— Э… Великобритания… Я англичанин.

Парень что-то пробормотал по-русски.

— Да, да… — отозвался я. — На другом берегу. Три мотоцикль, и мы хотим переправиться.

Теперь в разговор вступил беззубый, и опять я ничего не понял.

— Ну да, река… Она слишком большая для нас… Моста нет… Нет… Не знаете, здесь есть бензин?

Они указали на то, что я и принял за заправочную станцию.

— Ладно, спасибо.

Они кивнули и улыбнулись.

— Не знаете, здесь есть грузовик или что-то подобное, на чем можно переправиться?

Оба снова безучастно уставились на меня.

— Что, совсем нигде нет?

Парень что-то ответил по-русски.

— Может, там? — спросил я, все еще сохраняя оптимизм.

Снова русский.

— Может быть? Ох, ладно.

Когда я уже собрался было уходить, парень поманил меня к машине, старенькой раздолбанной «Ладе», место которой было на свалке, и повез по лагерю к какому-то типу, который чинил проезжавшие грузовики. Но он помочь тоже не смог, так что я вернулся обратно в наш лагерь на другом берегу, по пути вынашивая план соорудить из каких-нибудь досок пролет между теми двумя опорами и перекатить мотоциклы, если уровень реки к следующему дню не снизится. Когда я подошел к палаткам, Юэн уже развел огромный костер, дабы отвадить медведей, и залечивал раны после первой нашей серьезной стычки с сибирскими комарами, ужасной напасти, о которой нас неоднократно предупреждали.

— Посмотри-ка на это, — сказал он, спуская штаны и обнажая задницу. Я сосчитал укусы. Пять штук, и все расположены вертикально в ряд, на одной ягодице.

— Похоже, кровосос на славу попировал, а? — прокомментировал я.

— Прожорливый ублюдок, — подтвердил Юэн. — И это я только один разок присел.

Мы сварганили ужин и поели под проливным дождем, а затем Клаудио, палатку которого к тому времени украли, перебрался через реку, чтобы переночевать в одном из заброшенных бараков.

Хотя ночью до нас и доносился звук приближающихся грузовиков, однако ни один так и не появился. Дождь шел до рассвета, так что река поднялась еще выше. Около девяти часов я услышал вдали шум машины. Я вылез из спального мешка, натянул одежду и выскочил из палатки. Там, на насыпи дороги, за рулем русского внедорожника сидел парень, с которым я беседовал накануне. Рядом с ним на пассажирском сиденье восседала толстая старуха, судя по всему, его мать. Я помахал им, когда они проезжали мимо, раздраженный тем, что это опять не грузовик. Через несколько секунд раздался гудок автомобиля, и он все не прекращался. Я поспешил в направлении звука, за насыпь на противоположный склон, где на боку лежал тот самый внедорожник. Лобовое стекло было разбито и частью еще болталось на машине, и изнутри доносились крики. Я сорвал остатки лобового стекла и обнаружил, что толстая старуха придавила весом своего тела худосочного сына, который безуспешно пытается выбраться. Я вытащил из кабины женщину, а затем и парня прямо на грязь, где они, явно в шоке после аварии, так и застыли под проливным дождем. Я заметил, что на старухе не было обуви, поэтому залез в машину, нашел ее туфли и помог женщине обуться. Парень был явно сражен несчастьем. Насколько я понял, внедорожник он у кого-то позаимствовал — и тут же его разбил. Юэн, Клаудио и я помогли ему поднять автомобиль, а затем убили полчаса, пытаясь его завести, в процессе чего вымокли до нитки.

— Под дождем перевезти мотоциклы по доскам мы не сможем, — сказал Юэн, когда мы вернулись к палаткам позавтракать. — Слишком опасно. Придется все-таки ждать грузовик — надеюсь, что рано или поздно появится какой-нибудь, который сможет нас перевезти.

Мы договорились, что я буду поджидать на дороге грузовик, а Юэн и Клаудио переберутся через мост в поселение, чтобы высушить нашу вымокшую одежду и спальные мешки в одном из заброшенных бараков, где оператор обнаружил печку. Я прождал несколько часов, вышагивая туда-сюда, и порой мне казалось, что издали до меня доносится звук грузовика, но когда так ничего и не показывалось, я понимал, что мой мозг сыграл с хозяином шутку. Был уже почти день, я в очередной раз прошел немного вперед по дороге и уже собрался было разворачиваться, как вдруг почувствовал, что за спиной у меня что-то есть. Я повернулся — и увидел Дэвида на Воине (так назывался его автомобиль). Единственный раз, когда машина все-таки появилась — я ее не услышал.

— Чувак, как я рад тебя видеть, — сказал я, наклонившись к окошку, чтобы объяснить Дэвиду наши сложности с переправой. Закончив разговор, я отступил, повернулся и чуть не заорал от неожиданности. Совсем рядом стояли два огромных грузовика. Я их тоже не услышал. Один был КАМАЗ с открытым верхом, другой — «Урал» с пассажирской кабиной вместо кузова, как у автобуса. Именно это нам и требовалось. Оба были грозными тяжелыми грузовиками с приводом на шесть колес и мощным двигателем. Грузовики КАМАЗа (а девиз этой компании: «Нет дорог? Нет проблем!») разрабатывались еще в Советском Союзе в семидесятые годы специально для использования в самых непроходимых районах. Они могут поехать везде — по Арктике, через пустыни, тропики и горы.

Водитель-крепыш с широкой улыбкой и пытливым взглядом выбрался из кабины и представился — его звали Владимир. Это был настоящий здоровяк, под стать своему грузовику.

— У нас мотоциклы, — сказал я. — На этом грузовике можно перебраться через реку?

Владимир кивнул.

— Мои друзья на том берегу. Они скоро придут. Принесут вещи.

Владимир снова кивнул.

Я побежал к мосту, где встретил Юэна и Клаудио.

— Я поймал грузовики, — сообщил я. — И они нас переправят. Все улажено.

— Блеск! — обрадовался Юэн.

— Пойдемте я вам покажу, — позвал я, вне себя от возбуждения. — Я все путешествие мечтал прокатиться на одном из таких грузовиков. У меня даже начинает вставать, когда я думаю о них.

Владимир подъехал задним ходом к насыпи дороги, мы завели на грузовик мотоциклы, быстро привязали их, сами расположились в кузове, и машина поехала. У КАМАЗа очень низкое передаточное отношение, благодаря чему он может преодолевать крутые склоны. Ревя двигателем, он медленно спустился по берегу, проехал через реку (колеса полностью скрылись под водой), и под наши с Юэном восторженные вопли благополучно выбрался на противоположный берег. Затем Владимир вернулся на тот берег, чтобы по одной перевезти машины сопровождения.

Мы почему-то считали, что на Дороге Костей есть только две действительно большие реки — через одну мы только что переправились, и еще одна перед Магаданом. Между ними будет множество речек, но мы сможем переехать их на мотоциклах. Так что мы распрощались с Владимиром и группой поддержки и тронулись в путь. Одно за другим мы проезжали заброшенные селения, большинство которых были остатками старых гулаговских лагерей — а кое-где в бараках до сих пор аккуратными рядами стояла детская обувь, словно жителям пришлось внезапно уехать и они могли в любой момент вернуться.

Прогулки по старым лагерям были сродни посещению дома с призраками. По некоторым данным, в районе Колымы погибло около двух миллионов заключенных, и часто их закапывали в качестве основания дороги, по которой мы теперь и ехали. Отсюда и название — Дорога Костей. Она была построена для обслуживания золотых рудников, в которых заключенные при температуре минус двадцать опускались в железных клетях в шахты, чтобы, стоя там на коленях, добывать золото на протяжении четырнадцати часов в сутки. Подсчитано, что на каждый килограмм золота, добытого в этих шахтах, приходится один умерший заключенный. Многие не выдерживали и месяца по прибытии из Магадана, куда плавучие тюрьмы доставляли свой человеческий груз и куда теперь мы направлялись. Путь в лагеря был невообразимо труден. Сначала через весь Советский Союз по железной дороге до Владивостока в товарных вагонах, столь плотно набитых, что многие задыхались. Температура в трюмах кораблей, доставлявших заключенных из Владивостока в Магадан, часто опускалась ниже нуля, и тогда все они по прибытии оказывались замерзшими насмерть. Из Магадана заключенные пешком шли в лагеря, порой по несколько сотен километров. Не удивительно, что Александр Солженицын, сам прошедший через ГУЛАГ, назвал Колыму «полюсом холода и жестокости». Нам рассказывали, что в разгар лета заключенных раздевали догола, привязывали к деревьям и оставляли на съедение комарам, пока они не теряли сознание или даже не умирали.