Ни белокурый блеск зачесанных волос,

Ни ясное чело, ни правильные брови,

Ни профиль, коему всечасно в каждом слове

Из уст поклонников звучит апофеоз;

Ни губы, что алей порфирородных роз,

В которых и шипы и нектар наготове,

Ни добродетель, что возжаждавшим любови

Остаться ни при чем, увы, грозит всерьез;

Ни ласковый багрец, украсивший ланиты,

Ни перлов ровный ряд, что между губ сокрыты,

Ни речь, разумная, но сладкая, как мед,—

К совсем иному я влекусь не без опаски,

Тревожит сердце мне, волнует и гнетет

Не что иное, нет, как только ваши глазки.

О липа, гордая своей листвой чудесной,

Меня и госпожу видала ты не раз,

Бродивших близ тебя, — и ты от зноя нас

Всегда звала прийти под твой шатер древесный.

Расти же, возноси к обители небесной

То имя, что коре твоей дарю сейчас,

Пускай живет оно, когда замрет мой глас,

И не воздаст хвалы насмешнице прелестной.

Прости, кору твою ножом я надорвал

И Розамонду здесь по имени назвал —

Но в сердце у меня зарубки те же ныне.

Сколь родственна теперь у нас с тобой судьба;

Израненная, ты печальна и слаба,

А я стрелой пронзен и обречен кончине.

Слепец, отягощен своей шарманкой старой,

Ты по дворам бредешь, прося гроши на хлеб.

Несчастен твой удел, печален и нелеп,

Страшней, чем слепота, не может быть удара.

Подобная меня, увы, настигла кара,

Ужасный жребий мой не менее свиреп,

Не ведает никто о том, что я ослеп,

Что навсегда лишен божественного дара.

Еще страшней ущерб мне ныне рок нанес:

По улицам тебя водить приучен пес,

А мне слепой божок лишь бездорожье прочит,—

Я так же, как и ты, скитаться принужден:

Ты голоден, а я любовью изможден,

Но ни тебе, ни мне помочь никто не хочет.

Меня оставил сон! Бессонница на ложе

Ко мне взошла, и я не сплю уже давно.

Забвенья не дают ни отдых, ни вино,

И бденье вечное на сущий ад похоже.

Опять гнетущий страх, опять мороз по коже;

Ни на единый миг забвенья не дано.

Лишь обрету покой — пусть это мудрено,—

Как вновь забота мне твердит одно и то же.

Полуночной порой я числю каждый час,

Стенаю и мечусь, надеюсь всякий раз,

Что, может быть, усну — но скоро нет надежды.

Сгубили мой покой заботы бытия,

Целительного сна уже не встречу я,

Пока последний сон не ляжет мне на вежды.

Грешник сетует:

Мирского не хочу я доле длить веселья,

О нет, — отныне я глубоко в лес уйду,

Чтоб волю дать слезам и тайному стыду,

Чтоб домом стала мне заброшенная келья.

Там, в сумраке чащоб, где скалы да ущелья,

Я сердца возожгу погасшую звезду,

Там ужас и тоска заменят мне еду,

А слезы — питие, — нет в мире горше зелья.

Накину рубище на скорбные плеча,

И, в сумраке лесов печально жизнь влача,

Весь вероломный Мир презрением унижу;

И, гордый дух сковав надеждою одной,

Увижу облик свой, греховный и больной,

И совесть бедную со стороны увижу.

Господь, Ты зиждешь свет и тьму!

Ночь по веленью твоему

Простерлась властными крылами.

Простри же длань в сей грозный час,

И твой покой объемлет нас

Со всеми нашими делами.

Враги несметною гурьбой

Чинят насилье и разбой,—

Укрой же стадо от напасти,

Чтоб снова были мы вольны,

От всех забот упасены

Блаженной сенью отчей власти.

Всем, кто в неволе изнемог,

Кто страждет, болен и убог,

Дай от забот освободиться;

Когда наш бег свой круг замкнет,

Пошли нам радость в свой черед

Для жизни речной возродиться.

Я ль не игрушкой служу Судьбе и ареною Марсу,

Ровной палестрой для игр — войнолюбивым князьям?

Трижды Нассау сдалась и трижды досталась Филиппу —

Лакомым кусом была я для обеих сторон.

Нам пе хватало Атридов и с разумом хитрым Синона,

Все же наградой в бою быть мне, несчастной, пришлось.

Ты не впускала врага, о Судьба, и ты же впускала,

Ты мне велела цвести — ты же развеяла в прах.

Тиром зовут меня бельги и кличут лигуры Сагунтом.

Голод и Марсов меч жребием стали моим.

Коль победитель решит изваянье победы воздвигнуть,

Марс да поможет ему замысел в явь обратить!

Многажды побеждена, я непобежденной осталась,

Ибо кто многое снес, сгинуть не может вовек.

О крыши старые, о лары Мёйдена,

О щедрый дом Баместры повосозданной,

Зачем досаду комарами многими

Вы ночью стихотворцам причиняете?

Их писк от спящих гонит сновидения,

Их писк рождает в самых добрых ненависть —

Хор всадников Пегаса воет в ужасе,

Отряды Феба злобны и неистовы.

Царит меж комаров согласье стройное —

Крылатых крошек главное отличие.

Красноречивый Мёйден, злее твой комар,

Чем баместрийский, твой комар кусачее,

Твоих ретивцев хоботки двуострые

Язвят, как нож, а жала баместрийские,

Тупей тупых, буравят кожу с нежностью,

Но чрева баместрийцев пообъемистей —

Вмещают больше крови образованной.

У мёйденских мощнее лапки тонкие

И горлышки звучнее — их свистение

Сравнится разве что с вытьем Реемстрия.

Воспитанники Мёйдена укусами

Сладчайшими язвят в ночи и вечером

И сатанеют при восходе Фосфора.

О страшный бич ночей, толпа тлетворная,

Толпа болтливая, толпа незримая,

Проклятие священного спокойствия,

Твой писк бессовестный не знает устали,

Укусы без конца язвят лицо мое.

Подите прочь, зоилов писком мучайте,

Разлитье желчи, право, не в новинку им,

Их нрав и так не знает благодушия!

А Мёйден и Ваместра щедрым откупом

Вас наделят — подите прочь, мучители!

А нет — так вас прогонит Нот воинственный,

Дожди помехой станут вашим выходкам,

И осень вас погубит окончательно!