Оттаяло и сердце от тоски.

Как только побежали ручейки

И снег слежалый облаком навис

Над Зейзеральпом брезжущим и Флакком.

Проснулись испарения земли,

И русло все потоки обрели,

Из Кастельругта в Эйзак, вниз и вниз,

По склонам ниспадая и оврагам.

Я слышу, как пичуги по лесам

Вокруг Гауенштейна, там и сям,

Уже, прочистив горла, издают

Какие-то немыслимые трели

От «до» и вверх — все выше, выше — к «ля»,

II так ноют, как будто вся земля,

Все голоса ее, весь гам и гуд,

По капельке слились в одной капелле.

Оттаяло и сердце от тоски,

Как только соловей из-за реки

С неделю после пахотных работ

У Матцена защелкал над лугами.

Четырежды я видел их обряд,

Где пара с парой, распушив наряд,

Как кошки, затевали хоровод

И пробовали землю коготками.

А вы, кто зиму просидел в норе,

Возрадуйтесь и вы своей поре,

Которую несет нам месяц май,

Оставьте ваши логова и норы!

Ищите каждый пастбище свое —

Ты, подъяремный скот, и ты, зверье,—

Для каждой твари сыщется свой край,

Где луг не мят и свет не застят горы! 

«Ату их!»—Лионгарт фон Волькенштейн,

И Освальд, и Георг фон Волькенштейн

Так сорвались, оставив Грёйфенштейн,

Что смельчаки от страха дали деру.

Мы не дали опомниться врагам

И по горам прошли, как ураган.

К чему мечи и шлемы дуракам?

Что им в обузу, нам придется впору!

А их лачуги, утварь и зерно

С полями мы спалили заодно,

Ты, герцог Фридрих, наш должник давно,—

Так расплатись сполна по уговору!

От перестрелки звон стоял в ушах.

Вблизи Раубенштейна в камышах

Схватился кое-кто на бердышах

И был пробит болтом из арбалета.

Крестьяне из Сент-Йоргенской земли —

Канальи! — нас едва не обошли,

Но нам раубенштейнцы помогли —

Да будет верной выручка соседа!

Метание и гром, пальба и гам.

Мышиный треск пошел по чердакам.

А ну, на корм их красным петухам,

Живее, рыцарь, смерть или победа!

Уже зарнтальцы, йенцы, всякий сброд,

Спешили с гор, а мельтенцы в обход,

Но мы их силу в слабость обратили:

Коней поворотили — и вперед! 

Ну ладно, разойдемся спать!

Слуга, свечу! Да проводи нас,

Чтоб не споткнуться где неловко.

Еще мы можем постоять,

Как нас ни валит ночь-бесовка!

И если поп какой иль тать

Жен захотел бы испытать —

Вот началась бы потасовка!

Бокалы выше! Решено,

В бутылях капли не оставим,

Допьем, друзья, что не успели,

И над собой увидим дно!

Иль не мужи мы, в самом деле?

Иль в руки отдает вино?

А в ноги вступит — все равно:

Тычками, а пойдем к постели.

Куда спешить? Идем тишком.

Уж коли прямо в дверь не выйдем,

Так выйдем косо, как рубаки.

О, черт! Что тут? Ведро с песком.

Хозяин, где тебя собаки?..

Да мы свои. К чему тайком?

Два пальца в рот — и языком,

Как это делают поляки.

Пусть первый — головой вперед

Его тихонечко внесите —

Почиет, как на поле воин.

Кто богу славу воздает,

Тому и бог — так мир устроен!

А нас нелегкая несет.

Хозяин, осторожно: лед!

Держись, хозяин, пол неровен.

Теперь, пожалуй, вкусим сна.

Увидим, вправду ли, служанка,

Ты по перинам мастерица.

Солянка вышла солона,

Да соль не сор, как говорится.

Была и каша не жирна,

Да не оставлено вина,

Так что не следует браниться! 

Говорила дама: «Ясный сокол

На охоту дальнюю сорвался.

Высоко он залетел, высоко,

Да боюсь, чтоб в сети не попался.

Я уж его холила-растила,

Да не ладно путы отпустила,

Потому раскаянье ревниво

Обжигает сердце, как крапива.

Знаю, знаю, утром или к ночи

Возвратится он без промедленья,

Только потеряет колокольчик

Или обломает оперенье.

Только вьюга по полю завьюжит,

Только сердце о другом затужит,—

Прилетит он вновь к своей пшенице,

Если на чужую не польстится.

Ах, когда б он кречетом назвался,

А не ясным соколом проворным,

Он всегда при мне бы оставался

И сидел на жердочке покорно.

Много ль толку от речной плотвицы,

Если она удочки боится?

И от птицы в небе проку мало,

Как бы та высоко ни летала». 

«Который час? Не близок ли рассвет?» —

Я стражника спросил, и он в ответ

Сказал мне: «Скоро утро. Но послушай,

К чему о часе спрашивать дневном,

Когда ты сам во времени ином?

Ты лучше бы взглянул на путь минувший!

Ты до полудня прожил на земле

Свой век и скоро скроешься во мгле,—

Воистину, твой срок еще не худший.

Пока ты не забылся вечным сном,

Подумай о прибежище ночном

И отрекись, в ничтожестве заблудший!»

Он так сказал: «Послушай мой совет:

Тебе в земной юдоли дела нет,

Одна душа твоя избегнет тленья.

А красота и молодость пройдут,

Поэзия твоя — бесплодный труд,

Смерть уничтожит все без сожаленья.

Так к господу молитвы обрати,

А с ним и богородицу почти,

Тогда ты ум проявишь, без сомненья.

Над ней корона звездная горит,

Моли ее — и Сын тебя простит:

«О матерь божья, дай душе забвенье».

«Ты, стражник, прав. Мне горек твой упрек,—

Ответил я,— но если бы я мог

Отречься, я не знал бы и упрека.

И все же, стражник, на рассвете дня

Чтоб не погиб я, разбуди меня,

И я предстану пред очами бога.

Кто знает, может, он меня скорей

Благословит по милости своей —

У господа щедрот господних много.

О, дева непорочная, прости

Грехи мои и с миром отпусти —

Уже рассвет торопится с востока!»