Я показал пальцем на рощицу посреди поля, в километре от нас.
— Они вона куда побегли…
Полицашки выскочили из машины, которая не могла проехать по полю, и рванули к роще.
Я заколебался. Спокойнее было бы продолжить путь на телеге… Только Сказку нельзя было долго держать под этой кучей навоза. К тому же тащиться по полю было еще полбеды, но в деревне местные сразу узнали бы эту лошадь.
Я подождал, пока легаши отойдут достаточно далеко. Потом стащил девушку с ее вонючего ложа… Ее ресницы едва заметно вздрагивали.
— Потерпи, любимая, все будет хорошо, — прошептал я.
Для таких слюнявых утешений момент был совершенно неподходящий, но я ведь действительно ее любил…
Я заслонил машину телегой и буквально бросил Сказку на заднее сиденье. Потом отшвырнул прочь свою помятую шляпу и сел за руль. Двигатель завелся сразу, но передние, ведущие колеса, стоявшие на жирной земле, начали дьявольски буксовать…
Я попытался тронуться с места на второй передаче, «внатяжку», и машина наконец вылезла из грязи. Легаши на поле уже сделали «кругом» и неслись обратно. Бедняги размахивали ручонками, как огородные пугала во время бури! На задницах вовсю пробивалась седина… Продвижение по службе вылетало в трубу… Еще бы: в наши дни такая хреновина случается разве что в кинокомедиях!
Теперь дело пошло куда лучше, Оседлав мотор, я будто вновь оказался в родной стихии, Тем более что, пока они поднимут тревогу, пройдет не меньше двадцати минут… А пока их лопухи-коллеги снова нагромоздят на дороге баррикады, пробежит уже добрых три четверти часа… Опыт подсказывал мне, что мои подсчеты окажутся верными.
Я дал полный газ, не жалея амортизаторы. Главное было побыстрее выехать из этой опасной зоны…
Не иначе, отныне мне было суждено передвигаться только на полицейских машинах Странно: абонемента я вроде бы не покупал…
Когда они найдут эту свою тачку, то для начала им придется вылить на нее ведро одеколона, чтоб заглушить оставленный мною на память навозный штын. Не говоря уже об остальном ремонте…
XIII
До Овера нам не встретилось ни одной машины. Проехав его, я свернул налево, и после этого, уж поверьте, ни разу не убрал ноги с акселератора.
Теперь у меня оставался единственный выход, попробовать добраться до Парижа. Там я еще мог затеряться, благодаря своим долларам. Я знал несколько гостиниц, чьи хозяева охотно принимали вместо паспортов букетик купюр. Вот только до столицы было еще шестьдесят километров, и из-за интенсивного движения я мог преодолеть их не быстрее чем за час…
На заднем сиденье стонала Сказка. Она еще не пришла в себя. Ее рана сильно кровоточила, и ей срочно требовалась помощь.
Я на приличной скорости пересек два небольших поселка и достиг Таверни. Оттуда можно было ехать прямо, на Сен-Дени, или свернуть на Аржантей… Я избрал второй маршрут: так было ближе ехать до пригородных районов.
Каждое мгновение я ожидал, что легавые внезапно перегородят мне дорогу, но ничего такого не происходило. Я гнал так быстро, что встречные водители крутили пальцем у виска. Но мне было на это наплевать…
На подъезде к Патт-д'Уа движение замедлилось. Мне не нужно было рисовать иллюстрацию: я сообразил, что фараоны уже установили на шоссе турникет…
Хорошо еще, что по дороге валила приличная толпа: иначе я угодил бы головой прямо в сети.
Заметив справа второстепенную дорогу, я повернул туда. Улица оказалась узкой, без тротуаров. С одной стороны громоздилась заводская стена, с другой стояли деревянные домишки рабочих. Я медленно покатил дальше.
Эту улицу пересекала другая, такая же узкая, но чуть более живописная. Справа она заканчивалась тупиком, слева выходила на шоссе, означавшее для меня конец путешествия.
Я остановился, озираясь, тяжело дыша, ругаясь как извозчик (которым, кстати, и был одет). В это время дня все здесь было спокойно. Мужики были на работе, бабы пошли по магазинам или стирали белье, слушая «РТЛ». Да, все было тихо, но стоило мне тут засидеться — и мое присутствие обязательно привлекло бы внимание. Тем более что видок у меня был прямо-таки дикий, а на заднем сиденье истекала кровью раненая девчонка…
И тут — уже во второй раз за этот час — мне приветливо подмигнул случай. Подмигнул почти в буквальном смысле слова: из домика побогаче вышел какой-то тип, и в солнечных лучах сверкнула висевшая на двери медная табличка. «ДОКТОР ОБУЭН».
Ниже мелкими буквами были приписаны ученые звания хозяина, но издали их было не разглядеть. Впрочем, мне было начхать на все его дипломы и степени…
Я тихо подъехал к воротам и позвонил.
Дверь гаража была открыта, и там стоял маленький горбатый «рено»; это должно было означать, что костоправ дома.
Наконец на пороге показалась истрепанная годами женщина.
— Мне к доктору Обуэну! Срочно! — крикнул я.
Служанка вылупилась на меня, и результат осмотра оказался явно не в мою пользу, поскольку она бесстрастным голосом заявила:
— Доктор уже окончил прием и собирается на выезд, Он не сможет вас принять…
Говоря, она слегка морщила нос: от меня продолжал исходить веселый и назойливый запах навоза.
— И все же я должен к нему попасть, Я привез раненую. Случай очень серьезный.
— Если серьезный, тогда везите ее в больницу…
Я начал закипать.
— Послушайте, она истекает кровью, а на дорогах пробки. Неужели он допустит, чтобы она умерла у него на пороге?!
В доме открылось одно из окон, и в него высунулся худой парень в очках.
— Что там такое, Соланж?
— Девушка тяжело ранена! — крикнул я ему через плечо старой совы. — Надо спешить!
— Хорошо, входите!
— Откройте ворота, — велел я бабе. — Чтоб не так далеко было ее нести.
Она, ворча, открыла, и я поставил машину позади гаража. С улицы она теперь была не видна — этого я и добивался.
Служанка помогла мне внести Сказку в дом. Бедняжка уже вся побелела. Я испугался, что она уже отдала концы, но потом увидел, что ее грудь чуть-чуть приподнимается.
Тут подоспел и сам врач; он уже надел белый халат и стал в нем похож на измученного девственностью студента. Он наклонился над стоявшей в коридоре банкеткой, на которую мы положили раненую, и скорчил гримасу. Мамаша Соланж потопала на кухню за тряпкой.
— Что случилось? — спросил врач.
— Да, по всему видать, пулевое ранение…
Он подскочил и посмотрел на меня.
— Что-что?
— Я работал у себя в поле, тут остановилась машина, какие-то типы вытащили из нее эту девку, пальнули в нее и уехали. Ну, пока я ходил за своей машиной…
Но он уже не слушал. Все его внимание было обращено на рану.
— Ее нужно немедленно везти в больницу! — объявил он. — Я позвоню, чтобы прислали «скорую».
— А что, плохо дело?
— Хуже не бывает…
Я внезапно стал весь холодный, как ледышка.
— Неужели помрет?
— Пуля насквозь пробила ей основание черепа. Это просто чудо, что она до сих пор жива.
Я судорожно сцепил пальцы.
— Скажите, но, может быть, ее еще можно починить? Ну, какими-нибудь там переливаниями, пересадками…
Он покачал головой.
— Нет, ничего уже не поможет.
— Вы уверены в своем диагнозе?
— К сожалению, да.
Тон, которым он это произнес, был для меня не менее мучителен, чем сами слова.
Я посмотрел на Сказку… Она, казалось, понимала, о чем говорят. Глаза ее были открыты, и в них блестели слезы. И внутри у меня словно что-то закричало, но крик этот так и не смог вырваться наружу.
Ее губы зашевелились. Я наклонился и услышал ее шепот:
— Не бросай меня…
И вдруг я заорал гулким голосом, от которого задрожали стекла:
— Нет, Сказка, я тебя не брошу! Не бойся, не брошу никогда!
Врач попятился; служанка застыла с тряпкой в руке.
— Но… — пробормотал эскулап.
— Что?
Он шагнул к телефону, висевшему на стене у лестницы.
— Я позвоню в больницу.
Тогда я вытащил револьвер.