- Травма.

  Я вспомнила платок, поддерживающий ее руку на похоронах, и мягко произнесла:

  - Разбитые костяшки. Травма, серьезно?

  Она обхватила перламутровый фильтр губами. На фильтре не осталось ни следа помады.

  - Вопрос ребром: вы чтец, Милана?

  - Нет.

  - Что-нибудь другое?

  - Нет.

  - Вернее, вы не намерены мне говорить, - я улыбнулась, выпуская дым через нос.

  Кивок.

  Закон Рождественского четко разграничил, что является ментальным изнасилованием, а что нет. Я не насиловала Милану ментально, потому что она не является совсем обычным человеком. Какое облегчение.

  Я улыбнулась шире:

  - Ну, хотя бы больше не отрицаете.

  - О чем вы, Харизма?

  - Если мой секретарь станет задавать вопросы, не против, если я скажу, что курили вы?

  - Говорите.

  - Вы золото, Милана, вы знаете это?

  Она ничего не ответила. Наверное, знала. Когда она ушла, так и не выпив чаю, я, как и предполагала, обрадовалась ее уходу. Милана лишний раз подтвердила, что планомерность моей жизни нарушена; что у меня крупные неприятности - такие же крупные, как рождественские распродажи в Италии, откуда Кристина, у которой шопоголизм последней стадии, вечно навозит кучу дизайнерского барахла. Мне надо обходить седьмой дорогой Кирилла и Лироя. Особенно Лироя, если верить Милане.

  К моменту прихода клиента, записанного на десять утра, сигаретный дым выветрился. Я дала своему тональному крему последний шанс, нанеся толстый слой на синяк над бровью. Кровавые борозды я промыла под краном в уборной, замотала в несколько слоев бумажных полотенец, откатала подранный рукав блузы и застегнула пуговицу-жемчужину на манжете. Поверх испачканной кровью блузы пришлось накинуть кожанку.

  Я консультировала и читала до полудня, а потом взяла сумочку и зашла за Свободой. Вера провожала меня подозрительным взглядом: я знаю, что ты курила, я расскажу все Боснаку. Я миролюбиво улыбнулась ей.

  Я сказала Свободе:

  - Обедать мы отправимся в одно неплохое местечко.

  Под 'неплохим местечком' я подразумевала 'Лазурные пляжи'. Там работает Туз. Предполагалось, Туз знал убитого. Не исключено, он также располагал информацией о владелице коробки из-под елочных игрушек. Черт, он может даже накормить нас каким-никаким ланчем!

  - Кто та снежная королева, которая приходила к тебе утром? - спросила Свобода со шпилькой на язычке.

  Мы совершали короткий променад к дороге. Я свистнула такси. Я умею свистеть без пальцев - еще одно занятие, где неважно общее количество этих штук. Свист как способ заарканить такси-другое разнообразит мой день.

  - Снежная королева, - я улыбнулась, открывая дверцу.

  - Надеюсь, она пригласила тебя прокатиться на ее санях?

  - Ну, вообще-то...

  - Как бестактно! Что, сука еще та? - Свобода понимает меня только так.

  - Угу, есть немного.

  Обычно я более категорична, но по неясной причине в случае с Миланой не хотела рубить с плеча. Почему? Милана пережила в жизни что-то очень плохое, что заставило ее спрятаться за всей этой сдержанной, высокомерной мишурой. С каких это пор я начала выдавать людям кредиты доверия?

  Проходя мимо, какой-то лощеный с ног до головы мажор в шикарном костюме заносчивым голосом спросил у Свободы, не хочет ли она, чтобы он стал ее папочкой.

  - Нет. В смысле, ты мудак, ничего не знающий о святости института семьи. Гнусный извращенец.

  Свобода, она такая.

  Брать машину в час-пик - глупая идея. Таксисты, в подавляющем большинстве очеловеченные животные, крутили баранку энергичнее людей. Парадокс. Я сказала: в 'Лазурные пляжи', и таксист, огромный далматинец - о чудо! - знал это место. Я заведомо решила, что оставлю ему щедрые чаевые.

  На светофоре, на бульваре Шевченка, далматинец вылез в окно буквально наполовину и стал громко гавкать на другого таксиста - устало выглядящего дога, с шурующей из пасти слюной и складками на физиономии, как у забулдыги. Когда зажегся зеленый, дог с чувством собственного достоинства надавил на газ и уехал, так и не глянув в сторону разрывающегося от тупой злобы далматинца.

  Что-то не верится, что далматинец с таким надрывом лаял ему о скидках на спрей от блох.

  'Лазурные пляжи' - погруженный в полумрак бар, раковой опухолью примостившийся между страховым агентством и Центром народной медицины. Ни страховое агентство, ни Центр народной медицины не были хорошей компанией для 'Лазурных пляжей'. Собственно, а что было? Среди лощеных поверхностей проспекта фасад бара отличался исключительной нелепостью. Рано или поздно заведение сдаст позиции и уступит место более приспособленной и зубастой рыбине, которая проглотит его и глазом не моргнет. Судя по напирающей со всех сторон цивилизации, это время уже не за горами.

  Спорю на что угодно, а офисные зануды с кейсами, являющимися сосредоточием их жизненной силы, словно система жизнеобеспечения у больного, сюда не захаживали (забери у таких кейс, и они упадут замертво, лишенные цели своего существования). В пятидесяти метрах от 'Лазурный пляжей' был ресторанчик с непроизносимым названием, плетеной мебелью, вай-фаем, официантами с неописуемыми, лакированными лицами и набором фраз, которых требует вежливость; там столько атласа и темного дерева, сколько у тебя будет разве что в гробу. Вот где жизнь била ключом.

  - Что, правда? Неплохое местечко? - Свобода недоверчиво покосилась на меня.

  Подруга была в узких бежевых брюках со стрелками, шифонной летящей блузе с наброшенным поверх бежевым пиджачком. На пуговицах-монетах - ее профиль. Эксклюзивная вещь. Я была на каблуках, поэтому могла смотреть ей аккурат в глаза.

  - Увидела рекламу по телевизору. - Я поправила сумочку на плече.

  - Ты не смотришь телевизор.

  Есть люди, которые при встрече начинают бить себя в грудь кулаком и хрипло реветь, как барахлящий приемник: 'Я не смотрю телевизор! Для меня это чуждо! Что могу посмотреть, так это запись какой-то оперы или балета, но все эти сериалы и ток-шоу - никогда!'. Удаляйте номера телефонов таких людей из списка контактов, сжигайте их визитки, разрывайте все пуповины.

  - Ты очень посредственного мнения обо мне.

  Свобода ухмыльнулась.

  Я толкнула дверь, и мы вошли. Что ж, я была права: ни одного фарфорового воротничка.

  Оформленный с обветшалой претензией зал. Безвкусные гипсовые попугаи выкрашены в кричащие цвета. Тихо бормочет ящик. Бар был полупустым, за исключением пяти заблудших душ. Двое примостились в дальнем углу, солнечный блик с улицы срикошетил и вспыхнул в их глазах, от чего в сумраке в мгновение ока воспарили и исчезли четыре луны. Ясно, очеловеченные животные. Еще двое - подростки в форме одной из этих привилегированных школ, в которых учатся сплошь разбалованные поросята денежных мешков. Подростки нервно зыркнули в сторону отворившейся двери. Прогульщики. Третий подросток, похожий на пирожок на ножках, топтался у бара, а широкоплечий высокий старик с окладистой бородищей сверлил его взглядом. Под левым глазом бармена была татуировка туза бубен.

  - На прошлой неделе мы обедали в Китайском Квартале, и тебе, мягко говоря, не понравилось.

  - Я тогда была не в настроении пробовать новое, - сказала я, не без содрогания, впрочем, вспомнив тех приготовленных в кипящем масле угрей. - А сегодня в настроении. - И направилась прямиком к барной стойке.

  - Здесь и накормят, и убьют, - проворчала Свобода. - Быстро, воткни мне вилку в шею и избавь меня от мучений.

  - Сделай это сама, - улыбнулась я.

  Старику было за шестьдесят, но, похоже, ни продажа 'Лазурных пляжей', ни заселение в Дом Престарелых никогда не стояли у него среди приоритетов. Этот угрюмый хрыч не выглядел как тот, кто предпочитает легкий путь. Пожалуй, такого же мнения придерживались агенты-сирены, пытающиеся заманить его корабль на скалы Достойной Старости контрактами из плотной качественной бумаги. Но, кажется, таким, как Туз - упрямым, морщинистым жмурикам, - это до лампочки.