сабля нависла над пьянчугой. – А если я все-таки отгадаю с первого раза, тогда беги. Потому что я расщеплю твои мозги, как лучины для растопки, а заодно и твою голову, и туловище.