Безнравственность укоренилась настолько сильно, что некоторые богослужения получили из-за этого малоприятные прозвища: так, месса в 10.30 в Капуцинеркирхе называлась «мессой блудниц», а одиннадцатичасовая в соборе Святого Стефана «мессой бездельников».

Однако развратницы и их клиенты были не единственным бедствием собора. В это утро (несмотря на то, что на дворе стояло dominica in albis! [52])повсюду можно было увидеть прогуливающихся по церкви крестьян и баб из простого народа с молочными поросятами под мышкой или с корзинами кудахчущих кур, гусей и уток; некоторые дворяне велели нести себя к алтарю в паланкинах, после чего слуги просто ставили паланкины в церкви, потому что были слишком ленивы для того, чтобы ждать снаружи.

Короче говоря, торжественная месса была сродни ярмарке: пестрое столпотворение людей и товаров, сопровождаемое постоянным гулом голосов.

Хотя его императорское величество назначил чиновников, которые должны были ходить по церквям и налагать на тех, кто болтает или ведет себя неподобающим образом, мешая проведению мессы, штрафы или даже арестовывать, эти мероприятия помогли мало. Циркуляры епископской консистории жаловались, что «снова набрало размах бедствие, когда простые люди ругаются и бранятся, а также напиваются и, нимало не стесняясь, болтают в церквях». Всеобщая привычка «ходить туда-сюда, при этом вести различные беседы, обсуждать мировую торговлю… поскольку те, кто предостерегает от этого, бывают осмеяны и оскорблены бесчестными словами, да еще и подвергаются угрозам…»

Месса закончилась. Мы опять стояли перед собором и смотрели на верующих, которые выходили из церкви и постепенно смешивались с проходящей мимо воскресной толпой.

– Доменико, – сказал Атто, – хотя сейчас довольно прохладно, я хотел бы немного пройтись в…

– Минуточку, дорогой дядя.

Племянник Атто Мелани поднялся на цыпочки. Он наблюдал за группой из трех девушек, из которых выделялась одна: она была особенно высокой и с рыжими волосами. На ней была шляпа, слишком легкая для этого снежного дня.

– Вот она, дядя! Она как раз собирается направиться домой.

– Идем за ней! Мальчик, тыпойдешь с нами, – сказал Мелани, обращаясь ко мне.

Три юные особы повернули против течения толпы на Кернтнерштрассе и теперь проталкивались сквозь оживленную воскресную толпу, стекавшуюся к центру города. Мы следовали за девушками на небольшом расстоянии, впрочем, не подходя слишком близко. Мы не хотели создать впечатление, что наша причудливая троица (слепой старик, низкорослый мужчина и молодой человек в полном расцвете сил, то есть Доменико) собирается приударить за прелестными молодыми дамами.

– Как только они пойдут медленнее, ты приблизишься к ним и представишься, – приказал Атто племяннику. – Затем дашь им письмо.

– Какое письмо? – всполошился я, потому что подумал о том документе, где Евгений предлагает французам свое предательство императора.

– Всего лишь записку с нижайшей просьбой двух итальянских кавалеров о чести быть принятыми графиней и предложить ей свои услуги.

Возможность представилась уже через несколько шагов. Три девушки остановились, чтобы приветствовать старую монахиню, которая вскоре продолжила свой путь, а девушки остались стоять. Доменико приблизился к ним и с грациозным поклоном исполнил поручение. Он был красивым и вежливым молодым человеком, с мягким и приятным голосом. Очевидно, он выбрал самые лучшие слова для того, чтобы представиться, поскольку мы увидели, как от его лести озарилось лицо Пальфи, как ушла с него тень печали. «Тайная грусть?» – подумалось мне. Группа несколько мгновений вежливо переговаривалась. Доменико опустил руку в карман своей жилетки: похоже, записка была уже у него в руках.

Но вот уже несколько минут был слышен знакомый громкий звук. Карета, красивая двуколка, с грохотом неслась прямо, к Пальфи, ее подругам и Доменико. Ямщик приветствовал графиню кивком, который тут же отвлек ее внимание от племянника Атто, заставив ответить на приветствие. Карета остановилась, двери распахнулись и три девушки стали в нее садиться.

– Записка, он передал записку? – спросил Мелани, негодуя и вытягивая голову, словно необузданный боевой скакун.

Как раз в этот момент из кареты вышли два лакея, которые помогли возлюбленной императора подняться. Когда она была уже на подножке, Доменико передал ей записку. Она взяла ее, однако тут же вежливо вернула, не открывая. Тем временем мы с Атто, державшимся за мою руку, подошли ближе. Перед тем как она исчезла в карете, я увидел, что лицо Пальфи скривилось и она едва не расплакалась. Карета тронулась с места, Доменико несколько нерешительно помахал рукой ей вслед, но ему не ответили.

– Проклятье, – выругался Атто, сжав зубы, когда лично узнал от племянника, как прошел маневр. – У этих влюбленных двадцатилетних дурочек глаза па мокром месте, и они ничего не понимают. Такой возможности нам уже не представится

Прощаясь, Атто Мелани договорился о встрече со мной на обеденный час: мы хотели пообедать вместе в общественном заведении. Я пояснил ему, что лучше приходить до тринадцати часов, поскольку позже в Вене обедает только дворянство и цены взлетают до небес.

– Спасибо, что сказал, – ответил он, – значит, мы невстретимся до тринадцати часов. Я люблю делить трапезу исключительно с людьми своего круга.

В назначенное время я повел его и Доменико в заведение неподалеку от Хофбурга. Мы пришли как раз вовремя, поскольку на улице уже начинал падать снег.

Я сразу попросил хозяина посадить нас за дальний столик. Трактирщик подошел к нам, чтобы предложить богатый выбор блюд, где не было недостатка в штирийских, польских, венгерских, богемских и моравских яствах, а за дополнительную плату можно было заказать даже экзотические мелочи: горькие апельсины, устрицы, миндаль, каштаны, фисташки, рис, крупный изюм, испанское вино, голландский сыр, мортаделлу из Кремоны, венецианские сладости и индийские пряности.

Мы сделали заказ, и вскоре нам принесли нежное телячье филе, приготовленную на древесном угле розовую форель и вкусный омлет с фруктовым фаршем и кремом. Как обычно, количество предложенного сильно превосходило потребности человека. Атто и его племянник были приятно удивлены.

– А я и не знал, что в Вене можно так хорошо поесть! Может быть, это какой-то особый трактир? – спросил Доменико.

– Мы в обычном заведении, каких в Вене много. Впрочем, должен сказать, что в этом городе даже в беднейших забегаловках можно поесть вкуснейшие супы, хрустящую сдобу и сочнейшее жаркое, – с гордостью похвалил я свою вторую родину. – Все продукты питания не просто хорошего, они превосходного качества, порции всегда щедры, каждое блюдо – свежее. И все это по доступным ценам.

– А в Париже можно найти только испорченные торты, твердый, как камень, хлеб и рыбу, которая плавала еще при Аврааме! – с горечью воскликнул аббат.

Втайне ликуя из-за восторга Мелани, я пространно описал ему гастрономические особенности райской земли, по которой имел честь ходить. В принципе же я надеялся отвлечь Атто, ослабить его бдительность и таким образом подготовить к вопросам, которые вскоре хотел ему задать – касательно смерти Данило Даниловича. Я знал Мелани: если я спрошу его о своем деле прямо, то получу только хитрые, изворотливые ответы.

Если богатство нации можно измерять по питанию, то я выгодно отличался от своих сотрапезников, поскольку в Австрии всегда так, словно здесь побывал король Мидас, чтобы превратить все в золото. Нормальная семья из трех человек съедает в день полкило мяса, что в Риме просто неслыханно; бедняки получают каждую неделю два фунта превосходной говядины на человека, и даже путешественники из Германии, где тоже довольно часто едят хорошие ребрышки, просто озадачены количеством венгерских коров и быков, которых каждый год съедают жители Вены: их много тысяч.