Старик, явно, услышал мой вопрос, хотя, готов поклясться, я не произносил ни слова.

— А вот это теперь уже вам решать, — сказал он, и в голосе его опять была печаль. — Отныне вы — хранители этого. Истаивает век, истекает тысячелетие. Я нес это, сколько было сил. Настала очередь новых деспозинов.

Теперь он снова был близко, но голос его, казалось, звучал совсем издали, точно старик истаивал, как самое время. Последняя его фраза уже была слышна едва-едва, не громче шелеста снега за окном.

Зато отчетливо доносились хорошо знакомые голоса из коридора:

— Чую, товарищ енерал! Туточки они, у семнадцатом!.. Печенкой чую!

— Да что ты чушь порешь, Афонька! Не могли они пройти через коридор.

— ...Насчет «Филадоро»-то не забыли, Орест Северьянович, что обещали?..

— Ой, отлипни, Любань!

— Ага, как надо — так Любаня, а как «Филадоро» — так сразу «отлипни»!..

— Да сказано тебе — потом!.. Так ты что, Афанасий, это серьезно?

— Нешто я когда с вами шутки шутковал? Нешто я дитя малое, не разумею?..

Старец как-то на глазах таял и блек, точно время, бродившее в нем, сейчас размывало его, чтобы унести в реку, по которой мы недавно проплыли.

— Доктор... скажите... — тихо, чтобы не услышали в коридоре, спросила Лиза, — кто мы все же такие? Нас называют деспозинами; но что это такое? Кто мы? откуда взялись?.. Прошу вас!.. Ну пожалуйста!..

— Мало времени... Все равно не успеть... — прошелестел старик. — Но — слушайте...

Куда отчетливее слышались голоса из коридора:

— Так что прикажете делать? (Это «дядя».)

Снегатырев — нерешительно:

— Ломать?..

— Так же спецдопуск нужен. Без того никак: Режимный объект...

Кто-то незнакомый, куда более властный и решительный, чем они оба:

— Под мою ответственность...

— Есть, господин советник!.. Эй там, Двоехе... ну, этого, Двоехорова, то есть, откачали?.. Сюда его! И остальных, всех, кто живой — тоже!..

Я понял, что сейчас вправду начнут ломать дверь. И в этот момент старик снова чуть слышно заговорил:

— »Голубка»... — произнес он. — «Голубка» было имя той римской триере, на которой они приплыли из Палестины в далекую Галлию... — Даже этот шорох уже давался ему чрезвычайными усилиями.

— Да, да, «Голубка», — почти умоляюще сказала Лиза. — А дальше, дальше?

— »Голубка»... — еще раз повторил старик. — И, высадившись там, на берегах Галлии, первенца своего Она нарекла...

Десятая глава

СОВЕТНИК

1

...смотри, чтобы все драконы не главенствовали.

из китайской «Книги Перемен»

— ...Первенца своего Она, как и было завещено, нарекла... нарекла Иосифом...

Больше он ничего не успел сказать: по ту сторону грохнуло несколько раз, с треском оторвался дверной косяк — и сразу, наседая друг на друга, ввалились, как орда, затопали, расплескались по всей комнате с гвалтом.

— ...Вот они, субчики!

— А щё я вам гутарил, товарищ енерал!

— Молодцом, Афоня!

— Служу... этой... Российской Хведерации!

— А я первая догадалась! Не забыли, Орест Северьянович?

— Ах, Любаня, отзынь наконец!

— Ребята, давай кругом, кругом заходи, а то как бы чего опять...

В их стане произошли заметные перемены. Молодого Двоехорова, — он руками прикрывал ушибленный живот и на лице его все еще отражалось страдание, — сбоку по-дружески слегка придерживал козлобородый Готлиб. Одноногий ветеран скакал на своей единственной живой ноге, опираясь одной рукой на плечо крюкастого, крюк у которого, правда, несколько оплавился, но был все еще достаточно грозен, а другой — на покатое плечико Гюнтера, несшего, кстати, и его отломанную деревяшку. Кроме того, в их компании появилось еще одна Персона, широкогрудая, высокого роста, в отличном, явно не здешнего пошива костюме, с небольшим портфельчиком из крокодиловой кожи в руках. Несмотря на моложавость Персоны, было очевидно, что она тут сейчас главная.

— Как же просочились-то? — как раз на Персону-то чуть робко поглядывая, недоумевал Снегатырев. — Где охрана коридора?.. Ну, Ухов! Будет ему на баранки!

В ответ был только смерен взглядом, отчего даже в плечах каким-то образом обузился.

Вообще сейчас не мы, не старец даже, уж тем более не маршал, а именно эта Персона была центром притяжения всех взглядов. И только голосистая Любаня Кумова, не шибко обращая на нее внимания, причитала:

— Ой, а с дверью, с дверью что сделали! Плотников теперь вызывать!

— Гм-м... — довольно робко прокашлялся в свой оплавленный крюк однорукий. — С плотниками-то, чай, можно и не поспешать... — И, поймав на себе настороженный взор маршала, пояснил: — Стеречь-то некого — неживые они. — Он оставил своего одноного сотоварища висеть на Гюнтере, приблизился к старцу, сидевшему на диване, рукой тронул его запястье и констатировал: — Точно: неживой.

Я тоже прикоснулся к его лбу. Он был так холоден, что я не понимал, как мог слышать слова старика еще каких-нибудь пару минут назад. И в этот миг еще явственнее, чем прежде, услышал то, чего, наверняка не услышал никто из ворвавшихся сюда — как напоследок зачерпнуло воду весло и ладья тяжело ударилась о несказанно далекий причал, тем закончив свой путь по реке.

— Мама!.. — слабо пискнула Кумова.

— Que Deus dispose [На то Божья воля (старофранц.)], — проговорил Готлиб.

— In te, Domine, speravi [На тебя, Господи, уповаю (лат.)], — тихо изрек Гюнтер.

Остальные некоторое время хранили безмолвие.

— Что ж, сто два года — немалый срок, — первой после минутного молчания проговорила Персона.

— Что делать-то, Владлен Георгиевич? — наконец весьма робко решился обратиться к нему Снегатырев.

В ответ снова был смерен взглядом, отчего, казалось, еще более уменьшился во всех проекциях.

— И это вам растолковывать?.. Тело вынести... Надеюсь, хоть похоронная бригада у вас есть?

— Так точно, господин советник Президента! — за маршала отрапортовал Орест Северьянович. Тут же достал из кармана мобильник и неслышно отдал какой-то приказ.

Уже через две минуты четверо с носилками были тут. Прах старца облачили в черный пластик с молнией.

— А легонький какой, — перекладывая его на носилки, тихо сказал один из похоронной бригады. — Прямо дух святой! Сроду таких легоньких не носил...

— Beati quorum tecta sunt peccata... [Блаженны те, чьи грехи сокрыты (лат.)]— проговорил другой, к моему удивлению оказавшийся никем иным как моим незадачливым знакомцем философом Брюсом. Я узнал его даже со спины по засаленной детгизовской книжонке, торчавшей у него из кармана.

Печальная команда сработала на удивление проворно, еще через минуту они со своим скорбным грузом уже топотали по лестнице. Только от опустевшего кожаного дивана с намалеванным на спинке «№ 17» все еще исходил холод, как от распахнутого окна.

Маршал стоял перед Персоной с довольно странным при его чинах видом «что изволите?», и та не замедлила коротко приказать:

— Дверь на место.

— Может, в апартаменты перейти? — решился предложить Снегатырев, но ответа не был удостоен, а Орест Северьянович, явно лучше чувствовавший субординацию, уже вновь торопливо отдавал приказание по своему мобильнику.

Все-таки было поставлено дело в их Центре. Через несколько минут пятеро дюжих плотников пилили, сверлили, строгали, заколачивали гвозди, восстанавливая выбитый дверной косяк.

Между тем, Советник взглянул на Лизины босые ноги и скомандовал так же коротко:

— Туфли девушке.

Любаня Кумова, уже успевшая их напялить, единственная тут решилась на прекословие:

— Так они ж сами бросили...

— Да, я в них ноги натерла, — вступилась за нее Лиза. — Пускай носит.

— Принести другие, — скомандовал Советник.

Снова «дядин» звонок, топотня, и вот Брюс, стоя на четвереньках, уже надевает ей на ноги новые туфельки, оказавшиеся точно такими же с виду.