Когда жизнь моя убывала вместе с океанским отливом,

Когда я бродил по знакомым берегам,

Когда проходил там, где рябь прибоя всегда омывает тебя, Поманок,

Где волны взбегают с хрипом и свистом,

Где неистовая старуха вечно оплакивает своих погибших детей,

В этот день, это было поздней осенью, я пристально смотрел на юг,

И электричество души сбивало с меня поэтическую спесь —

Я был охвачен чувством, что эта кромка отлива,

Ободок, осадок, воплощает дух моря и суши всей планеты.

Мой зачарованный взгляд обращался на север, опускался, чтобы разглядеть эту узкую полоску,

Солому, щепки, сорняки и водоросли,

Пену, осколки блестящих камешков, листья морской травы, оставленные отливом отбросы,

Я проходил милю за милей, и разбивающиеся волны ревели рядом со мной.

И когда я снова и снова искал подобия,

Ты, Поманок, остров, похожий на рыбу, преподнес мне все это,

Пока я бродил по знакомым берегам,

Пока с наэлектризованной душой искал образы.

Когда я брожу по незнакомым берегам,

Когда слушаю панихиду, голоса погибших мужчин и женщин,

Когда вдыхаю порывы неуловимых бризов,

Когда океан подкатывается ко мне все ближе и ближе с такою таинственностью,

Тогда для бесконечности я тоже значу не больше,

Чем горсть песчинок, чем опавшие листья,

Сбившиеся в кучу и завалившие меня, как песчинку.

О, сбитый с толку, загнанный в угол, втоптанный в грязь,

Казнящий себя за то, что осмелился открыть рот,

Понявший наконец, что среди всей болтовни, чье эхо перекатывается надо мной, я даже не догадывался, кто я и что я,

Но что рядом с моими надменными стихами стоит мое подлинное Я, еще нетронутое, невысказанное, неисчерпанное,

Издали дразнящее меня шутовскими песенками и поздравлениями,

Взрывающееся холодным ироническим смехом над любым, написанным мною словом,

Молча указывая сначала на мои стихи, потом на песок под ногами.

Я осознал, что действительно не разбирался ни в чем, ни в едином предмете и что никто из людей не способен разобраться,

Здесь, у моря, Природа использовала свое превосходство, чтобы устремиться ко мне и уязвить меня,

Только потому что я осмелился открыть рот и запеть.

Два океана, я сблизился с вами,

Мы ропщем с одинаковой укоризной, перекатывая неведомо зачем волны и песок,

Этот сор и дребезг — вот образ для меня, и для вас, и для всего сущего.

Вы, осыпающиеся берега со следами разрушения,

И ты, похожий на рыбу остров, приемлю то, что у меня под ногами,

Что твое, то и мое, отче.

Я тоже — Поманок, я тоже пенился, громоздил бесконечные наносы и был выброшен на твой берег,

Я тоже только след прибоя и осколков,

Я тоже оставляю на тебе, похожий на рыбу остров, свои обломки,

Я бросаюсь к тебе на грудь, отче,

Я так к тебе прижимаюсь, что ты не можешь меня оттолкнуть,

Я стискиваю тебя до тех пор, пока ты мне не ответишь хоть чем-нибудь.

Поцелуй меня, отче,

Коснись меня губами, как я касаюсь любимых,

Шепни мне, покуда я сжимаю тебя, тайну твоего ропота, которой я так завидую.

Отливайте, волны жизни (прилив еще повторится),

Неистовая старуха, не прекращай своих рыданий,

Бесконечного воя над погибшими, но не бойся меня, не отвергай меня,

Не ропщи так хрипло и сердито, не буйствуй у моих ног, когда я касаюсь тебя или заимствую у тебя силы.

Я с любовью думаю о тебе и обо всем,

Я делаю выводы за тебя и за тот призрак, что свысока наблюдает, как мы пролагаем путь, но следует за мной и за всеми нами.

Это я и все мы — разметанные наносы, мертвые тельца,

Снежная белая пена и пузыри

(Смотри, тина опадает наконец с моих мертвых губ,

Смотри, мелькают и искрятся все цвета радуги),

Пучки соломы, песок, обломки,

Поднятые на поверхность многими противоборствующими настроениями,

Шторма, штиля, темени, зыби,

Обдумывание, взвешивание, вздох, соленая слеза, прикосновение жидкости или земли —

Все это поднято нескончаемыми трудами, перебродило и вышвырнуто;

Два или три свежесорванных цветка, плывущих по волнам, вынесенных течением,

Именно для нас, которые справляют панихиду Природы,

Именно оттуда, откуда трубят трубы грома,

Мы, капризные, сами не знающие, откуда нас занесло, мы распростерты перед вами,

Перед теми, кто сидит здесь или ходит,

И кто бы вы ни были, мы тоже часть наноса, лежащего у ваших ног.

Слезы! слезы! слезы!

В ночи, в одиночестве, слезы

На белеющий берег падают капля за каплей, и их поглощает песок.

Слезы, и ни единой звезды, всюду тьма и безлюдье,

Мокрые слезы бегут по лицу, укутанному темною тканью;

О, кто этот призрак? эта тень в темноте, вся в слезах?

Кто это бесформенной глыбой сгорбился там на песке?

Слезы, что струятся ручьями, слезы всхлипов и мук, заглушаемых дикими воплями;

О буря, что зародилась и выросла и быстро помчалась бегом по отлогому берегу моря!

О дикая и мрачная буря ночная — о рыгающий и бешеный шторм!

О тень, ты при свете дня такая благопристойная, чинная, с размеренным шагом и спокойным лицом,

Но в ночи, когда никто не глядит на тебя, — о, тогда вырывается из берегов океан

Слез! слез! слез!

Ты спала эту ночь высоко в небесах, выше бури,

Ты проснулась — и снова на сказочных крыльях в полет

(В дикой ярости шторм? Ты взмыла над штормом,

Там, в небе, твой отдых, и небо, твой раб, словно в люльке, качает тебя);

Ты плывешь синим пятнышком над горизонтом далеким,

Как за светилом, встающим из вод, слежу с корабля за тобой

(Я и сам только пятнышко, точка в безбрежности мира).

Далеко, далеко в море, —

Когда гневный прибой этой ночью усеял обломками берег,

Когда над землей показался счастливый, безоблачный день,

Зажглась розовая заря, вспыхнуло солнце,

Хлынул чистый лазурный воздух, —

Далеко, далеко в море вновь показалась и ты.

Ты рождена мериться силами с бурей (вся ты — крылья!),

Состязаться и с небом, и с сушей, и с морем, и с ураганом,

Ты воздушный корабль, никогда не спускающий парусов,

Ты без устали дни и недели летишь вперед и вперед сквозь пространство, кружишься над царствами,

На Сенегале закат ты встречаешь, а утро — в Америке,

Ты ликуешь, резвясь среди молний и грозовых облаков,

И когда ты проносишься там — будь у тебя моя душа, —

Какие радости, какие радости ты бы ведала, птица!