— Я не собираюсь сообщать об этом на доске объявлений, но в середине лета я получу груду миллионов как долю найденного клада. Можешь взять из них четыре и переехать в Эстермальм.

Она прикусила язык, оглянулась, не услышал ли кто, сколько денег она должна получить.

В трубке раздался шорох.

— По-моему, ты не в своем уме.

Поезд замедлил ход, рельсы разбежались, расходясь к платформам.

— Ладно, — сказала Анника. — Тогда эту квартиру куплю я, а ты будешь у меня ее снимать.

— Слушай, — вспылила Анна, — на это я никогда не пойду.

Анника встала и вскинула сумку на плечо.

— Ты не читала сегодняшних газет?

— Нет, я проснулась от твоего звонка.

— В «Квельспрессен» написано, что Карина Бьёрнлунд не собирается уходить со своего поста и останется министром.

— И что?

— Это неправда, — сказала Анника, едва не упав от толчка, с которым остановился поезд. — Завтра она уйдет в отставку.

— Что-что? Почему?

— Извини, но мне надо бежать…

Она отключилась, соскочила с подножки на платформу и пошла вдоль перрона на выход к Королевскому мосту. Было холодно, но не так, как в Лулео, и Анника нетерпеливо вдохнула порцию бодрящего холода. Сумка била по спине, по сухому перрону можно было идти не боясь поскользнуться.

У нее масса дел — надо написать статью, переслать ее Шюману и вовремя забрать детей. Надо что-нибудь испечь и взять напрокат фильм, который они вместе посмотрят, пока будут ждать папу. Для затравки, пожалуй, хватит немного чипсов и бутылки кока-колы. Обед надо сготовить из первого, второго и третьего, да еще с настоящим соусом бернёз.

Она пересекла Королевский мост и пошла по улице Флеминга. Ангелы в голове молчали. Их пространство заняли реальные мысли, и это было для Анники настоящим отдохновением.

Может быть, ангелы исчезли навсегда.

Или они просто затаились до времени и ждут своего часа.

Самое главное — это иметь такое место, которое можешь назвать домом, подумала она.

Томас сошел с подножки автобуса перед подъездом, поднял голову и окинул взглядом фасад.

Во всех окнах его квартиры горел свет, на подоконнике была видна рождественская звезда, светились все рожки люстры в гостиной. От этого света Томасу стало тепло на душе.

Как хорошо снова оказаться дома.

Он как на крыльях взлетел вверх по лестнице и нажал кнопку звонка, прежде чем открыть дверь ключом, чтобы сразу встретить детей. Из-за двери на площадке уже слышался их радостный крик:

— Папа!

Они бросились к нему на шею, принялись показывать свои рисунки, наперебой рассказывать об экскурсии, о чудесном фильме, который они только что посмотрели, о том, что мама купила чипсы и кока-колу, что Эллен резала салат, а Калле пек закрутки со сливочным кремом на десерт.

Он повесил куртку на вешалку, поставил портфель, ослабил узел галстука и вошел на кухню.

Анника жарила антрекоты. За неимением вытяжки, она приоткрыла окно.

— Как хорошо, что ты пришел, — сказала она. — Как раз к обеду.

Он подошел к ней, обнял за плечи и поцеловал в шею, прижавшись к ее крепким широким бедрам, обхватил руками за талию.

— Тебе надо быть осторожнее, — прошептал он. — Разве ты не понимаешь, как дорога нам?

Анника обернулась, посмотрела Томасу в глаза и нежно поцеловала.

— Зато у меня есть хорошая новость. Она тебя успокоит, — сказала она. — Садись.

Он сел за накрытый стол, налил себе немного минеральной воды и потянулся за утренней газетой.

— Я нашла один дом, — сказала Анника и поставила сковородку с антрекотами на фигурную подставку. — В Юрсхольме. Новостройка, всего за шесть миллионов девятьсот тысяч.

Он недоуменно посмотрел на жену, на ее раскрасневшиеся щеки.

— Что? — спросил он.

— С видом на море, — продолжала Анника, — так что теперь ты снова сможешь каждый день его видеть. Дом на Винтервиксвеген. Знаешь, где это? Большой зимний сад, дубовый паркет во всех комнатах, открытая планировка между кухней и столовой, мозаика цвета морской волны в обеих ванных комнатах, четыре спальни.

Глаза Анники горели, во взгляде появилось что-то темное и мутное, и Томас вдруг почувствовал страшный холод в спине.

— И как мы заключим договор? — спросил он, взял из корзинки кусок хлеба, откусил и принялся машинально жевать.

— Эллен и Калле, прошу к столу! — крикнула Анника, подойдя к двери, потом подошла к столу и села напротив мужа. — Я нашла кучу денег и получу из них очень приличную долю.

Томас отнял хлеб от губ и воззрился на жену:

— И сколько это будет?

Она, улыбаясь и не мигая, смотрела ему в глаза:

— Семь миллионов.

Он перестал жевать и наморщил лоб:

— Так что ты нашла?

— Мешок с деньгами.

— С деньгами?

Она снова улыбнулась и кивнула.

— Ты не шутишь? — Он положил хлеб на стол. — Это правда?

— Мне надо уйти. После обеда я поеду в редакцию, — сказала она и положила себе вареной картошки. — Вернусь довольно поздно.

— Нет, так не пойдет, — сказал он. — Я буду тебя ждать.

Анника наклонилась вперед и погладила Томаса по волосам и щеке.

— Не надо меня ждать, — сказала она.

— Семь миллионов, — изумленно произнес Томас. — Где же ты их нашла?

В кухню вбежали дети и заспорили, кто сядет ближе к маме.

— Я все расскажу тебе позже, — сказала Анника, многозначительно посмотрев в сторону детей.

— Тогда у нас действительно есть реальная возможность купить квартиру, — сказал он.

Анника встала, чтобы взять соус, а Томаса охватило головокружительное ощущение какой-то иной, непостижимой, реальности. Анника — маленькая зеленая женщина с другой планеты. В ней нет ничего мягкого, податливого или уступчивого. Это она его жесткая сердцевина, его надежная опора. Ее почти невозможно сломить, она — как праматерь, но если она исчезнет, то вместе с ней исчезнет целый мир.

Мысль ударила его как током.

Такой, как Анника, нет больше нигде в мире.

Это прозрение сжало горло, и Томас ощутил странное томление, которое, наверное, и есть счастье.

Анника сидела перед кабинетом Андерса Шюмана, всем телом ощущая слабость и упадок. Она медленно скользнула взглядом вдоль стен длинного коридора подвального этажа. До ее слуха доносился приглушенный шум редакции. Дневная смена ушла домой, а вечерняя, бодро гудя, только приступала к работе. Мигающие светильники в коридоре отбрасывали пляшущие пятна света на пол.

Это ее рабочее место, то место, где она чувствует себя как дома.

— Можешь войти, — сказала одетая в пальто секретарша Шюмана, выходя из своего отсека и запирая дверь.

Анника, дрожа, встала, вошла в кабинет шеф-редактора и аккуратно закрыла дверь.

Шеф-редактор сидел за столом и читал какую-то бумагу. Лицо его было багровым, шея блестела от пота.

Неловко шагая, она подошла к столу и заглянула в бумагу. Естественно, это была ее статья. Она села на стул, выпрямила спину и застыла.

— Чем ты занимаешься? — спросил он, не отрываясь от листа и стараясь всем своим видом показать презрение.

Она посмотрела на него, продолжая испытывать слабость и безмерную усталость.

— Я написала статью, которая завтра должна быть в газете, — сказала она бесцветным голосом.

Шюман взял со стола ручку и постучал ею о лист со статьей.

— Возможно, для тебя это будет новостью, но пока я отвечаю за выпуск газеты, — сказал он. — Это я решаю, что будет опубликовано в ней, а что — нет.

Анника с трудом проглотила слюну.

— И?..

— И я говорю: нет, — ответил он.

Аннике потребовалось большое усилие, чтобы не измениться в лице.

— Тогда я пойду в другую газету.

— Ты не сможешь этого сделать, — сказал Андерс Шюман.

— Смогу, несомненно смогу, — торопливо возразила Анника. — «Рабочий» не испугается. В пятидесятые годы они публиковали статьи Вильгельма Муберга о загнивании судебной системы, так что они возьмут и мою статью.