– пресмыкание, т. е. передвижение без помощи ног, коими обладают все порядочные твари Божьи;
– некая злокозненная мудрость/хитрость, позволяющая ей поражать свою жертву и чаще всего неожиданно (исподтишка);
– змея проникает в любые щели и расщелины, т. е. как бы проходит сквозь стены;
– змея обвивает и душит (не ей ли мы обязаны изобретением веревки и смертной казни через повешенье?);
– именно змею, в компании с пауком и скорпионом, как правило, обнаруживает герой в своей постели;
– змея поглощает и переваривает жертву размером гораздо более себя;
– змея сбрасывает кожу, – но это наименьший из ее грехов, поскольку гораздо хуже то, что с ней так или иначе связан ожидаемый в различных культурах конец света, а это уже действительно страшный грех.
Русский язык решительно развел, не давая спутать, добычу змееловов и трофеи змееборцев: змея – змей. К тому же никакие исторические ухабы не вытряхнули из нашего языка и третье слово – «змий» (исключительно для библейского искусителя). Самые популярные в русском эпосе Змей Горыныч и Тугарин Змеевич. Они крылаты, поэтому это скорее драконы. Но в русских сказках хватает и змей. Ползучих (под ними трава горит и сохнет) и тех, что с виду богатыри, а голова – змеиная.
Народное поверье приписывало змее-медянке слепоту. Прозревает она единожды в году – на Иванов день – и тогда бросается на человека или зверя, пробивая свою жертву насквозь (схожее поверье о змее, которая стрелой влетает в пасть крокодила и пробивает ему бок, бытовало у романских народов). В славянской мифологии змеи имеют своего царя, им, в частности, считался и василиск.
Издревле людей поражала живучесть змей. Продолжавшее извиваться разрубленное тело вызывало трепет и благоговение перед особой жизненной силой змеи. «Нарисуй двух змей, мой мальчик, – писал в I в. римский поэт Флакк, – и место станет святым».
Но змея могла и смертельно укусить – и тут уж гаду ползучему не избежать было олицетворения с силами зла, тьмы, преисподней. Вспомнитм только греческий миф о Тифоне – чудище с сотней змеиных голов, способных на лай, рык и шип. Тифон, низвергнутый под землю в наказание за бунт против Зевса, лежит там связанный и извергает пламя и сотрясает почву; от брака его с полуженщиной-полузмеей Ехидной рождались сплошь чудовища, включая Химеру и лернейскую гидру…
Низменно-земной символизм змеи являл себя и в ее схватке с орлом – олицетворением света и добра. Мотив древний – его находят уже на кубке шумерского правителя Гудеа (XXII в. до н. э.) – и очень распространенный. Достаточно вспомнить старинный герб Москвы – Георгия Победоносца и символ Санкт-Петербурга – Медного всадника (в обоих случаях всадники, естественно, ассоциировались с орлами). В века, когда писатели завершали романы исключительно торжеством добродетели, печатники злоупотребляли книжной концовкой – гравюрой орла со змеей в когтях.
Перебывав на медалях и гербах десятков королей, эта пара перекочевала к Наполеону. Его брат правил в Мексике, и там высшее божество майя – солнце – принимало форму орла, убивающего змею и кролика – символы ночного неба и луны…
В индуистских мифах происходила та же вселенская битва – между мудрым змеем Нагом и птицей Гарудой. В буддистских мифах семиглавый Наг увидев, что Будду под деревом мочит дождь и сечет ветер, обвился вокруг медитирующего и простер над ним зонтиком свои семь голов (в благодарность Будда наставил его на путь истины). А дочь Нага – в облике девушки – с истинно змеиной хитростью вырвала ночь любви у целомудренного юноши Арджуны. «Ты обязан помогать несчастным, – сказала она, – а разве я не несчастна в любви к тебе?»
Змея в когтях орла в античные времена не раз трактовалась как победа патриархата над матриархатом: змея означала женское начало и сакральную мудрость. Гомеровские греки видели в орле с окровавленной змеей в лапах доброе знамение: Троя падет. Орел-Зевс одолеет змеиное «женское» начало, ибо кто как не Афродита толкнула Елену нарушить святой закон патриархата и бежать с Парисом! А на острове Корфу почитали богиню Медузу, ставшую змеевласым чудищем Горгоной (при матриархате змеиные атрибуты Медузы, как у многих богинь древности, обозначали лишь бессмертие и святость).
Потом, в ветхозаветных книгах, и змей (теперь уже мужского рода) стал дьяволом, змием. Через него в мир вошел грех. Но и торжественно проклятый богом, змей продолжал оставаться символом мудрости: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог».
Для христиан змея представлялась существом двуликим, стихийным смешением добра и зла. Из средневекового «Бестиария» можно вычитать, что мудрость вызывала опасливое недоверие давным-давно, когда и сама мудрость была лишь очередной ступенью невежества. И Моисей в пустыне оберегал соотечественников от хворей и змеиных укусов с помощью… бронзового змея! (Лишь века спустя жрецы истребили среди древних евреев поклонение Яхве в виде змеи.) В самой Библии была заложена «двойственность» змеи. «Будьте мудры, как змеи, и безгрешны, как голуби», – говорит Сын Божий, будто не помня об Отцовом проклятии змеям: ползать на животе своем и есть прах…
Это наставление Христа открывает рассказ о змеях в книге II–III вв. «Физиолог». Текст, стократно повторенный бестиариями и обросший новыми выдумками, сообщал следующее:
«Нравоописатель сказал: три нрава у змеи.
Первый нрав: когда стареет и ослабевают глаза, и желает помолодеть, приступает к посту и тянет пост сорок дней и сорок ночей, пока не ослабевает кожа. Тогда ищет расщелину, входит твердо, сбрасывает старую кожу и молодеет.
Второй нрав змеи: когда идет к реке пить воду, не берет своего яда с собою, а изливает в пещере. Так и нам следует, когда собираемся пить живую вечную воду и слушать божественные слова в церкви, не брать с собою яду земных, полных мерзости страстей.
Третий нрав: когда видит голого человека, то страшится, а если видит одетым, нападает на него. Так, пока отец наш Адам был в раю, злой диавол не дерзал устремиться на него».
Змея, проползающая сквозь щель и сбрасывающая старую кожу, была привычной иллюстрацией к тексту бестиариев. Но если бы воображение довольствовалось этими тремя «нравами» змеи! Нет, каждый рассказчик в средние века прибавлял все новые «нравы» и уподобления. Тут и любимый образ иллюстраторов и архитекторов – змея в траве или среди цветов и листьев (затаенное коварство и лицемерие). И змея, пригретая на груди (по рассказу о легендарном императоре, который совершил подобную глупость). А уж раздвоенный язык давал повод изобличать и женские сплетни, и злонравие, и зависть…
В период, когда связь с дьяволом понимали буквально, людская фантазия к змеиному телу развратного дьявола прикрепила руки-змеи и вдобавок еще раздвоенный фаллос-змей. (Похожий мотив встретим и в индийской мифологии: у одного божества и язык и фаллос заканчиваются змеиной головой.) Эти образы нисходили к первобытному мышлению, когда змея была тотемом с ярко выраженным фаллическим значением. Следы этой символики проявляются и в наше время: молодые неаполитанцы по сей день покупают любовный амулет – резное изображение фаллоса, обвитого змеей, а в Индии желающие забеременеть женщины оставляют во дворе храма или у священного дерева каменное изображение пресмыкающегося…
При распространенной средневековой страсти к уподоблениям и аллегориям каждый символ расщеплялся на множество смыслов. Змий был воплощением мудрости, обновления «ветхого человека» – и одновременно ипостасью дьявола, низким искусителем, лицемером. Мало того: змий олицетворял женщину с ее хитрым и коварным характером (точнее, Лилит, первую и неудачную жену Адама, которая из злобы подвела соперницу под гнев Божий). Недаром рисунки «Бестиария» представляют змея грудастым, с женским лицом; средневековые живописцы догадываются дать Лилит-змию руки, дабы протянуть Еве роковой плод.
В эпоху Возрождения змея как бы «секуляризуется». Расцветает причудливая эмблематика и входит в моду изображение змеи, кусающей себя за хвост, – осознанное возвращение к древнеегипетскому пониманию времени, вечности и бессмертия. На одной из таких эмблем нарисован змей, который заглатывает свой хвост, поднимаясь из пучины морской. Внутри кольца русалка и подпись: «Бессмертие через книжность» (книжная мудрость – это русалка и ее песни). В XVI в. уже не зазорно было польстить английской королеве, сказав, что у нее змеиная голова: змея стала аллегорией Благоразумия и Осмотрительности, преемницей богини мудрости Минервы.