Очнулся я, когда заскрипело, открываясь, окно.

То, что я увидел, открыв глаза, заставило меня на миг окаменеть.

Дядя стоял у настежь распахнутого окна, одна нога его еще находилась в комнате, но другая была уже перекинута через подоконник. Белый генеральский китель, в который за это время он успел облачиться, говорил о серьезности его намерений.

У меня хватило сил только приподнять голову и издать некий хрип.

— Все в порядке, малыш, — обернувшись, сказал дядя.

В следующее мгновение при моем полном столбняке он перекинул через подоконник вторую ногу и не спеша соскользнул вниз.

Двадцатиэтажная высота откликнулась машинным гудом.

В ужасе я метнулся к окну и зажмурил глаза, чтобы не сразу увидеть...

Но то, что я увидел, когда открыл глаза, было невероятнее самых бредовых снов. Мой дядя Орест Северьянович, сверкая золотом генеральских погон, плыл над Москвой, гордо, как на капитанском мостике, стоя в люльке аварийной машины, и покровительственно помахивал рукой букашкам-автомобилям, таким крохотным с его высот. Зрелище было поистине величественное.

Не выдержав всего, что навалилось на меня за этот день, я добрел кое-как до уборной, там поперхнулся, переломился пополам и запачкал решительно все, что только можно было запачкать.

Потом убрал за собой, насколько мне позволяли силы, вернулся в комнату, повалился на диван и тотчас заснул, по правде сказать, крепко рассчитывая спьяну, что после такого позора мне уже не грозит когда-либо проснуться.

3

Сначала я почувствовал, что в комнате кто-то есть, и лишь только потом с горечью понял, что все-таки просыпаюсь. Некоторое время я продолжал старательно домучивать остатки липкого, как деготь, сна, чтобы по возможности оттянуть болевую минуту.

Окончательное пробуждение обрушилось на меня вместе с нестерпимым стыдом и мучительнейшей головной болью. Казалось, что вместо головы на шее у меня вызрел тугой бутон, который тотчас лопнет, лишь только я открою глаза. Каждое мое шевеление отдавалось новой волной боли. Не находя сил бороться с этой мукой, я издал малодушный стон. И тут же приятный женский голос спросил:

— Вы уже проснулись? Как вы себя чувствуете?

Собрав жалкие остатки воли, я наконец открыл глаза, и тут же показалось, что начинаю дымиться от стыда. Передо мною стояла, наверно, самая красивая женщина, какую я когда-либо видел. Положение мое было наижалчайшим — ибо трудно представить себе что-нибудь более постыдное, чем вблизи, быть может, красивейших из женщин на земле мычать с чужого дивана, разя перегаром, взъерошенному, разбитому, помятому, к тому же после того, как позорно запачкал уборную у нее в доме. Не знаю уж почему, но я сразу догадался, что передо мной дядина жена, хотя искать в ней какое-то сходство с ее матерью, той неприветливой бабой Ягой, я, разумеется, и не пытался — это было бы невообразимым кощунством. Ее красота была не бутафорской, как у красавиц с журнальных обложек; то была красота какая-то умная, утонченная; этой утонченности не мешал ни слегка вздернутый, как у сорванца, носик, ни чрезмерно короткая стрижка, ни возраст (дядина жена была, пожалуй, лишь немногим старше меня). Ах, да мог ли я в ту минуту объяснить самому себе, чем она так необыкновенно красива! Понимание этого и не нуждалось в словах. То, что она — красивейшая из женщин было столь же неоспоримо, как то, что сам я — наипоследнейшая из скотин. Да, наверно, только такая жена и могла быть у такого удивительного человека, как мой дядя.

— Простите, я вас, кажется, разбудила, — сказала она. — Может быть, врача вызвать?

По доносившемуся сбоку угрюмому сопению я догадался, что дядя тоже здесь, и перевел на него взгляд. Одет он был снова по-домашнему и держался по-прежнему молодцом, только вид имел до того виноватый, что мне стало его жаль. Чтобы он не так изнывал от своей вины, я спешно выдавил из себя вперемежку с хрипом:

— Все в порядке... Простите, я, кажется...

Услышав меня, дядя оживился:

— Я же, Лизок, тебе говорил! Полный порядок!.. Железный мужик, родная кровь!.. — Однако тут же осекся под взглядом своей юной супруги.

— Я рада, — сказала она мне, — что мой муж не успел втянуть вас в какую-нибудь историю. Кажется, вы первый из его гостей, для которого после встречи с моим благоверным не надо сразу вызывать неотложку.

Если учесть, что и я был не особенно далек от состояния, чреватого вызовом неотложки, то судьба остальных дядиных гостей сложилась, по-видимому, действительно печально.

— Лизанька, ангел, ну, ты, как всегда, преувеличиваешь, — смущенно проговорил дядя. — Ты, должно быть, про Серафимова? Так ведь он сам виноват — нельзя же в наш век быть таким суеверным человеком... А с этими гавриками, с Козлятиным и Карапетяном, — так с ними же, ей-Богу, все было более чем пристойно...

— Не сомневаюсь! — саркастически сказала дядина жена. — Только при этом почему-то один из них по сей день отсиживается где-то в лесу, в охотничьей сторожке, и отстреливается от всех, кто хочет его оттуда добыть, а другой вот уже третью неделю твердит, что видел собственными глазами, как ты играл в шашки со снежным человеком! Слава Богу, у тебя еще хватило деликатности не вспомнить про беднягу Шнайдера. Человек до сих пор в психиатрической лечебнице — и там не перестает божиться, что в бассейне Сандунов его по твоему наущению полчаса щекотали две хвостатые русалки!

— Ну, что касается Шнайдера, то это была просто-напросто шутка, — вставил Орест Северьянович. — И потом, ты, Лизок, все-таки не сравнивай — тут как-никак племянник, не кто-нибудь...

Разумеется, в ту пору я еще не был готов вникнуть в суть всех этих загадок. Из их перепалки я вынес для себя только одно — что в сравнении с теми бедолагами мне, пожалуй, вправду удалось довольно легко отделаться.

— Прекратим этот дурацкий разговор! — сказала прелестная дядина жена. — От твоих оправданий я, по-моему, сама скоро спячу. — С этими словами она снова повернулась ко мне, вздернутый носик все еще гневно раздувался. — Простите, мы, кажется, немного увлеклись, — сказала она, постепенно остывая. — Надеюсь, вы уже поняли, что с моим мужем надо все время держать ухо востро, иначе непременно угодите в какую-нибудь беду.

— Лизок, ну опять ты... — едва слышно прошелестел дядя.

— Общение с ним требует особой закалки, — продолжала она, оставив без внимания его шелест. — Ну да у вас еще будет время привыкнуть... Кстати, мы еще не познакомились. Елизавета Васильевна, можно просто Лиза.

Я вскочил с дивана: знакомиться лежа было бы, пожалуй, верхом неприличия. Пол подо мной качнулся, но, по счастью, мне кое-как удалось устоять на ногах. В моем рассыпавшемся на черепки мозгу слова умирали, так и не родившись. С трудом извлек из себя:

— Сережа... то есть можно — просто Сергей... — Вконец ослабев от своей глупости, добавил зачем-то: — Мне дядя о вас много рассказывал.

— В таком случае вы, должно быть, уже наслышаны, что я — ведьма, — улыбнулась она.

— Как можно, Лизок! — трагически простонал дядя.

— Надеюсь, вы понимаете, что в этом титуле нет ничего обидного, — словно не расслышав его, добавила она.

— Лизанька, свет мой! — тающим голосом пропел дядя.

— Кстати, как там у тебя насчет кофе? — миролюбиво спросила она. — По-моему, нашему гостю крепкий кофе сейчас не повредит.

— Лизанька, ты же знаешь, тебе достаточно только приказать, — медово промурлыкал дядя.

Он с готовностью рванулся с места и уже секунду спустя загремел на кухне посудой.

Едва мы с Елизаветой Васильевной остались одни, она, мигом посерьезнев, сказала мне:

— Прошу вас, Сергей, к тому, что я вам сейчас скажу, отнеситесь как можно ответственней, поверьте, это в ваших же интересах.

— Да-да... — Я изобразил на лице крайнюю сосредоточенность (сил, чтобы мало-мальски сосредоточиться по-настоящему, у меня не было).

— Полагаю, — продолжала она, — что вы появились тут отнюдь не случайно. Вероятнее всего, вы сами еще этого не знаете, но я почти уверена, что ваше появление связано с некоей многовековой тайной, о которой, увы, покуда ничего не могу вам рассказать. Насколько мне известно, это едва ли не единственное, что по-настоящему заботит моего мужа, и ради этого он решился втянуть вас в игру — предполагаю, что довольно не безопасную... Впрочем, прежде времени не хочется вас пугать... Но кое-какие предупреждения все-таки должна сделать. Похоже, некоторое время вы будете находиться у нас, а наш дом, как вы, наверно, уже почувствовали... м-м... скажем так, странноват. Посему очень вас прошу — будьте предельно осторожны. Ни одного самостоятельного шага!.. И еще одна просьба. Только что я при вас упрекала кое в чем Ореста Северьяновича. Так вот, это было сделано сгоряча, о чем весьма сожалею. И просьба моя — лучше поскорей забудьте обо всем этом. И не задавайте лишних вопросов — всему свое время. Договорились?