ИЗ ПЕСНИ ЧЕТВЕРТОЙ
Воспитанники муз! Пусть вас к себе влечет
Не золотой телец, а слава ипочет.
Когда вы пишете и долго и упорно,
Доходы получать потом вам не зазорно,
Но как противен мне и ненавистен тот,
Кто, к славе охладев, одной наживы ждет!
Камену он служить издателю заставил
И вдохновение корыстью обесславил.
Когда, не зная слов, наш разум крепко спал,
Когда законов он еще не издавал,
Разъединенные, скитаясь по дубравам,
Людские племена считали силу правом,
И безнаказанно, не ведая тревог,
В то время человек убить другого мог.
Но вот пришла пора, и слово зазвучало,
Законам положив прекрасное начало,
Затерянных в лесах людей соединив,
Построив города среди цветущих нив,
Искусно возведя мосты и укрепленья
И наказанием осилив преступленья.
И этим, говорят, обязан мир стихам!
Должно быть, потому гласят преданья нам,
Что тигры Фракии смирялись и, робея,
Ложились возле ног поющего Орфея,
Что стены Фив росли под мелодичный звон,
Когда наигрывал на лире Амфион.
Да, дивные дела стихам на долю пали!
В стихах оракулы грядущее вещали,
И жрец трепещущий толпе, склоненной в прах,
Суровый Феба суд передавал в стихах.
Героев древних лет Гомер навек прославил
И к дивным подвигам сердца людей направил,
А Гесиод учил возделывать поля,
Чтобы рождала хлеб ленивая земля.
Так голос мудрости звучал в словах поэтов,
И люди слушались ее благих советов,
Что сладкозвучием приковывали слух,
Потом лились в сердца и покоряли дух.
За неусыпную заботливость опеки
Боготворили муз по всей Элладе греки
И храмы стройные в их воздвигали честь,
Дабы на пользу всем могли искусства цвесть.
Но век иной настал, печальный и голодный,
И утерял Парнас свой облик благородный.
Свирепая корысть — пороков грязных мать —
На души и стихи поставила печать,
И речи лживые для выгоды слагала,
И беззастенчиво словами торговала.
Вы презирать должны столь низменную страсть.
Но если золото взяло над вами власть,
Пермесскою волной прельщаться вам не стоит:
На берегах иных свой дом богатство строит.
Певцам и воинам дарует Аполлон
Лишь лавры да подчас бессмертие имен.
НАЛОЙ
(Из ирои-комической поэмы)
Пою сражения и грозного прелата,
Что, духом рвения высокого объятый,
Стезею праведной ведя свой славный храм,
Налой на клиросе велел поставить там.
Вотще его оттоль псаломщик дерзновенный
Пытался удалить; прелатом неизменно
На место прежнее он водворяем был.
В конце концов налой скамью врага накрыл.
О муза, расскажи, как злое мести пламя
Между священными вдруг вспыхнуло мужами,
Сколь продолжительный их разделял разлад.
Ах, и у набожных в душе вскипает яд!
А ты, великий муж, чья мудрость поборола
На благо церкви зло растущего раскола,
Мой труд благослови и выслушай рассказ
О славных подвигах, от смеха удержась…
………………………..
…В укромной глубине безмолвного алькова
Кровать с периною из пуха дорогого
Роскошно высилась, завесой четверной
Закрытая, чтоб свет не проникал дневной.
Там, в сладостной тиши прохладной полутени,
Несокрушима власть вовек блаженной Лени.
И там-то, завтраком заправившись, прелат
Ждет в легком полусне обеденных услад.
Лицо его блестит, как некий самородок,
Двойной спускается на шею подбородок,
И тела мягкий груз, в подушки погружен,
Их нудит издавать порой тяжелый стон.
Накрытый видит стол вошедшая богиня
И восхищается церковной благостыней.
К прелату, спящему в тиши, она спешит
И, к изголовию склонившись, говорит:
«Ты спишь, прелат? Меж тем псаломщик дерзновенный
Там вздумал за тебя служить неприкровенно —
Молитвы возносить, процессы возглавлять,
Благословения потоком изливать.
Ты спишь? Иль ждешь, когда, от ужаса бледнея,
Увидишь и стихарь и митру на злодее?
Ах, ежели тебе всего милей покой,
То на епископский свой сан махни рукой».
Она умолкла: уст ее мирских дыханье
В прелате вызвало сутяжное алканье.
Он, весь дрожа, встает, но, несмотря на дрожь
Богиню вещую благословляет все ж.
Как бык, ужаленный осою разъяренной
И роком за укус на гибель обреченный,
Страданием томим, от боли сам не свой,
Протяжный издает на всю округу вой,—
Так пламенный прелат, дрожа от сновиденья,
Прислугу верную ругает в исступленье
И, разжигая всласть свой справедливый гнев,
Решает в храм пойти, обеда не поев.
Напрасно Жилотен, сей капеллан примерный,
Его уговорить пытается усердно,
Что, в полдень из дому уйдя, огромный вред
Себе он нанесет: остынет весь обед.
«Какого, — молвит он, — безумия слепого
Вы стали жертвою? На кухне все готово.
Нельзя же забывать про свой высокий сан!
Он разве для того, чтобы работать, дан?
И к месту ли теперь святое ваше рвенье?
Довольно без того часов поста и бденья.
Придите же в себя и знайте, что обед
Не стоит ничего, когда он подогрет».
Так молвит Жилотен и, рассудив не глупо,
Тотчас велит подать на стол тарелку супа.
С священным трепетом прелат на суп глядит,
Как будто онемев: весь мир им позабыт.