Изменить стиль страницы

Роль устного творчества на архаическом этапедревневосточных литератур сохраняется, оно почитаемо, часто продолжает признаваться боговдохновенным, остается одним из важнейших (но теперь далеко не единственным) источников литературных произведений, но литература уже выделилась из синкретической словесности, став самостоятельной и основной формой художественного слова.

Решающим, принципиально новым качеством литературы является то, что она творится профессионально-подготовленными к этому людьми, которых мы вправе назвать не иначе как писателями в точном смысле этого слова. Они могли занимать различное положение, а в тогдашних условиях — почти исключительно в иерархии правителей и священнослужителей, они могли именоваться по-разному — жрецами, писцами, судьями, царями, чиновниками, фараонами, сановниками, военачальниками и по-иному, но они не могли не обладать, по крайней мере, двумя качествами: творческим талантом, умением передать словесные творения и грамотностью, умением писать. На этой ступени еще не сложилось нынешнее понимание авторства — хотя уже распространилось псевдоавторство, приписывание произведений легендарному либо историческому выдающемуся представителю «более древней древности», — но уже реально, фактически появились авторы-сочинители, то есть именно писатели, «компиляторы народных преданий», как называл Н. Г. Чернышевский и таких величайших писателей, как Шекспир, Боккаччо…

Насколько осознавалась ценность писателя ужо в то время, можно судить по древнеегипетскому тексту [ «Прославление писцов»], где говорится, что произведения письменности увековечивают имена их авторов: «Они не строили себе пирамид из меди // И надгробий из бронзы//… Но они оставили свое наследство в писаниях, // В поучениях, сделанных ими». Как верно отмечает М. А. Коростовцев, «перед нами мотив «нерукотворного памятника», прозвучавший на берегах Нила еще в конце II тыс. до н. э.».

Получается закономерная «цепная реакция»: появление литературы породило писателей, но появление писателей сделало самое литературу литературой. Это и определяет иное, чем в наше время, понимание составалитературы того архаического времени: понятие «литература» почти целиком сливается с понятием письменности, за исключением, вероятно, переписки документации узко-делового, практического характера, — все равно культового или светского.

В художественной же древневосточной литературе отдельный человек в полной мере становится предметом, целью и изобразительным средством (основой образа) литературы, и «присутствует» он в прочитанном произведении (как и в нынешнем) в трех видах: и как автор (писатель), и как восприемник (читатель), и как объект (персонаж литературы). Поэтому мы имеем все основания применить емкую горьковскую формулу — «литература — это художественное человековедение» — уже к архаическому уровню литературы. Это обобщение можно не только доказать, но и показать: читайте тексты тех далеких времен, тексты самых различных «жанров» и предназначений (о человеке и не о человеке, о богах, животных, природе и т. п.), и вы сами убедитесь, каково оно, это литературное художественное слово у самых его истоков — на Древнем Востоке!

При всей столь далекой нам архаичности в литературе начинает проявляться борьба двух противоположных тенденций. Это еще, разумеется, не борьба «двух культур», свойственная более поздним эпохам. Это даже не столько борьба, сколько столкновение, а иногда и переплетение двух противоположных мировосприятий и этических взглядов, а иногда противоречивое сплетение их в одном и том же произведении. Однако эти две тенденции вполне определенные: гуманистическая — за человека и антигуманистическая — против человека, проповедь добра или проповедь зла — для человека.

Древневосточным литературам на завершающем этапесвойственно гораздо большее, чем прежде, жанровое разнообразие, в них больше проявляются и региональные различия, и местное своеобразие. Одни имеют внутри завершающего этапа свой «классический» период, время особого подъема и расцвета, у других развитие в разные отрезки времени протекало более равномерно: одни литературы дошли до нас в форме канонизированных сводов, другие не «дожили» до канонизации, третьи дошли и вовсе лишь фрагментарно. В одних — «писательство» достигло признанного индивидуального авторства, у других — нет. Одни либо пережили полосу упадка, либо прямо вросли своим завершением в начало новой литературной эпохи, знаменующей конец древности и начало средневековья, другие — нет.

И вместе с тем всем им свойственны некоторые общие черты, результат развития в сходных исторических и культурных условиях — а именно, расцвета «античности» (древности) и начала перехода к средним векам.

Устное творчество, продолжавшее развиваться параллельно, оформилось как фольклор, то есть не долитературное, а внелитературное, коллективное творчество народных масс, впервые сосуществующее рядом с письменной литературой как формой общественного сознания, присущей образованной части общества.

Более четко пролегают границы и между двумя тенденциями в литературе. Аристократически-церковное отношение к обычному человеку как к рабу земных и небесных господ, как к «сосуду зла», является выражением антигуманистической тенденции. Гуманистическая же тенденция, напротив, выражается и в расширении социального круга людей, изображаемых в литературе, и в большем выявлении духовногокачества выдающейся, героической личности.

На последнем этапе, по существу, уже переходном к новой исторической эпохе, по-новому ставится в некоторых произведениях основная проблема, волновавшая писателей того времени, — отношения человека и бога. В центре внимания в таких произведениях находится не преклонение человека перед божеством, и, с другой стороны, не мотивы богоборчества, а неизбывная, самоотверженная любовь человека к богу; человек — не раб божий, а друг божий. С этим связано и новое выражение гуманистической идеи — человеколюбие. Литература создает образ человека-брата, сострадателя; образе героической личности преобразуется в образ человека — сына божьего, богочеловека. Из древневосточных литератур это особенно характерно для манихейской и буддийской.

С этим связано и стремление литературы выйти за узкие территориально-этнические границы, преодолеть жесткий смысл понятий: «единоплеменник», «единоверец» — «чужак», «иноплеменник», — и стать единой, вселенской разноязычной литературой.

Эти общие черты укрепляются благодаря усилению и прежде существовавших, но менее тесных, контактных взаимосвязей литератур Древнего Востока между собой, связей не только внутри регионов, но и между регионами; ближневосточных с индийской, индийской с китайской и др.

Возникает новое явление — литературный синтез, складываются литературы, основанные на этом синтезе. Таковыми стали, например, древнеиранская и древнееврейская — особенно к концу завершающего периода своего развития.

Даже общее знакомство с текстами древнеиранской литературы на всем ее протяжении выявляет наличие в ней отзвуков, элементов словесности и литератур шумеро-аккадской, индийской, древнееврейской, хеттской, в последние века — и китайской. Признание Мазды верховным божеством было подготовлено распространением этого культа в Урарту. Но из-за этого древнеиранская литература вовсе не стала подражательной, «заемной», а стала еще более самобытной, органически сплавив все эти воспринятые ею элементы, органически переработав их по-своему, в собственном, оригинальном духе. Развив идеи вечной борьбы Добра и Зла, древнеиранская литература и религия (общие в своем синкретическом единстве) дошли до идеи Верховного бога как всемогущего воплощения Добра, приблизились к абстрактной идее единого бога и оказали свое влияние на другие литературы, в том числе древнееврейскую. На двух этапах развития гуманистической идеи в древневосточной литературе в целом древнеиранская литература создала: на первом — бессмертные образы героической личности — человека духовной силы, пророка Заратуштры и человека физической силы — Рустама, а на втором — образ великого «художника» и пророка Мани, сочетавшего в своем учении идеи зороастризма, раннего христианства, буддизма… Таковы черты древнеиранского синтеза [4].

вернуться

4

См. об этом в настоящем томе в специальной статье и примечаниях.