Она распахнула дверь своей квартиры. Отошла в сторону. Произнесла:

— Смотрите.

Хотя Чеп никогда не бывал в этой квартире, он сразу заметил: что-то неладно. Какое-то выборочное опустошение. Ящики комодов вынуты наружу или вставлены косо, но все как один пусты. Половина комнаты была оголена, но по наносам пыли и выгоревшим участкам обоев Чеп догадался: на этой голой половине когда-то стояла, а возможно даже теснилась мебель. Дверца встроенного шкафа приоткрыта; сам шкаф тоже наполовину пуст.

— Что исчезло?

— Все вещи А Фу.

Все следы А Фу испарились. Все ее имущество.

— Бедненькая моя, — вырвалось у Чепа.

Он обнял Мэйпин и потратил чуть ли не всю свою волю на то, чтобы быть нежным и не задушить ее. Однако она не сопротивлялась. Смирилась с его руками. Он пробежал пальцами по ее косточкам. Ощутил жар, чудесное возбуждение, запыхтел, предвкушая блаженство, к глазам прилила кровь. Попытался ее поцеловать. Но тут она воспротивилась.

— Я должна уйти отсюда, — сказала она. — Я боюсь.

12

Чтобы успокоить ее и себя, Чеп впервые в жизни поступил безрассудно.

— А давайте поедем в Макао, — предложил он наудачу.

Точнее, проговорил заплетающимся языком, чувствуя, что совершает безумный прыжок в неведомую опасную бездну.

— Хорошо, — сказала Мэйпин, и его чуть удар не хватил. Но тут же Чеп сказал себе, что она согласна отправиться с ним и что завтра суббота, на работу не надо, — и его пульс начал входить в норму.

Своим переживаниям в эту минуту он не мог бы приискать названия… Какая-то смутная подавленность — словно после унылого дня в Коулун Тонге возвращаешься на Пик, зная, что мать уже поджидает. И утешение можно найти только на женской груди.

Мэйпин больше не казалась ему чужой женщиной с чужой бедой — китаянкой с китайской бедой. Она ему под стать, они между собой схожи, ее жажда — его жажда, и то, чем она утоляет свою жажду, годится и для него. Она — его часть. Его недостающая часть. Глядя на нее, он видел себя — не свое лицо, но одну из своих конечностей. «Может быть, это любовь?» — задумался Чеп, но этого слова, как и слов «рак» или «радость», он никогда не употреблял, а потому мог лишь строить безосновательные предположения о его значении.

Скоротечный, неверный блеск в глазах Мэйпин придавал им болезненное, тоскующее выражение. Казалось, она пристально разглядывает что-то очень заветное, очень отдаленное, совершенно недоступное глазам Чепа. Он понял: ей не по себе, для нее этот шаг — тоже большой риск, она испугана, может быть даже в отчаянии.

— А если А Фу просто вернулась и забрала свои вещи?

— Нет, — выдохнула Мэйпин, продолжая всматриваться в пространство. И вновь повторила: — Нет.

Все прочие версии, мягко говоря, не обнадеживали: если мистер Хун способен на такие проделки, то что же дальше?

Чеп попытался взять Мэйпин за руку, но ему было очень трудно удержать эти обмякшие пальцы, ободряюще сдавить эту невероятно пассивную, податливую плоть. Ее рука была как крохотное, слепое, беспозвоночное существо, которое ему надлежало уберечь от беды.

Он сказал себе, что сейчас она в шоке и сама себя не помнит, но потом, опомнившись, поймет, что он — ее спаситель, и проникнется благодарностью. Она возбуждала его; как восхитительно было чувствовать близость ее тела в этой серой обыденности, в толпе понурых пешеходов, но одновременно Чеп сознавал: то, что ему теперь от нее требуется, не получишь, уединившись на часок в «синем отеле».

Чувство, которое он к ней испытывал, имело определенное отношение к сексу; но секс проще, у него есть цель — резкий финал, брызнувшая струя… и готово, и ты сбиваешься с ритма и остаешься ни с чем, если не считать какой-то сырой, отупляющей амнезии. Кончив, он обычно откидывался на подушки, беспомощный, как рыба на прилавке, в липком поту; от его тела тоже несло рыбой. Кроме того, секс — это такое занятие, после которого ты встаешь с постели и возвращаешься домой. Но тут все по-другому. Тут он жаждал большего. Теперь он и вообразить себе не мог, как жил раньше — без этого чувства.

— Вы когда-нибудь были влюблены? — спросил он.

— Я не знаю.

— Вы наверняка кого-нибудь любили.

— Я люблю А Фу, — произнесла она.

И заплакала со своим обычным видом мученицы, зарыдала помимо воли, с каменным лицом, силясь совладать с собой, остановить сбегающие по щекам слезы.

Чепу нечего было сказать; упиваясь любовью к Мэйпин, он почти что позабыл об А Фу.

Молча они доехали на такси до пристани, молча сели на паром, молча сошли с парома и прошли пешком до морского вокзала, молча выстояли очередь на посадку, молча поднялись на борт «ракеты», идущей в Макао.

Последний раз он ехал по этому маршруту два года назад, с Бэби, субботним вечером, всю дорогу похотливо фырча в предвкушении удовольствий. Специально для этого случая купил Бэби новое платье и красные туфли. Она сидела, сдвинув колени, разглаживая платье, — а он щипал ее, как обезьяна. Бэби подзуживала его — хихикала, притворно умоляла перестать. По пути к гостинице, которая называлась «Пагода», им попалось фотоателье, и Бэби заявила, что хочет с ним сняться. Фотографию отпечатали прямо при них, и Чеп нашел, что вместе они смотрятся крайне нелепо, — у него даже все желание отшибло.

Однако номер в «Пагоде» оказался таким бесстыдно-грязным и тускло освещенным, что Чеп вновь воспылал. Бэби это поняла. Она встала на четвереньки, заорала «Гав! Гав!» и захохотала, когда он влез на нее, держась за ее талию, ощущая под ладонями ее гладкую кожу. Но когда спустя несколько минут дело было сделано, Чепа потянуло назад, в Гонконг. Чувствуя себя измочаленным и несчастным, он валялся, как снулая рыба, соображая, как бы отделаться от девушки. Решил не оставаться в отеле до утра. Бэби, кажется, было все равно, а у него просто от сердца отлегло, когда она разрешила ему вернуться к матери. Страшно был ей благодарен, что отпустила. Когда Бэби сказала: «Мне надо деньги», он охотно расстался с купюрами. А еще была та злосчастная ночь с Розой Кролик — волосатой португалкой по фамилии Коэльо.

Тут совсем другое — опрометчивый, отчаянный прыжок в омут. Человек, сидевший на скамейке рядом с Мэйпин, уплетал размокшую лапшу из бумажного стакана. В иллюминаторы Чепу почти ничего не было видно: только корабли с ржавыми бортами, стоящие на рейде гонконгской гавани, а на заднем плане, на той стороне пролива, смутные очертания берегов — вероятно, острова Ланьтао и Чем Чау. А та отдаленная полоска-гибрид, где серое небо срастается с серым морем, — возможно, Китай. Впрочем, какая разница? Среди всего этого однообразия Чеп упивался сознанием того, что Мэйпин при нем, рядом; именно такое упоение, вероятно, чувствует игрок, который поставил все свое состояние на одну-единственную карту и выиграл.

«Вот каково выигрывать», — подумал Чеп. Судно, чего и следовало ожидать в пятницу вечером, кишмя кишело игроками. Чепу было очень приятно влиться в их ряды. Главный приз он уже взял. В Макао он едет не пытать судьбу — а просто получить выигрыш.

В сгущающейся тьме судно, ворча, сбавило обороты, осело поглубже в воду и медленно двинулось к пирсу Макао. Точечки городских огней, разбросанных по склонам холмов, отражались в воде яркими причудливыми кляксами. Все время пути Мэйпин промолчала; не заговорила она и теперь; лицо ее нервно подергивалось, движения были заторможенными, словно она думала какие-то свои тайные думы. На прикосновения Чепа она просто не реагировала, и потому он ее не тревожил, но и не отлучался от нее никуда, будто слуга или муж — или сын, поскольку со своей матерью обходился точно так же: под ногами у нее не путался, но всегда — мало ли что — был начеку. Роль надежной опоры оказалась ему по душе; пусть Мэйпин пока не понимает, что он для нее делает, — в конце концов она все-таки осознает, как много от него пользы, поймет, что вряд ли сможет без него обойтись.