Мечта растаяла. Уже не так гордо и самоуверенно звучало теперь предложение «Увидимся у Золотого яблока!» – которое произносил султан в завершение церемонии вступления на престол, как обещание командующему янычарами.

– Золотое яблоко?

– Так османы с начала времен называют четыре столицы гяуров: Константинополь святой Теодоры, Буду Маттиаса Корвинуса, Вену императора Священной Римской империи и Рим наследника Петра.

Золотое яблоко – аллегорическое обозначение четырех запретных плодов османского властолюбия: оно обозначало позолоченные купола Константинополя, сверкающие капители на остриях крыш Буды, увенчанный крестом Христа шар, возвышающийся над Веной на крепкой башне собора Святого Стефана и, наконец, огромный шар из чистого золота на куполе базилики Святого Петра в Риме, сияние которого видят моряки даже с берегов Лация.

– Едва взойдя на престол, – с сарказмом заметил грек, – и произнося это предложение, султаны торжественно обещают янычарам как можно скорее повести их на завоевание тех четырех городов, словно смысл ислама заключается только в том, чтобы победить христианский мир.

Первое Золотое яблоко, Константинополь, был захвачен сторонниками Мохаммеда; теперь же, в Вене, судьба решила иначе.

– И как все повернулось! – с улыбкой сказал я. – На самом деле Блистательной Порте потребовалось полтора столетия, пока они насобирали достаточную сумму, чтобы снова угрожать Вене. И на этот раз все тоже оказалось напрасно. Я знаю историю осады Бены Сулейманом в 1529 году: в прошлый понедельник я наблюдал за ежегодной демонстрацией гильдии булочников, которые прошли по городу е развевающимися знаменами и под музыку, в напоминание об услугах, которые они оказали городу во время той осады. Но какое отношение имеет осада 1529 года к твоему рассказу? Может быть, семьи разоренных кредиторов были теми же самыми, из-за которых Унгнад впоследствии предал императора Максимилиана?

– Вы угадали, по крайней мере частично. Потому что есть еще кое-что. Знаете, где находился палаточный городок Сулеймана с колодцами, фонтанами, музыкантами, животными и другими развлечениями, которые он взял с собой?

В ожидании ответа я смотрел на Симониса.

– Здесь, в Зиммерингер Хайде, как раз там, где теперь стоит Место Без Имени.

Услышав эти слова, я невольно вспомнил о восточных формах фиалов и куполов, о фонтане, башне с термами и средиземноморском саде. Все еще крепко сжимая в руке полено для огня, я оставил помощника и подмастерья и вышел на улицу. Оказавшись под открытым небом, я поднял глаза. Рассказ о жизненной трагедии Максимилиана еще звучал у меня в ушах, взгляд мой скользил по высоким крышам Места Без Имени, когда я обнаружил то, что все время было у меня перед глазами, но чего я по-настоящему не замечал: эти крыши подражали великолепному сиянию павильона Сулеймана. Глаза мои опять кольнуло светом от позолоченной меди черепиц, и мне показалось, что я стою, пораженный безжалостно ярким светом Босфора и сверкающей сталью кривой сабли, которая снесла голову графу Зрини; мне даже казалось, что я вижу отражения золотых куполов Сан-Марко, глядящие со своей восточной роскошью на вероломную Венецию, которая бросила Максимилиана в беде во время его сражения с неверными.

Так вот оно какое, Место Без Имени, называемое Нойгебау: не охотничий замок, не птичий заповедник, не сад и не вилла, нет, это османский сераль. Во время экскурсии мы натыкались на сокровищницу, кладовую, малый и большой залы, внутренний зал, стены из белого мрамора и колонны из порфира, на комнаты для пажей и придворной гвардии. В каждой из башен были построены помещения, из которых состоял большой палаточный городок Сулеймана, включая и турецкие бани. Можно было восхищаться залом для аудиенций, судебным павильоном и огромным залом дивана.

Казалось, Максимилиан этой грандиозной тайной пародией на султанский дворец хотел не только создать произведение искусства, но и с печальной улыбкой отомстить врагам с Востока. В Сигетваре его победил мертвый султан. В Нойгебау он отомстил.

Только теперь я полностью познал место, в котором находился: замок со сверкающими крышами, как павильон Сулеймана, был заточен в клетку классицистских аркад и заперт с двух сторон полукруглыми охранными башнями, напоминавшими христианские апсиды, которые охраняли своего пленника подобно жандармам. В главном здании Места Без Имени объединялись оба основных звена Европы: наследие классического мира и христианская вера. Их символы окружали павильон Сулеймана не только как осадное кольцо, они также строго следили за садами и турецкими башенками вюжной части. А еще они перекрывали путь на север, дабы неверные никогда не смогли покорить христианский Запад. Лужайки и леса, находившиеся в северной части Места Без Имени, отражения северного мира, не оставляли места для намеков на Восток, напротив, они многозначительно открывали вид на панораму императорского города и его укрепления, которые так и не удалось победить неверным.

– То была месть его врагу, Сулейману, – услышал я слова Симониса, который вместе с малышом встал за моей спиной, – но еще больше она предназначалась тем, кто наполнил его золотом, чтобы он поднял руку на Европу; тем самым людям, которые сделали Максимилиана императором из ненависти к Церкви, а потом избавились от него. То была утонченная месть лишенного власти императора, который сделал единственное, что еще было в его силах: построил вечный памятник в память о своем первом поражении, о ране, которая не затянется никогда.

Илзунг всеми средствами пытался отказать Максимилиану в финансировании Нойгебау. Уже в 1564 году он сделал придворным казначеем одного из своих любимчиков, Давида Хага, который еще и состоял в родстве с Унгнадом. Хаг стал непредсказуемым мракобесом, через его руки должен был пройти каждый пфенниг, предназначенный для императора, а значит, и для Нойгебау. На любую попытку финансирования работ он отвечал, что денег недостаточно, или отговаривался другими трудностями. Когда Максимилиану наконец удалось хитростью продолжить строительство, Хаг принялся подстрекать ремесленников, угрожая, что им никогда не заплатят. Тех же, кто не поддался на уговоры, он стравливал друг с другом из-за куска хлеба. Кроме того, он мог поставить материал худшего качества, чем тот, который хотел император, так что уже во время строительства возникли проблемы, поскольку некоторые части зданий обрушались. После его смерти в 1599 году, через двадцать лет после отречения Максимилиана, выяснилось, что Хаг записывал в счетные книги только расходы императора и никогда – поступления, предназначавшиеся для него.

– Не особо надежное управление деньгами своего повелителя, – иронично заметил я.

– Вероятнее всего, крупные части состояния Максимилиана были отняты у него, – согласился грек. – Тем не менее он всегда находил какие-нибудь средства, позволявшие продолжить строительство, однако работа продвигалась вперед очень медленно, встречая на своем пути тысячи препятствий. И хотя оно осталось незаконченным, Место Без Имени, Нойгебау стало восьмым чудом света, при виде которого у каждого посетителя захватывает дух.

Турки, не понимавшие тонких аллегорий, любили и почитали Место Без Имени. Для них это было не что иное, как точная копия палаточного городка славного султана.

Кода они снова осадили Вену в 1683 году, то очень старались, чтобы Место осталось нетронутым. Ни один турецкий посол, прибывавший в Вену, не упускал случая хоть раз побывать в Месте Без Имени. Некоторые даже разбивали лагерь на равнине перед замком за день до прибытия, в знак почтения к этому святому месту, стены которого они целовали, обливаясь слезами, словно это какая-нибудь реликвия. Когда они любуются сералем длиной в четыре тысячи шагов и его шестнадцатью углами, охраняемыми башнями, все теряют дар речи, видя столь точную копию палаточного лагеря Сулеймана.

Однако европейские союзники Блистательной Порты, к сожалению, относятся к Месту Без Имени совершенно иначе. Куруцы, гнусные венгерские повстанцы, шесть или семь лет назад набросились на эти несчастные стены во время одного из своих разбойничьих набегов. Замок был разорен, обезображен, подожжен. То, что устояло перед столетием запустения, было разрушено за несколько минут.