На правительственном уровне в присутствии Несмеянова тема генетики поднималась единственный раз, и говорил тогда в основном академик Курчатов.
В своих воспоминаниях Александр Николаевич много говорит о «генетических» претензиях Хрущева, но они адресовались Академии вообще, как при Несмеянове, так и при Келдыше. Однако людская молва зиждется на эмоциях, симпатиях и антипатиях, логикой и фактами не руководствуясь. Никто не любил Лысенко, и все знали, что отец за него горой стоит. Несмеянов с легкостью представил себя жертвой произвола. Ему поверили даже реформаторы «семеновцы», они охотно пересказывали несмеяновскую версию событий и даже расцвечивали ее «жареными» деталями собственного производства.
Вот, к примеру, байка, рассказанная любимым учеником академика Семенова — академиком Виталием Иосифовичем Гольданским, чудесным человеком, настоящим ученым, естественно, реформатором и непревзойденным мастером розыгрыша.
Итак, анекдот: «Дело было так. 1961 год. Москва. Ресторан “Прага”. Прием в честь Нильса Бора. Александр Николаевич (Несмеянов) уже знал о близкой отставке. Из уст в уста передавался слух о недавнем разговоре Александра Николаевича с Никитой Сергеевичем Хрущевым о том, что недовольный Академией наук Хрущев якобы объявил о намерении ее распустить и что Александр Николаевич (наотрез отказавшийся поддерживать Т. Д. Лысенко) ответил: “Ну что же, Петр Великий открыл Академию, а вы ее закроете!” Не знаю, верен ли этот слух, но, как говорил Нильс Бор “хорошая история не обязательно должна быть истинной…”».
Как видите, сам Виталий Иосифович предупреждает, что это всего лишь «хорошая история», другими словами, ни на что не претендующий анекдот, пусть и академический. Но не тут-то было, со временем рассказанная академиком Гольданским под водочку в хорошей компании байка неведомым образом превращается в научный факт. Серьезные историки в серьезном историческом журнале цитируют анекдот Гольданского со ссылкой на сборник «А. Н. Несмеянов. Ученый и человек», но, в отличие от меня, уже без упоминания самого Гольданского и всех сопутствующих тому обстоятельств. Таким образом, выдернутые из анекдота «слова Хрущева» вводятся в научный оборот, пользуясь современной лексикой — «отмываются» и в дальнейшем цитируются, уже опираясь на авторитет солидного академического ежемесячника.
Такая вот история.
Несмеяновская икра
Анекдот академика Гольданского напомнил мне еще об одной истории такого рода. Теперь уже от самого академика Несмеянова.
Но сначала о серьезном. Александр Николаевич Несмеянов, несомненно выдающийся ученый, основатель научной школы химии электроорганических соединений, зачинатель металлоорганики, по отзывам его сотрудников — чудесный человек. Неслучайно сразу после отставки Несмеянова в 1962 году Академия наук присудила ему свою высшую награду — медаль Ломоносова. О Несмеянове ученом и человеке отец тоже всегда отзывался положительно и уважительно. Я уже об этом писал. Он вообще оставил после себя добрую память. Кроме чисто научных достижений при Несмеянове построили Московский университет, он заложил научный центр в Пущино. Другое дело, что президентство Несмеянову оказалось не по плечу…
Ну а теперь обещанная история. Я, человек от проблем химии очень далекий и об академике Несмеянове получил очень своеобразное представление. После войны Александр Николаевич увлекся проблемой искусственной пищи, занялся синтезом протеинов. Только так, казалось ему, удастся спасти от голода и вымирания быстрорастущее население Земли. Все это очень серьезно и благородно. Первым его практическим результатом почему-то стало создание искусственной икры. В 1960-е годы о ней трубили газеты, научно-популярные журналы посвящали ей обстоятельные статьи. Как мне объясняли понимающие в химии приятели, в отсутствие полимеров и полимерной промышленности, получение тонюсенькой, к тому же съедобной, оболочки икринок, квалифицировалось как серьезное научное достижение. Научное, но не гастрономическое. В магазинах я тогда несмеяновскую икру не встречал, там торговали натуральной осетровой по рубль девяносто (новых) за сто граммов.
Мне довелось попробовать искусственную икру по рецепту академика Несмеянова только в 1987 году. В таллинской гостинице «Выру» собралось представительное международное совещание по вопросам вычислительной техники. Утром и днем мы заседали, обсуждали технические проблемы, спорили, а по вечерам отдыхали. Времена наступили перестроечные, еще не совсем голодные, но с закуской стало туговато, а с выпивкой, под прессом горбачевской борьбы с алкоголизмом, вообще никак. Правда, в Таллине удавалось купить дешевый кубинский ром, по три рубля за бутылку, наполненную содержимым, крепко отдававшим керосином. Ром везли с Кубы в танкерах, доставлявших туда самолетное горючее. Танкеры, перед заполнением ромом, конечно, тщательно промывали, но попробуйте налить ром в бутылку из-под керосина, и вы сами поймете, что мы пили в Таллине.
В гостиничном буфете неожиданно оказались баночки от настоящей икры, голубые, с осетром на этикетке, но заполненные икрой искусственной. Икра смотрелась аппетитно, крупная, блестящая, икринка к икринке, вкус тоже — натурально-икряной. И ценой всего рубль за 50 граммов. Брали нарасхват. Вот только губы от икры быстро чернели, а оболочки икринок не прожевывались, рвались и миниатюрными пакетиками, напоминавшими полиэтиленовые, налипали на зубах. Но мы быстро приспособились, высасывали содержимое, а остальное выплевывали. Не знаю, как другим, а мне икра понравилась, под ром она шла хорошо.
Еще лет через двадцать в воспоминаниях об академике Несмеянове Леонида Вернского, внука академика Тамма, я наткнулся на еще одно любопытное воспоминание о несмеяновской икре.
Леня познакомился с Несмеяновым в 1956 году и как-то попал к нему домой на обед. Среди всего прочего гостей за столом потчевали икрой.
«Когда я поднес ко рту бутерброд с его “рукотворной” икрой, — вспоминает Леня, — Александр Николаевич воскликнул: “Леня, не пробуйте… Я ее сам пожую и, не глотая, выплюну — она ведь отдушена натуральной…”».
Так что икра мне понравилась заслуженно, начинка у нее оказалась не химической, а настоящей, осетровой, а только оболочка искусственной. Но ее мы, как и сам Несмеянов, выплевывали.
Давал ли Несмеянов пробовать свою «рукотворную» икру отцу, не знаю, но если бы предложил, он бы не отказался. Отец, как вы уже знаете из моих рассказов, любил пробовать неизведанные блюда.
Я, наверное, слишком подробно расписываю академические дела, но что поделаешь, они мне более близки и знакомы. Как кому-то близки дела литературные или театральные. Истории организации театра «Современник», журнала «Юность», учреждения Российского Союза писателей или Союза кинематографистов в своих деталях несомненно столь же драматичны и увлекательны, порой вовлекали в свой круговорот отца, а порой и нет. Вот только те дела прошли для меня стороной.
Привилегии
27 июля 1959 года вышло Постановление правительства № 876. В нем речь шла о военных пенсиях, главным образом генеральских и полковничьих. Постановление предписывало снизить генеральские пенсии с какой уже не помню «заоблачной» суммы до пяти тысяч рублей (старых, конечно) в месяц. Это уже второе, после жуковского 1955 года, урезания военных привилегий, покушение на особый статус военнослужащих. Напомню, что штатские пенсии (при полном стаже) в то время устанавливались от около трехсот пятидесяти до тысячи двухсот рублей. Одновременно определялся предельный возраст выхода офицеров в отставку — для майора с сорока лет, и далее по возрастающей, в зависимости от звания. Это решение вызвало в армии множество пересудов. Хрущев отнимал то, что Сталин в свое время дал. Отца проклинали, Сталина поминали добрым словом.
«Восстановление справедливости» коснулось не только военных пенсионеров, отец ликвидировал и «пакеты», установленные Сталиным «тайные» доплаты чиновникам всех рангов. Толщина пакета зависела от заработной платы, но содержавшаяся в нем сумма обычно в два-три раза превышала официальный оклад. «Пакет», как и любая другая нелегальная выплата, как теперь говорят «черный нал», не облагался налогами, с него не взимались партийные взносы. Все «пакетчики», естественно, числились в партии. И тут та же логика: «Сталин — дал, Хрущев — отнял». Отнял уже не у отставников, а у людей, стоявших при власти. Еще не оправившиеся от внушенного им Сталиным страха за жизнь, более сильного, чем страх за собственный карман, аппаратчики-чиновники вслух не протестовали. Молчали даже их жены. Но что творилось у них на душе?! Отец рассказывал, что, проходя коридорами ЦК или Совмина, он чувствовал, как его «расстреливают» взглядами в спину. Чувствовал, но с выбранного пути не сворачивал.