Бесконечная повторяемость общения, укорененность его принципов в глубинах языка и человеческого сознания и создают иллюзию обычности, естественности и простоты употребления языка для целей коммуникации.
Однако «обычное» далеко не всегда самое очевидное и самое простое. Скорее наоборот. За тем, что встречается постоянно и мимо чего большинство проходит без особого интереса, нередко как раз и скрываются по-настоящему глубокие вопросы. Особенно это верно в случае социальных явлений. Чтобы стать обыденным и примелькаться, такое явление должно иметь, как правило, долгую историю, встречаться на каждом шагу и войти во все поры жизни общества. Оно должно стать неотъемлемой характеристикой этой жизни, лечь в самый ее фундамент.
Такой обыденностью являются, например, товарные отношения при капитализме. Товар здесь — массовидный, элементарный и как бы сам собою разумеющийся объект. Но в нем, как показал К. Маркс, содержатся в зародыше все основные противоречия этого строя, и чтобы выявить это, необходим глубокий и детальный анализ всей экономической структуры капиталистического общества.
Аналогично обстоит дело и с пониманием. Подобно товару, понимание обыденно и массовидно. Но чтобы проанализировать его действительно всесторонне, надо вскрыть самые глубокие принципы и противоречия всей человеческой коммуникации. Понять понимание — значит понять, чем является сама коммуникация. И может оказаться, что, уяснив те трудности, с которыми неразрывно сопряжено понимание, мы удивимся как раз тому, что оно вообще возможно и достижимо.
Уже самые простые примеры коммуникации, подобные приведенным выше, говорят о сложности и многоаспектности проблемы понимания.
Люди разговаривают на разных языках. В конце прошлого века считалось, что этих стихийно сложившихся языков около трех тысяч. Сейчас их насчитывают уже порядка восьми тысяч: во многом изменились представления о том, какие языки являются разными. Такое обилие «иностранных» языков, конечно же, не способствует достижению взаимопонимания.
В одном и том же языке слова используются то в прямом, то в некотором переносном значении, нередко не имеющим с прямым даже отдаленного сходства. У редкого слова, подобно «барсуку», только одно значение. Подавляющее же большинство слов многозначно и имеет целые семейства значений. Какое именно из нескольких значений слова имеется в виду, определяется только той конкретной ситуацией, в которой используется слово, его контекстом. Никакие словари или учебники не способны исчерпать даже ничтожную часть всех тех контекстов или окружений слова, которые могут встретиться в жизни.
Нередко контекст таков, что из него «вычитывается» и «понимается» совсем не то, о чем говорят сами слова.
Можно понимать тех, кого давно уже нет в живых. В чем, собственно, заключается «общение» с ними, ведущее к пониманию? Ведь понимание всегда диалогично, всегда требует наличия «собеседников».
Существуют, как кажется, какие-то простые и доступные каждому принципы общения и понимания. Нов чем они состоят? Вряд ли кто ответит на этот вопрос и назовет хотя бы один безусловный принцип, гарантирующий понимание.
Указание на многочисленные трудности, связанные с пониманием, само, конечно, должно быть правильно понято. Речь идет не о необходимости какого-то специального доказательства того, что понимание возможно. Разумеется, оно возможно, и каждый из нас является свидетелем этого на каждом шагу. Но, отправляясь от реального и внешне простого факта, надо объяснить, каким образом оно достигается. Какие имеет разновидности или уровни? Что способствует и что препятствует его достижению?
И, задумываясь над этими вопросами, не следует заранее предполагать, что ответы на них лежат близко к поверхности.
ИНТЕЛЛЕКТ И ЭМОЦИИ
До сих пор речь шла только об интеллектуальной коммуникации, имеющей дело со значениями и знаками, прежде всего — словами. Очевидно, что она не является единственной формой общения людей. Кроме речи, есть жест, мимика, смех, взгляд — одним словом, человеческое движение, адресованное другим. Есть музыка, живопись, скульптура и т. д. Они могут быть совершенно не связанными со знаками и их значениями, и вместе с тем их можно понимать или не понимать.
Это означает, что нужно говорить не только об интеллектуальном понимании, но и о понимании другого рода. Поскольку оно имеет дело с чувствами, его можно назвать эмоциональным.
Нас интересует только коммуникация, связанная с интеллектуальным пониманием. Но чтобы точнее ее представить, надо отграничить ее, насколько это возможно, от эмоциональной коммуникации с присущей ей особой формой понимания.
В случае интеллектуальной коммуникации речь идет о передаче интеллектуального содержания, некоторых состояний разума. Эти состояния можно назвать мыслями, хотя слово «мысль» и является довольно неопределенным по содержанию.
Воспринимая высказанную мысль, слушающий понимает ее, то есть переживает определенные состояния разума. Эти состояния у говорящего и слушающего не могут полностью совпадать, быть одними и теми же. Они являются мыслями разных людей и неизбежно носят отпечаток их индивидуальности. Но в чем-то важном они все-таки совпадают, иначе понимание было бы недостижимо.
Мысли могут передаваться от человека к человеку с большей или меньшей точностью, причем точность их передачи, то есть адекватность понимания одним человеком другого, можно проконтролировать.
Иначе обстоит дело в случае эмоциональной коммуникации. Эмоциональные переживания хотя и не отделены стеной от интеллектуальных, отличны от них и представляют особую сферу духовной жизни человека.
Состояния страха, радости, грусти, восхищения и т. п. могут передаваться без всяких слов. Эмоции одних способны заражать и побуждать к определенной деятельности других, особенно в моменты паники, вспышек стихийной ненависти, стихийного ликования и т. д. Такие эмоции способны стать огромной силой, особенно когда они охватывают большие группы людей в условиях ослабления устоявшихся социальных связей.
Хорошей иллюстрацией эмоциональной коммуникации является музыка. С помощью такого специфического материала, как звуки, воссоздается процесс внутренней жизни человека, воспроизводится его реакция на мир, в который он погружен.
Исполняемое музыкальное произведение вызывает у слушателя цепь эмоциональных переживаний. Эти переживания можно связывать со словами, но такая связь необязательна. К тому же никакие слова не способны заменить саму музыку и вызываемые ею переживания. Музыка не требует интеллектуализации, перевода ее на язык понятий или образов. Словесная расшифровка музыкального произведения, указывающая, что должно быть пережито и какие образы должны пройти чередой в ходе его исполнения, как правило, только замутняет восприятие музыки, лишает его непосредственности и остроты. Музыкой отражаются и передаются эмоциональные, чувственные состояния, не требующие словесного аккомпанемента. Если они и вызывают какие-то размышления, зрительные, тактильные и т. п. образы, то лишь как результат простой ассоциации. У разных лиц эти мысли и образы, не столько обусловленные, сколько навеянные музыкой, различны. Они различны даже у одного и того же человека при каждом новом прослушивании одного и того же музыкального произведения.
В определенном отношении к музыке близки живопись и скульптура: они также не требуют для передачи эмоций языка. Картины и скульптуры можно пояснять, комментировать, ставить в связь с другими произведениями живописи и скульптуры, с эпохой и т. п. Эти пояснения и комментарии являются в определенном смысле нужными и важными, поскольку они способствуют более глубокому пониманию. Тем не менее они остаются внешними для самого произведения, носят характер хотя и полезного, но в конечном счете необязательного приложения к нему. К тому же комментарии к одному и тому же произведению меняются от автора к автору, оставаясь во многом делом субъективного вкуса. Произведения существуют века, но каждое время осмысливает их по-своему и снабжает их новым комментарием.