— Не отчаивайтесь, — увещевает ее врачиха. — Матерями ведь становятся по-разному.

— Что это еще за х…?! — выпаливает девушка.

Глаза врачихи сужаются до щелок. Она принимает строгий вид.

— Вовсе не обязательно так выражаться, барышня. Лучше нам с твоей сестрой побеседовать наедине.

Девушка встает.

— У тебя еще есть вопросы, Кэти? — спрашивает она.

Перед глазами Кэти все плывет. Она качает головой. Сестра берет ее за руку и осторожно помогает подняться. Они собираются выйти, но вдруг девушка останавливается на полпути и возвращается к столу врачихи.

— Положи на место! — велит та. — Немедленно! А то я позову охрану.

— Вот дура старая! Нет тут никакой охраны, — говорит девушка.

Она подходит к открытому окну. В правой руке у нее фотография врачихи, еще молодой, с младенцем на руках. Снимок заключен в золотую рамку. Девушка выглядывает, нет ли кого под окном, и швыряет фотографию. Услышав, как стекло бьется о крышу автомобиля, она выводит Кэти из кабинета.

— Ранним утром тридцатого сентября тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года были убиты две женщины, — начала я.

По нажатию клавиши на большом экране появилась фотография одной из них, уже покоящейся на прозекторском столе. Овальное лицо, правильные, но ничем не примечательные черты. Волосы темные, слегка вьющиеся, собранные на затылке. Широкий пухлогубый рот — когда-то она, должно быть, очень мило улыбалась.

— Первой жертвой стала Элизабет Страйд, урожденная шведка, эмигрировавшая в Англию за двадцать лет до смерти, — продолжала я. — Ей было сорок пять, с мужем разошлась и постоянного места жительства не имела. Убили ее в Датфилдз-Ярде — внутреннем дворике на Бернер-стрит.

В диспетчерской было людно, но многие украдкой поглядывали в окно. Мне казалось, что слушают они исключительно из вежливости. Мы ведь уже знали, кого ищем. А когда мы настигнем Самюэля Купера, то с легкостью докажем, что убийца — это он. Дело, считай, закрыто.

— Без четверти час ее видели у ворот Датфилдз-Ярда, она ругалась с каким-то мужчиной. Это был последний раз, когда ее видели живой.

Я автоматически произносила заученные слова, но мыслями была далеко. У меня накопилось немало отгулов, и я непозволительно долго не брала отпуск. В последнюю пару недель усталость и стресс сказывались на моей умственной деятельности не лучшим образом.

В комнату вошел Марк Джосбери. Между прочим, в костюме — темно-сером, в тонкую полоску. Белая рубашка, как полагается, и бордовый шелковый галстук. Я окончательно потеряла нить изложения и опомнилась только через несколько секунд.

— На Датфилдз-Ярд окнами выходил Клуб евреев-социалистов, — продолжила я, полистав конспект. — В ту ночь там собралось много людей. Наверное, было очень шумно. В час ночи эконом клуба приехал домой и увидел на земле женщину с перерезанным горлом. Позже он описал рану как «зияющую» и определил ширину в два дюйма.

Джосбери сел рядом с Таллок. Он наконец побрился.

— Эконом зашел в дом и вызвал полицию.

Джосбери шепнул ей что-то на ухо.

— В этом деле интерес представляют три аспекта. Во-первых, как убийце удалось обездвижить жертву.

— Он же их вроде душил для начала, нет? — подал голос кто-то из заднего ряда.

— Якобы да. — Я мысленно поблагодарила его: хоть кто-то отвлек меня от созерцания нарядного инспектора. — Но на теле Элизабет не было обнаружено следов удушения. Никаких синяков — ни на шее, ни на лице. Тем не менее патологоанатом не сомневался, что ей перерезали горло слева направо, пока она неподвижно лежала на земле.

— Наверное, ожидала, что с ней займутся сексом, — сказал Андерсон. — Насколько я знаю, женщины часто делают это на спине.

По комнате прокатилась волна смешков. Главным образом мужских.

— Шел проливной дождь, — ответила я. — Во дворе было слякотно. А вам, сержант, я бы порекомендовала почаще задействовать фантазию.

Снова смешки — теперь в основном женские.

— Она бы не легла в грязь добровольно, — сказала я. — Вокруг было полно людей, но звуков борьбы никто не слышал. Он опрокинул ее быстро и ловко, она даже кулек с конфетами не выронила.

— Но все эти женщины… они ведь были пьяницами, правильно? — вмешался Джосбери. — Она была пьяна?

— Если верить патологоанатому, то нет, — ответила я, не отрываясь от конспекта. — В желудке не нашли следов алкоголя либо наркотиков. Полиция недоумевала, как он сумел ее повалить.

На улице посигналила машина. Многие обернулись на звук.

— Вторая особенность этого убийства заключается в том, что Элизабет Страйд не изувечили. — Мне не терпелось разделаться с этим докладом. — На теле не было никаких ран, кроме пореза на горле.

— Кто-то ему помешал, — предположил Стеннинг.

— Я смотрела по телевизору одну передачу, — сказала Гейл Майзон, отправляя в рот орешек кешью, — и там говорили, что тридцатого сентября произошло только одно убийство. Элизабет Страйд к жертвам Потрошителя они не причисляли.

— Это было бы моим третьим замечанием, — с улыбкой сказала я. — Многие эксперты полагают, что ее убил кто-то другой.

— На что им возражают, что это мог быть и Потрошитель, которому пришлось сократить программу из-за форс-мажора. Разочарованный срывом, он якобы отыгрался на второй жертве, — сказала Таллок.

— Да, есть и такая версия. Четвертой канонической жертвой Потрошителя стала Кэтрин Эддоуз.

Я снова нажала на клавишу. На экране появилась вторая фотография из морга — обнаженная Кэтрин с толстым шрамом вдоль всего торса. Смотреть на ее лицо было невозможно.

— Без четверти два констебль Уоткинс обнаружил тело Кэтрин на Митр-сквер.

— Минуточку. Через полчаса после убийства в Уайтчэпел? — удивленно переспросил Барретт.

— Именно. Горло Кэтрин разрезали почти до позвонков. Причиной смерти стала обильная кровопотеря из левой общей сонной артерии. Брюшная полость была вскрыта от груди до лобка. Многие внутренние органы также были повреждены, а некоторые, включая матку и левую почку, удалены. Со всех сторон валялись кишки, как будто убийца рылся в животе в поисках чего-то.

Настроение публики явно переменилось. Меня снова слушали.

— Эддоуз была первой, кому Потрошитель изуродовал лицо: сделал ножом надрезы на щеках и веках, а после отрезал мочку одного уха и кончик носа.

Коллег, казалось, заворожило лицо Эддоуз. На месте ран остались грубые швы, но догадаться, какой она была красавицей, все равно было несложно. Лицо аккуратной формы, высокие скулы, гладкий лоб. Интересное совпадение: самая симпатичная жертва Потрошителя пробудила в нем самую лютую ярость.

Следующие несколько дней я олицетворяла неусыпную заботу, которую полиция города проявляет по отношению к гражданам, хотя Стеннинг и еще пара ребят по-прежнему величали меня Приманкой. В участке я проводила не больше часа в день, а все остальное время моталась по школам, молодежным клубам и районным центрам южного Лондона. Объединив усилия с «сапфировыми отрядами», я читала девочкам лекции о личной безопасности и необходимости звонить в полицию, если с ними что-то случилось. Однажды мы с Роной и ее сестрой Тией сходили перекусить бургерами, и я с облегчением узнала, что ничего пока не произошло и обе ведут себя осторожно.

Если я не занималась воспитанием молодежи, то бегала по улицам с бумажными стаканами бульона и распределяла бездомных по приютам, а иногда просто беседовала с ними. Ведь когда нечем заняться и некуда идти, порой становится очень скучно.