– Что ты хотел? – наконец поинтересовался Олег. Но вышло как-то тускло.

Дима запер дверь, покосился на репродукцию над кроватью, нервно мигнул и сел на кровать напротив Олега.

– Они тебя завернули, – после долгого молчания сказал он. – Что будешь делать?

Филимонов пожал плечами. Что тут сказать?

Самохин опять посмотрел на репродукцию. Там, на рисунке, десятки «Сынов Ленина» шли на приступ натовской цитадели. Огонь, дым, кровь и идущий впереди всех комиссар, сжимающий в руках красное знамя гвардии.

Олег скривился от всколыхнувшейся обиды.

– Тут такое дело… – замялся Дима. Облизнул пересохшие губы и шумно вздохнул. – Такое дело, понимаешь… Черт… Сложно это.

Олег без интереса наблюдал за приятелем.

– Мне нужна твоя помощь, – выпалил он, и опять бросил взгляд на репродукцию. Опасается прослушки, что ли, – мелькнула мысль у Олега.

– Помощь? – тускло спросил он.

– Меня разжаловали, Олег. За то, что я хотел спасти наших…

– Не за…

– Не спорь со мною! – окрысился Дима. – Я не хочу спорить. Нас отвергли, понимаешь?

Олег не понимал.

– Отвергли. Отбросили. Тебе отказали в комиссарстве, меня сбросили с ефрейтора до рядового. Разве это справедливо, а?

Филимонову хотелось сказать, что с его точки зрения Самохина правильно разжаловали. Но это означало хоть на секунду признать, что сам Олег недостоин чина комиссара. А вот этого он никак допустить не мог.

– Яне понимаю, что ты от меня хочешь, Дима…

– Мы можем отомстить! – жарко зашептал Самохин. Глаза его сузились, а верхняя губа в зверином оскале потянулась к носу. Зубы у Димы были белые, здоровые. Большая редкость среди «Сынов Ленина».

Олег молча ждал продолжения.

– Я узнал, где они хранят Грааль. И у меня есть туда доступ! Мы можем выкрасть его, Олег! А там натовцы нас на руках будут носить. Жить будем, как короли! Свой дом, понимаешь? И не на орбите, а в жилых кварталах на Земле. Отдельный дом! Я уверен, что они примут нас. Грааль много значит для капелланов!

У Филимонова задрожало левое веко. Противный тик показался ему постыдным, и потому он прикрыл лицо ладонью.

Верить в то, что говорил истинный «Сын Ленина», не хотелось. Не мог Дима пасть так низко. Не мог!

– У меня есть каналы, по которым я могу связаться с натовцами, Олег. Я уже сделал это. Они будут ждать. Они обещают нам гражданство. Мы будем жить не на этой вонючей станции, под пятой комиссаров, а в нормальном месте. В нормальном мире.

– И для этого мы…? – очень тихо спросил Филимонов.

– Мы должны выкрасть Грааль. Я не смогу сделать это один. Но у тебя теперь свой счет к комиссарам!

Филимонов тяжело вздохнул, откинулся назад и занес руки за голову. Петербуржцев не зря записывают в диссиденты. Действительно какая-то странная аура у этого города: Самохин-то первостатейной сволочью оказался.

– Это предательство, Дима, – прогудел он.

– Брось… Предательство это то, как они с тобой поступили!

– Это всего лишь отказ, – покачал головой Олег, а в душе почувствовал, что лжет. – Я просто оказался не так хорош, как думал… А ты, видимо, слышал песню капеллана…

– Места в комиссариате покупают, Олег. Ты не знал? – нервно улыбнулся Дима. И опять посмотрел на репродукцию. – Без взятки никогда в жизни не станешь комиссаром. Ты это понимаешь?

Слухи такие ходили, но Олег в них не верил.

– Это предательство, – повторил он. – То, что ты предлагаешь, – немыслимо. У меня даже нет слов… Как только у тебя такие мысли появились?! Ты сам виноват в том, что тебя разжаловали! И скажи мне, за что погибли Кузмичев и Владимиров? За то, чтобы ты нас предал? Предал родную страну?

– Хорошо, – обиженно поджал губы Дима. – Хорошо. Забудь. Иди. Лижи задницы комиссарам.

Олег хмыкнул, наблюдая за приятелем.

– Так не пойдет, – сказал он ему. – Я не забуду, Дима. Ты предатель, Дима. Ты чертов питерец. Я доложу обо всем комиссару.

Филимонов встал, собираясь выходить, но Самохин преградил ему дорогу. Глазки его отвратительно забегали. Видимо, понял, что наболтал лишнего.

– Ты рискуешь, ублюдок, – с угрозой прошипел Дима, и тут Олег перестал терпеть мерзость бывшего товарища. Шаг вперед, в сторону, поймать шею Самохина в захват, мощный рывок всем телом.

– Стоять! – завопил за репродукцией замполит.

Ответом ему стал сухой треск сломанной шеи. За стеной поднялась ругань, а спустя мгновение распахнулась дверь, и в комнате оказалось двое вооруженных «уравнителей».

– Руки на виду! Руки на виду! – заорал один из них, тыча в него автоматом. Мир резко стал совсем не таким, каким казался минутой раньше. Он словно вспыхнул звуками.

– Твою мать, Филимонов! Твою ж мать! – громыхал за стеной замполит. – Медика сюда, быстро! Товарищ комиссар, я буду вынужден…

Олег с изумлением смотрел то на «уравнителей», то на тело Самохина.

– Это превышение полномочий, товарищ комиссар, вы должны были прекратить проверку! – бушевал замполит. – Он же делал все, как вы сказали, почему вы не вмешались, товарищ комиссар?

Филимонов устало сел на кровать, уткнулся локтями в колени и закрыл лицо руками. Очень хотелось проснуться. Он понимал, что значат вопли со стороны репродукции.

И он понимал, почему молчит Хорунжий.

Олега Филимонова, рядового «Сына Ленина», соискателя на должность комиссара никто не трогал. Где-то на окраине сознания он отметил, как в комнате появились врачи, как один из них сокрушенно махнул рукой, и труп Самохина выволокли наружу санитары. Он видел, как брызгал слюной взбешенный замполит и как вошел Хорунжий, а затем жестом выгнал всех вон.

Комиссар минуту молча стоял над Олегом, а затем протянул ему серый конверт и без слов вышел.

Олег знал, что найдет внутри.

Владимир Голубев Воспитатель (Рассказ)

Сейчас я войду в кабинет, он посмотрит ворох анализов, бумажку из флюорографии, пролистает карточку и скажет:

– Ну-с, молодой человек, у вас сердечная недостаточность. Вам нужно принимать вот эти таблетки, пить вот эту микстуру. И ходить вот на эти укольчики. Я выпишу направление. Вы курите? Надо бросить. Минздрав, он, знаете ли, зря предупреждать не станет. Приходите ко мне через полгода. Следующий!

И всё. Это такой добрый старичок-Айболит из сказки. С седой бородкой и мудрым взглядом поверх очков. И я пойду домой, с радостью ребенка, вышедшего от стоматолога с зубом, завернутым в салфетку. Уже не больно и не страшно, мама купит в награду конфет, а зуб я буду показывать в классе и чувствовать себя героем.

Я зайду в аптеку, протяну рецепты в окошко… а денег у меня сколько? Теперь все дорого. В крайнем случае, схожу домой за деньгами. И через день-другой уйдет эта ноющая боль под левой лопаткой. Уйдет и страх, когда ночью, от нехватки воздуха, приходится вставать и вдыхать холодную струю из приоткрытого окна.

Я поерзал на стуле. Скорей бы уж! В кабинет входили и из него выходили, а очередь не двигалась. И покурить не отойдешь. Если отойти, то очередь сразу начнет двигаться быстро-быстро, и ее пропустишь. Придется сидеть.

Нет, сердечной недостаточностью тут не отделаешься. Все будет не так. Я войду: «Здравствуйте, доктор». Робко сяду. Врач, здоровый мужик лет сорока, посмотрит бумажки, коротко бросит:

– Раздевайтесь!

Он будет слушать мои внутренности, вертя меня, как тряпичную куклу, мускулистыми волосатыми руками, прикладывая холодный пятак стетоскопа к спине, груди и бокам, заставляя покрываться гусиной кожей. Произнесет классическое:

– Дышите… не дышите…

Потом потрет переносицу, хоть и не носит очков, и спросит. Он обязательно спросит:

– Давно курите? Лет двадцать?

И я отвечу:

– Сорок. Сорок один. Начал в пятнадцать.

Врач еще раз прочитает результаты кардиограммы, развернет ленту с зигзагами моего сердца. Еще раз потрет переносицу.

– Вот что, Валерий… э… Иванович. Вам надо ложиться в стационар. В кардиологию. У вас признаки острой сердечной недостаточности. Выраженная аритмия. Прямо сейчас. Никаких «домой». Позвоните из приемного покоя. Сестра вас проводит. На работу сообщим, если нужно. И вот что: хотите жить – бросайте курить. Сейчас. Немедленно. Ваше сердце измучено табаком.