* * *
Звери да птицы в старину умели
Говорить по-нашему; сошлись, зашумели,
По приказу Перконса все собрались в стаи —
Даугаву великую копать вместе стали.
Лапами копали, клювами клевали,
Рылами рвали, клыками ковыряли.
Только пава не копала, на горе сидела.
И спросил у павы черт, бродивший без дела:
"Где же остальные звери-птицы пропадают?"
"Птицы все и звери Даугаву копают".
"А чего ж тебе идти копать не хочется?"
"Да боюсь — сапожки желтые замочатся".
Столковались черт и пава и под Даугавой пря
Стали рыть и вырыли бездонную яму.
А как воды Даугавы в яму покатились,
Звери с перепугу говорить разучились,
Стали разбегаться, начали бодаться,
И кусаться, и лягаться в свалке, и клеваться.
Кони ржали, кошки жалобно мяукали,
Каркали вороны, совы гукали,
Волки и собаки выли, а волы мычали,
Свиньи хрюкали, визжали, медведи рычали.
Филины ухали, кукушки куковали,
Мелкие птахи песни распевали!
Поглядел на землю Перконс в изумленье,
Видит суматоху, драку и смятение.
Он ударил черта громовой стрелою,
Даугаву заставил течь стороною.
Яму окружил крутыми берегами,
А павлин с тех пор гуляет с черными ногами.
Люди этой местности до сих пор чураются,
Ночью там видения путникам являются.
Расплодилась нечисть разная в пучине,
"Ямой Чертовой" зовется местность та доныне.
В этом самом месте Спидола спустилась,
Долго среди ясных звезд она носилась.
Задыхался Лачплесис в колоде той пузатой,
А вокруг метались пукисы хвостатые
И несли на крыльях мешки большие денег,
А за ними искры рассыпались веником.
За витязем ведьмы мчатся, визжат, догоняют, —
Голова его кружится, дыханье спирает.
Если б он в колоде хоть раз пошевелился,
Сразу бы заметили — и с жизнью б он простился.
Дюжина колод летучих наземь опустилась,
Дюжина наездниц в темной яме скрылась.
Огляделся Лачплесис — край ему неведом,
И спускаться в яму стал за ними следом.
В яме, тьму густую, как смолу, колыша,
Реяли огромные летучие мыши.
Слабым огоньком блеснула пропасть черная,
Лачплесис пещеру увидал просторную.
Грудами диковинные вещи там лежали:
Волосы рядом с клыками и рогами,
Оборотней шкуры, личины, крючья ржавые,
Ступы, корчаги, коробы дырявые,
Битые горшки и прочие пожитки,
Черные книги, скоробленные свитки,
Древнее оружье в дорогой оправе,
А углы завалены колдовскими травами,
А стенные полки полны туесками,
Коробьями, склянками, горшками, котелками.
А среди пещеры яркое блестело
Пламя, озаряя купол закоптелый.
Над огнем котел кипел, на крюке подвешенный,
Кочергою черный кот уголья помешивал.
Жабы и гадюки ползали по полу,
Совы от стены к стене шарахались сослепу.
В груде трав сушеных Лачплесис укрылся,
Но невольно все же он устрашился,
Как заворошились груды этой нечисти,
Зашипели, дух учуяв, человеческий.
Тут из дверцы низенькой старушонка скрюченна
Выскочила, крикнула: "Ах вы, мразь ползучая!
Кто чужой вошел сюда — шею сам свернет себе!"
Черпаком мешать в котле стала ведьма старая,
Приговаривая: "Дочки, время ужинать", —
Трижды черпаком она о котел ударила,
И двенадцать девушек из темной боковухи
С ложками и плошками вышли к старухе.
Получили варево. Витязь разглядел его, —
Черной колбасы кусок, малость мяса белого,
Словно поросенок, показалось юноше;
Тут в пещеру новую двери отворили,
Стены той пещеры цвета крови были.
И стояла средь пещеры кровавая плаха,
И торчал топор в ней — вогнанный с размаха.
В той пещере двери новые открылись,
И туда с горшками мяса ведьмы удалились.
Лачплесис за ними прокрался незаметно.
Там столы и стулья были все беленые,
Своды и стены были белым-белые.
Две большие печи по углам стояли.
Был горох в одной, в другой — уголья пылали.
Ведьмы молча сели, занялись едою,
За едой не молвили слова меж собою.
Дальше дверь открылась в новые покои,
Желтыми там были стены, свод, устои.
Там двенадцать пышных постелей стояли.
Ведьмы поели, косточки прибрали.
"Ну-ка, все на кухню, — старая сказала, —
Чтоб я глаза вам зрячими сделала.
Женишки-молодчики вскорости появятся,
И пора красавицам к встрече приготовиться".
Лачплесис поспешно на кухню воротился,
В груде трав сушеных с головой зарылся.
Тут на полку старая за горшочком слазала,
Веки птичьим перышком девушкам помазала,
И опять ушли они безмолвной вереницей.
Витязь этим перышком мазнул себе ресницы —
Будто пелена в тот миг слетела с вежд его,
Все он начал видеть иначе, чем прежде.
Он в котле, где стыли ужина подонки,
С ужасом увидел детские ручонки.
И не колбасы там кровяные плавали,
А змеи черные в подливе багровой.
Дальше пошел он — в первые двери,
Все из красной меди было в той пещере.
В плахе топор торчал с медной рукоятью,
А на что он нужен, было непонятно.
Все в другой пещере серебром блестело:
Стол и подсвечники, стулья и стены.
То же, что казалось белыми печами,
Стало вдруг серебряными шкафами.
Серьги и перстни в одном, как жар, горели,
А в другом — мерцали груды ожерелий,
В третьей пещере все было золотое —
Стены, и своды, и сводов устои.
Меж колонн сияли золотом постели,
На постелях красные покрывала рдели.
Во второй пещере ведьмы стали раздеваться
Донага, как будто собрались купаться.
Из шкафов старуха достала украшенья,
Девушкам надела их на руки и шеи,
Пышные их волосы жемчугом опутала.
Лачплесис дивился, что не только Спидола —
И другие девушки казались знакомы.
В золоте и жемчуге они по-другому
Стали вдруг невиданно, дьявольски красивы.
В медную пещеру, нарядясь, пошли они,
Вкруг кровавой плахи рядышком встали.
Спидола одеждою плаху накрыла,
Взяв топор в руки, ударила с силой
И при том злорадно так проговорила:
"Вот я первая рублю, завтра — не признаю".
И молодчик некий выскочил из плахи,
Спидолу обнял, и оба улетели
В тот покой, где были постланы постели.
И другие девушки, сделав то же самое,
Вслед за нею скрылись со своими молодцами.
Были на молодчиках черные кафтаны,
Шляпы треугольные сбиты на затылки,
На кривых ногах — блестящие сапожки,
Из-под шляп торчали маленькие рожки.
После всех старуха рубила, восклицая:
"Вот рублю последняя, завтра — не признаю".
И тотчас, шипя, из плахи выполз Ликцепурс,
Или, как народ зовет, хромоногий Нагцепурс,
Набольший над ведьмами, нечисти начальник,
По кривой высокой шапке отличаемый,
С козырьком, сработанным из ногтей остриженных.
"Все ль у вас готово?" — спросил он ведьму старую.
"Все готово!" — пропищала, кланяясь, старуха.
Ликцепурс по плахе тяпнул с размаха.
Пламенем серным пещера озарилась,
Плаха в золотую повозку превратилась,
А топор стал пукисом, пышущим яро.
Ликцепурс поехал с ведьмою старой.
В золотой пещере он остановился,
На полу блестящем пукис развалился,
Выдохнул из пасти искры, дым и пламя.
Из постелей выскочили ведьмы с молодцами,
И перед Ликцепурсом заплясали.
И опять на кухню ведьмы убежали,
Острые вилы из кухни притащили,
У пукиса в пасти вилы раскалили.
Поднялась тогда в повозке ведьма старая,
Кликнула: "Входите!" — и клюкой ударила.
Расступились стены, задрожали своды,
Вышли из пролома косматые уроды,
Выволокли человека, белого от страха,
На пол перед пукисом бросили с размаха.
И, узнавши пленника, испугался Лачплесис.
Это был сам Кангарс, живущий в одиночестве
В Кангарских горах, в лесу густом, дремучем, —
Хитренький ханжа, богомольное чучело.
Голосом ужасным Ликцепурс воскликнул:
"Срок твой окончился, грешник несчастный.
Ты сгоришь у пукиса в огненной пасти".
Ужаснулся Кангарс казни неминучей,
Жалобно взмолился: "Пощади, могучий,
Дай отсрочку! Я тебе послужу по-прежнему".
И, подумав, молвил Кангарсу Ликцепурс:
"Не мольба твоя, другие причины смогли бы
В этот час спасти тебя и отсрочить гибель.
Средь подвластных Перконсу изменников мало,
С Перконсом бороться нам очень трудно стало.
Но, на счастье наше, в Балтию вскоре
Люди чужеземные придут из-за моря,
Будут завоевывать землю балтийскую,
Новую веру навязывать силою.
Власть их новой веры хочу я видеть в Балтии,
Принести должна она мне много прибыли.
Веры той носители моими станут слугами.
В этом деле помощи от тебя я требую.
Тридцать лет за это дам тебе я жизни.
Пукиса пастью, злодей, поклянись мне,
Поклянись бороться с нами против Перконса".
"Я клянусь бороться с вами против Перконса".
"Поклянись, что будешь родины предателем".
"Я клянусь, что буду родины предателем".
"Истреблять клянись защитников народа".
"Истреблять клянусь защитников народа".
"Ради пользы пришлых свой народ обманывать!"
"Ради пользы пришлых свой народ обманывать".
"Приводить служителей чужеземной веры!"
"Приводить служителей чужеземной веры".
"Убивать клянись всех, кто сопротивляется".
"Убивать клянусь всех, кто сопротивляется".
"В рабство обратить в конце концов всю Балтию".
"В рабство обратить в конце концов всю Балтию".
"Встань же и живи назначенное время".
Кангарс встал, любезно приветствуемый всеми.
Ликцепурс сказал, что уезжать пора ему,
И поехал, всеми с почетом провожаемый,
С ведьмою старой в ту пещеру медную.
Черные молодчики из повозки ведьму
Высадили, сами в повозку повскакали.
Ведьмы щеками к полу припали.
Вспыхнул вновь огонь удушливый, как сера.
С громом скрылся Ликцепурс под пол пещеры.
Поспешил и Лачплесис выбраться на волю.
Но, пробравшись в кухню, прихватил с собою
Свиток, колдовскими покрытый письменами,
В знак, что побывал он в Чертовой яме
И что был свидетелем мерзостных деяний.
В воздухе студеном ночном отдышался он,
Но горело сердце в нем, жалостью терзаясь,
Влез в дупло колоды он, притих, дожидаясь,
Чтобы вышла Спидола, домой полетела.
Провожая девушек, старуха говорила:
"Спидола, скажу тебе нечто нехорошее:
Лачплесис тайком был здесь во время ужина.
Видел, как с подругами ты тут веселилась".
Спидола то бледной, то красной становилась,
Первая любовь в ее сердце превратилась
В яростную ненависть. Ведьма ж говорила:
"Дерзкий, он нашел бы гибель в пасти пукиса,
Только повелителю не хотелось вмешиваться…
Решено, однако: жить не должен Лачплесис.
Он тебя в дупле колоды дожидается.
Вы сейчас домой летите вместе с Серничкой
Вверх по Даугаве, до утеса Стабурагса.
Ты над самым омутом прыгай на колоду к ней,
А свою колоду вниз бросай с заклятьем.
Пусть с колодой Лачплесис рухнет в бездну омута,
А живым оттоль не выходил никто еще!"