Плиту назвали Розеттским камнем, по месту ее находки недалеко от деревушки Розетта. Греческую надпись ученые прочли сразу, и, казалось бы, сделай они один шаг, посмотри, как соответствуют иероглифы греческим словам… Но обнаружилось, что не соответствуют. Иероглифы занимали четырнадцать строк, а греческая надпись – пятьдесят четыре строки. Как их сопоставить?

И тут вспомнили об ученом римского времени, который полторы тысячи лет тому назад изучал египетские иероглифы, беседовал со жрецами и объявил, что каждый рисунок, каждый иероглиф обозначает символ, понятие. Например, если ты видишь нарисованного льва, то и читай – «лев» (это называется идеограмма, то есть рисунок идеи, образ). А истолковать этот символ можно как слово «смелый».

Никаких сомнений в правоте древнего ученого, которого звали Гораполлоном, ни у кого не возникало. Ведь даже при беглом взгляде на Розеттский камень становилось ясно: то, что египтяне изображали одним иероглифом, греки записывали словом или даже несколькими словами. И прочитать египетские тексты не удавалось.

В 1790 г. в маленьком французском городке Фижаре в семье книготорговца Шампольона родился мальчик, которого назвали Жаном. У мальчика была темная, почти коричневая, кожа, как ни у кого в семье. Соученики его прозвали египтянином. В местной школе Жан учился так плохо, что старший брат, который работал в столице провинции – Гренобле, взял его к себе и отдал в лицей. И тут к двенадцати годам таланты мальчика проявились столь ярко, что с ним встретился великий математик Фурье. Жан показал математику свою любимую книгу о Египте и спросил, можно ли разгадать древние письмена. Фурье ответил, что это невозможно. И тогда мальчик сказал: «Я прочту это, когда вырасту!»

В семнадцать лет Жан Шампольон закончил большую книгу «Египет при фараонах», в которой он свел воедино все, что было к тому времени известно о Египте. 1 сентября 1807 г. семнадцатилетнего юношу избрали академиком Гренобльской академии наук. Такого молодого академика во Франции еще не было.

Шампольон отличался хрупким здоровьем. Он спешил жить, как будто чувствовал, что судьба отмерила ему короткий век. В семнадцать лет он отправился в Париж – только там можно было найти настоящих ученых и нужные ему рукописи.

В Париже Жану пришлось нелегко – даже на еду не хватало. Брат присылал ему, сколько мог, но он и сам был беден. Промозглая парижская зима, которую Жан провел в холоде, потому что не было денег на уголь, привела к тому, что он заболел туберкулезом. Но он продолжал работать и учиться по двадцать часов в день. Через несколько месяцев такой жизни Жан признал поражение: в Париже ему не выжить. Он вернулся в Гренобль, где стал профессором в тамошнем университете. Профессору было девятнадцать лет.

Тем временем рухнула империя Наполеона, и императора сослали на Эльбу. А Шампольон в те дни закончил коптский словарь – первый в мире научный словарь этого языка, сохранившегося в некоторых районах Египта.

Вскоре Наполеон бежал из ссылки и высадился во Франции. 7 марта 1815 г. он вошел в Гренобль и на несколько дней остановился там, чтобы передохнуть и собраться с силами. Императору нужен был личный секретарь, молодой образованный человек, и отцы города решили, что для этой роли лучше всего подходит молодой профессор. Мэр города отрекомендовал его императору как «академика Шамполеона».

Жан не посмел поправить мэра, перевравшего его фамилию. Он был поражен поворотом судьбы. А Наполеон увидел знамение в том, что его будущего секретаря зовут почти так же, как его самого. Когда же император узнал, что молодой человек грезит Египтом, он словно вернулся в дни своей молодости, в пору надежд и первых разочарований. Два дня они провели в беседах. Наполеон обещал после победы в войне отправить Шампольона в экспедицию к пирамидам. Стать секретарем Наполеона Шампольон все же отказался. И экспедиции в Египет тоже не получилось – «Сто дней» императора окончились полным разгромом.

Шампольону краткая дружба с императором обошлась дорого. После реставрации Бурбонов он был лишен места и выслан из Гренобля, как революционер и бонапартист. Впрочем, к этому были основания. Даже после битвы при

Ватерлоо Гренобль остался верен императору, роялисты брали его штурмом, и Шампольон находился на стенах города с оружием в руках.

Ссылка и лишение кафедры дали Жану возможность провести несколько месяцев наедине с египетскими текстами. И позволили ученому сделать решительный шаг к разгадке тайны египетской письменности. Дальше все было «просто». Шампольон все же двадцать лет изучал языки Востока и решал задачи шифровальщика. Он предположил: а вдруг иероглифы означали не понятия, а были просто буквами? Ученый обратил внимание на то, что некоторые слова в египетском тексте Розеттского камня обведены овалами. Тщательно высчитав, какие слова могли им соответствовать, он сказал себе: «А что, если это имена фараонов?»

И вскоре Шампольон не только прочел все имена царей Египта в той надписи, но и получил основу алфавита. Дальше дело оказалось не таким простым. В овалах имена были показаны буквами, но в других местах надписей эти знаки могли означать слоги, а то и целые слова. И снова потянулись месяцы и годы труда, прежде чем Шампольон смог уверенно сказать: «Я могу читать любой текст, написанный иероглифами».

Вот такая замечательная сказка о расшифровке египетских иероглифов. На самом деле все было в каком-то смысле проще, в каком-то – гораздо интереснее.

Шампольон был чрезвычайно одаренным человеком. Три грани его гения особенно примечательны. Во-первых, он был в высшей степени одаренным лингвистом. Его способности к восточным языкам были феноменальными. Еще не достигнув пятнадцати лет, он уже знал арабский, древнееврейский, персидский, эфиопский, древнесирийский и арамейский языки. А чтобы попусту не терять воскресные дни, он попросил брата прислать ему китайскую грамматику, ведь он уже решил, что займется расшифровкой иероглифических надписей, и считал, что знание китайского может оказаться полезным. А когда ему исполнилось пятнадцать, Шампольон начал изучать коптский язык.

Кроме того, он очень серьезно занимался историей. Сейчас найдены конспекты лекций, которые от читал в Гренобльском университете, и, судя по ним, его взгляд на историю, что в те времена еще только начинала вооружаться методами научного мышления, был достаточно критическим.

И, наконец, он был настоящим художником, человеком, наделенным высокоразвитым эстетическим чувством, чрезвычайно пригодившимся ему в расшифровке иероглифов. Египетское искусство очаровывало и вдохновляло Шампольона. Он ощущал некую глубинную связь между искусством и письменностью Древнего Египта, видел в письме одну из форм искусства. Свою художественную интуицию он использовал как инструмент исследования, проникновения в тайны иероглифики. К тому же он неустанно совершенствовал свои лингвистические, исторические и эстетические познания.

А еще Шампольон был необыкновенно великодушным и добрым человеком. Возможно, это объяснялось тем, что он не был счастлив в личной жизни и весь жар своего сердца перенес на Египет, стремясь во что бы то ни стало разгадать секреты древней цивилизации и слиться с ней воедино.

Шампольон вырос в атмосфере «египтомании», когда интерес к этой стране был огромен. Европа восемнадцатого столетия взирала на нее с жадностью, во всех смыслах этого слова. Однако, помимо колонизаторов и коллекционеров, вывозивших произведения искусства, множество людей бескорыстно тянулись к познанию этой древней культуры.

Египет, как и многие другие страны, возбуждал колонизаторские аппетиты. Кроме того, он, по-видимому, обладал особой привлекательностью, словно таил в себе секрет общечеловеческой мудрости, так манивший Европу эпохи Просвещения.

Этот период был просто вторым Ренессансом: если в XVI ст. европейцы открыли для себя греко-римскую античность, то в XVIII – древние культуры Восточного Средиземноморья – ассирийскую, вавилонскую, персидскую и, конечно, прежде всего египетскую. Европа повсюду искала тогда следы иных цивилизаций, горя желанием познать целый мир.