Мысль о том, что Мэйпин видела эту кошмарную картину поздно ночью, одна, сжавшись на своей узкой кровати в комнате в Лай Чжи Коке, вселила в него жалость, и он вновь возжелал Мэйпин. Его пальцы, вспорхнув в воздух, прикоснулись к ее руке.

Мэйпин отпрянула, сложила руки на груди, прикрыв второй рукой ту, к которой он прикоснулся. Потом пересела на другой конец дивана — вновь словно отбиваясь от него — и спросила:

— Что вам мистер Хун сказал об А Фу?

— Только то, что он ее не видел.

— Мистер Хун врет, — поникла Мэйпин. — Я думала, может быть, она в его квартире. Вы там ее не видели?

— Нет.

Чеп сам знал, что это прозвучало неубедительно — поскольку он утаил все детали, которые подметил: пропавшие ковры, дверца с выбитым стеклом, опустевшая горка, где раньше хранился фарфор, сломанные часы с голым циферблатом.

— А Фу в беде, — заключила Мэйпин. — Полиция разберется.

— Послушайте. Если совершено преступление, в полицию лучше не ходить. Просто всем сделаете еще хуже, вот и все.

— Не хуже для А Фу.

В своем простодушии Мэйпин смотрела на вещи здраво. Возразить на ее замечание было нечем. Чеп не знал, что и сказать.

— Они найдут человека, который это сделал, — сказала она.

— Возможно, они заподозрят вас. Вы — последняя, кто ее видел.

— Последний — это мистер Хун.

— Да, но он наврет с три короба. Подозрение падет на вас. Неужели не понимаете?

Хотя Чеп не заготовил этот довод заранее и не считал его убедительным, но, высказав его вслух и увидев испуг Мэйпин, сам поверил в вероятность такого оборота событий.

— Я не виновата, — возразила Мэйпин.

— Ну конечно же, — произнес Чеп, а потом набрал в грудь воздуха, собираясь произнести ту речь, которую, наоборот, отрепетировал. — Но послушайте. Возможно, ее больше нет. Возможно, что-то стряслось. Возможно, к этому причастен мистер Хун. Но у вас есть я.

Готовясь к сцене, он видел ее так: после этой реплики Мэйпин улыбается сквозь слезы и падает ему в объятия. Но ожидания не оправдались: ее лицо сморщилось, и она горько зарыдала — совсем как рыдала вчера, с ножницами в руке. Чеп смотрел на нее, обмирая от вожделения. Ему хотелось ее обнять.

Он поднял было руки, но прежде чем успел схватить ее и спасти, она быстро и не очень ловко вскочила — ей, видно, было нехорошо — и выбежала из комнаты.

Чеп понадеялся, что никто не заметил, как она покинула его кабинет в слезах; чтобы не привлекать внимания к ее уходу, он выждал несколько минут, а затем вальяжно — через силу вальяжно — прошел к лифту и спустился на ее этаж, в ее цех.

Девушки с защитными сетками на головах — чтобы волосы не попадали во вращающиеся маховики — сидели, склонившись над кусками ткани. Одна табуретка пустовала. Какая-то швея вытаращила на Чепа глаза, дивясь, что начальство пожаловало в цех второй раз на дню.

— Мэйпин?

— Нет ее.

Чеп сделал вид, что ему все равно. Улыбнулся пустой табуретке. Неспешно прошел к двери и осторожно прикрыл ее за собой. А затем, спотыкаясь, сбежал по лестнице и помчался со всех ног в полицейский участок района Коулун Тонг, где, как он живо себе вообразил, Мэйпин уже выкладывает все без утайки; дорогу Чеп нашел, ориентируясь по «Юнион Джеку» на крыше, который развевался на крепчающем ветру — такой внезапный бриз с моря часто предвещает дождь.

Полицейский участок пробудил в нем чувство гордости. Этот Гонконг не был безумным скоплением коммерсантов и дебилов, треплющихся по сотовым телефонам; тут правил закон, тут царили благопристойность и порядок. Солидное здание с неулыбчивыми подъездами и хмуро глядящими окнами, сплошные решетки и сетки, темные форменные мундиры, черные ботинки, чистый пол, ряд стульев, еще один флаг — уже внутри — и портрет королевы на стене над головой сидящего за столом сержанта.

— Да? — спросил сержант, подняв глаза от журнала происшествий.

— Я кое-кого ищу.

— Хотите заявить о пропавшем без вести?

— Нет, ничего подобного, просто ищу приятельницу — она упомянула, что, может быть, заглянет сюда.

Едва произнеся эти слова, Чеп понял, что зря употребил глагол «заглянуть» — кто будет заглядывать мимоходом в полицейский участок, тем более такой зловещий?

— У нее кошка пропала. Такая, тигровой расцветки.

Вообще-то Чеп предпочитал говорить правду, и потому лжец из него был никакой — с бедным воображением, неубедительный, недальновидный; и, что хуже всего, он вечно уснащал свою ложь лишними подробностями. Про тигровую расцветку он ляпнул зря.

— Мы не ищем пропавших кошек.

— Она думает, что ее, может быть, украли. Кражами вы ведь занимаетесь?

— Краденая кошка, — протянул сержант. И больше ему ничего не нужно было говорить, чтобы вогнать Чепа в краску. Сержант вернулся к своему журналу, что-то бурча по-кантонски.

Когда Чеп вышел из полицейского участка на улицу, дождь уже начался. Его мать утверждала, что любит дождь, — он якобы напоминал ей о ненастных воскресеньях в коттедже дяди Рона в Уортинге; но мать имела в виду ливни на ее маленьком участке Пика, где на обрыве прямо под домом блестела крыша пожарной части. На Пике выпадали атмосферные осадки. А в Коулун Тонге дождь обрушивался на землю как божья кара; гром протискивался между зданиями, раздирая белье на шестах, колотя по тентам, прикрывающим лотки. Дождь лил и лил, отбеливая плесень на стенах доходных домов, блокируя дорожное движение, подгоняя прохожих — заставляя их толкаться и пихаться, бурля китайской похлебкой в грязных канавах.

Пятясь, Чеп отступил в подворотню, где молодой мужчина кашлял и плевался, как казалось со стороны, в сотовый телефон. Нет, — Чеп улыбнулся, обрадовавшись собственной ошибке, — мужчина изъяснялся на своем родном языке, и Чеп вообразил, что это страстное признание: задыхаясь, с искаженным лицом, пуская слюни, мужчина грызет телефонную трубку в подворотне Коулун Тонга, под шум дождя.

Это навело Чепа на одну мысль, и хотя ему было досадно, что идею подал столь мерзкий тип, Чеп достал свой сотовый и позвонил Мэйпин домой. Где она и что делает, раз уж она не в полиции, не подает заявление об исчезновении А Фу?

Выслушав десять гудков, Чеп уже потянулся пальцем к кнопке отмены вызова, но дождь продолжался, Чеп стоял в подворотне, заняться ему было больше нечем, а регулярно повторяющиеся звонки успокоительно действовали на нервы своей монотонностью. Телефон позвонил еще раз двенадцать, а когда гудки прекратились, Чеп так изумился, что едва не отключил свою трубку. Но ему помешал робкий голосок:

— Да?

Голос звучал тихо, но был исполнен страха и тревоги, словно пронзительный крик насекомого.

— Это я, — сказал Чеп.

— Придите, пожалуйста.

— Когда?

— Сейчас, пожалуйста.

Сердце у него подпрыгнуло от радости. «Вот это правильно», — сказал он внезапным коротким гудкам: Мэйпин положила трубку.

За все время знакомства с Мэйпин — за семь лет ее работы на «Империал стичинг» — Чеп только раз был в ее доме, причем внутрь квартиры так и не попал. Дом стоял на западной окраине Лай Чжи Кока. Дальше начинался голый пустырь, где, вздымая облака пыли, шумно работали строители. Тот единственный визит случился после рождественской вечеринки на фабрике. Мэйпин не стала приглашать его зайти — дескать, А Фу дома. Явиться в сопровождении своего пьяного начальника-гуэйло Мэйпин было неудобно и, более того, стыдно.

А сегодня сама пригласила. Осознав это, Чеп окончательно воодушевился. Увидев Чепа, вылезающего из такси, какой-то маленький китайчонок разревелся, напуганный жуткой плешью иноземного дьявола, и, испуганно юркнув за мать, обхватил ее за ноги. Сконфуженная женщина громко рассмеялась.

Задрав голову, Чеп заметил, что с галереи третьего этажа выглядывает Мэйпин. Он взбежал по замусоренной лестнице на площадку, где она ждала ежась, скрестив на груди худые руки.

В этом доме она странным образом изменилась — казалась заурядной, блеклой, почти безликой; но Чеп понимал: тревога не только сделала Мэйпин слабой, бледной и светозарной, но и придала ей сходство с прочими жителями Лай Чжи Кока. Ничего не сказав Чепу, она резко повернулась и пошла прочь, подразумевая, что он поймет это как сигнал следовать за ней.