— Они остались в моей комнате в «Авалоне». Ты забрал вещи из моей комнаты?

— Милочка, я же не пригонял туда багажный фургон. Единственный груз, который был мне нужен, чистил унитазы в час ночи.

Да, это была ее обязанность после целого дно тяжелой работы. Если бы он не похитил ее, она, возможно, уработалась бы до смерти.

Лиззи удивляла Калеба. Теперь, когда они встретились лицом к лицу, он не мог не удивляться тому, что такая женщина вступила в «Авалон». Она обладает мужеством, это он должен признать. И она сообразительна. Ее образ совершенно не вязался с его представлениями о безмозглых красотках из «Авалона».

— Хочу дать тебе совет, Лиззи. Мы с тобой поладим гораздо лучше, если ты оставишь все свои хитрости и будешь со мной откровенна.

Калеб сделал шаг, чтобы выйти из комнаты, но, сам не зная почему, остановился и облокотился на косяк двери. Он стоял, проклиная самого себя. Потом обернулся к Элизабет.

— Ладно, — сказал он сердито. — Выкладывай. Какие там у тебя лекарства?

— Бета-блокер. Я принимаю его каждый день.

— Бета-блокер? Разве это не от сердца?

— От мигрени.

Калеб испустил вздох облегчения.

— Так все дело в простой головной боли? Элизабет мрачно взглянула на него.

— Это не простая головная боль. От нее слепнешь, от нее сходишь с ума. Назвать это головной болью все равно, что назвать прободную язву расстройством желудка. Кроме бета-блокера, у меня есть еще два лекарства. Одно — чтобы остановить мигрень, когда она только начинается, а другое — сильно действующее обезболивающее. Я его принимаю, когда первые два не помогают. — В ее огромных глазах вспыхнула надежда. — Ты можешь получить рецепт. Телефон моего врача…

— Вот еще! Как только я буду уверен, что с тобой все в порядке, ты вылетишь отсюда. Ну а если тебе придется несладко… что ж, это будет только справедливо.

Если бы он ударил ее, она не была бы так уязвлена. Но и Калеб чувствовал себя как на иголках. Он постоянно напоминал себе о Дэвиде и о том, что Лиззи с ним сделала. Но сейчас это не помогало.

Элизабет с видимым усилием взяла себя в руки. Она встала, подошла к небольшому комоду на низких ножках и принялась поднимать свои вещи и складывать их в пустые ящики комода.

— Двадцать минут, Лиззи, — напомнил Калеб и вышел.

Элизабет уныло брела по усыпанной листьями тропинке до тех пор, пока деревья перед ней не расступились и не открылась поляна, на которой стоял дом Трентов. Дом, ставший ее тюрьмой.

Дэвид рассказывал ей, что двадцать шесть лет назад, когда умер отец, мать продала их шикарную квартиру на Сентрал-Парк-Саут в Манхэттене и поселилась в загородном доме к северу от Нью-Йорка. В своем параноидальном стремлении к одиночеству она установила проволоку под напряжением на высоком каменном заборе, огораживающем этот покрытый лесом участок в двадцать акров, и никогда не выходила за его пределы.

А теперь Элизабет и Калеб были единственными обитателями просторного двухэтажного бревенчатого дома. Проволока на заборе до сих пор находилась под напряжением, и Элизабет, после того как обошла весь участок по периметру в напрасной надежде увидеть или услышать кого-нибудь из людей, поняла, насколько надежно она изолирована. Здесь можно кричать до хрипоты, и никто ничего не услышит.

Завтрак и ленч прошли в напряженной атмосфере. Весь разговор сводился к обсуждению Лу и «Авалона». Элизабет нервничала и едва прикоснулась к еде. Но, как и было приказано, она помогала готовить еду и убирать дом.

Остальное время она была предоставлена самой себе. По-видимому, если она будет послушной и не станет начинать военных действий, похититель оставит ее в покое и даст время «прийти в себя». И Элизабет решила пока оставить все как есть. В конце концов, что она могла поделать? Надежды одолеть его силой у нее не было. Если она и сумеет убежать, то только благодаря своей хитрости.

Во время прогулки Элизабет убедилась, что Калеб действительно убрал из дома и с участка все опасные предметы. Посуда была только пластмассовая. При необходимости Калеб пользовался большим перочинным ножом, который носил в кармане. Никаких чугунных кастрюль и сковородок на кухне не было. В аптечке отсутствовали бритвы и лекарства. В нескольких комнатах Элизабет обнаружила пустые телефонные розетки. Сарай, где хранились инструменты, и гараж были крепко заперты, так же как и подпол в кухне. Калеб держал у себя ключи от всех комнат. Он мог запереть ее в любой комнате, но было и кое-что похуже: она не могла запереться от него. Из-за этого она не спускала глаз с двери ванной комнаты, пока утром принимала душ.

После ленча Калеб уединился в своем кабинете первом этаже и занялся какими-то бумагами. Перед этим он предложил Лиззи прогуляться по дому и по парку… практически попросил ее поискать способов побега, настолько был уверен, что у нее ничего не выйдет.

Теперь Элизабет благословляла самоуверенность Калеба. Она радовалась, что может, не вызывая подозрений, обследовать все потайные уголки дома. Она спокойно поднялась на второй этаж и откинула крышку люка в потолке, которая вела на душный чердак. Среди старой мебели, одежды и игрушек она обнаружила одну очень интересную вещицу и составила план, на который теперь возлагала все свои надежды.

Солнце склонилось к западу, и подул прохладный ветерок. Элизабет поглубже засунула руки в карманы своей видавшей виды ветровки и обогнула угол дома. И резко остановилась, увидев Калеба, сидевшего на корточках у черного хода. Он ее не заметил: его внимание было поглощено тощей беременной кошкой, которую он гладил. Даже издалека Элизабет разглядела непомерно большое кошачье брюхо.

Калеб гладил ее черную шерстку и при этом тихонько напевал. Его резкие черты смягчала добрая улыбка. Элизабет внезапно вспомнила, как его шершавые пальцы вытирали слезы с ее лица прошлой ночью, когда она, связанная, испуганная, стояла, прислонившись к «лендроверу». Это было единственный раз, когда Калеб ласково коснулся ее. Почему-то мысль о том, что этот суровый десантник способен на нежность, взволновала Элизабет больше, чем воспоминание о его грубом обращении с ней.

Бездомная кошка настойчиво мяукала, и Калеб не обманул ее ожиданий. Элизабет покачала головой и улыбнулась: вот он поднялся и принес консервную банку. Кошка почуяла запах и из благодарности стала кружиться вокруг него так, что чуть не выбила банку из рук. И прежде чем Калеб успел переложить содержимое банки в пластмассовую мисочку, кошка жадно набросилась на еду, выхватывая куски рыбы прямо из банки.

Калеб наблюдал, как она ест. А Элизабет наблюдала за ним. Она видела, как переливаются могучие мускулы под свитером кремового цвета и синими джинсами. Любое его движение, каким бы легким оно ни было, напоминало о его силе и о ее беспомощности.

Калеб попробовал погладить кошку, пока она ела, но та недовольно зарычала и возмущенно задергала хвостом. Элизабет подошла поближе, и он поднял глаза. Их мягкое выражение тут же сменилось равнодушным.

Взгляд его серых глаз скользнул по ее потертой куртке с обтрепанными манжетами и сломанной молнией, по выцветшим джинсам, по изношенным кроссовкам. Выражение его лица оставалось неизменным, но Элизабет вся внутренне съежилась. Она проклинала себя за свое глупое смущение. В конце концов, Калеб рылся в ее вещах. Уж он-то знает, насколько убог ее гардероб, какие дешевые и старые все ее вещи. Даже ее любимые шелковые ночные рубашки были куплены в магазинах уцененных товаров.

Она откашлялась и постаралась улыбнуться.

— Говорят, когда начинаешь кормить бездомное животное, потом к нему привязываешься.

— Надеюсь, это не так, — ответил Калеб, смерив Элизабет неприязненным взглядом. Ее засунутые в карманы руки невольно сжались кулаки. Неужели этот сукин сын собирается все время оскорблять ее? Она открыла было рот, чтобы спросить об этом, но вовремя передумала и перевела взгляд на кошку. Она ничего не добьется, если будет противоречить. И сможет добиться многого, если усыпит его бдительность.