Струйка крови обагрила пальцы Огнянова, когда он пожимал руку Кандова. Она сочилась из-под рукава студента.

Огнянов заметил это, но не удивился, не вздрогнул, даже не подумал о том, что означает эта струйка теплой крови… Гораздо больше поразило его, что Кандов здесь.

А между тем студент вскоре после ухода Огнянова тоже ушел от Рады и направился к пункту раздачи оружия, а оттуда на укрепления у Стара-реки. Ночью он был прислан сюда в составе пополнения, но Огнянов, поглощенный своими заботами, не заметил его.

Огнянов отбежал в сторону и оглянулся вокруг.

Только сейчас он обнаружил, что окопы почти опустели… Повстанцы исчезли. Осталось всего пять-шесть человек, и в их числе Кандов; они еще продолжали стрелять, но огонь их заметно ослабел. Поредели залпы и с других укреплений, также покинутых своими защитниками. Зато вражеские пули сыпались все обильнее, и высовываться из окопов становилось опасно.

Обезумев от ярости, Огнянов отчаянно вел неравную борьбу вместе с кучкой храбрых товарищей, решив умереть на этой высоте. Его укрепление теперь оставалось единственным пунктом на востоке, еще продолжавшим дымиться.

— Ой, боже! — крикнул кто-то неподалеку.

Вздрогнув от этого крика, Огнянов повернулся влево.

Насмерть пронзенный пулей, Викентий упал навзничь в окопе. Алый поток крови струился по его груди, окрашивая рыхлую землю и смывая его позор.

Дядя Марин отнес труп в сторону под укрытие, рассчитывая, что там его возьмут другие и отнесут в город. Но там уже никого не осталось. Высота была безлюдна…

Опустевшие окопы хранили угрюмое молчание. Только редкие выстрелы с других, еще не простреливаемых высот, к северу и западу от города, вторили — впрочем, без всякой пользы — стрельбе с укрепления Огнянова, привлекавшего к себе вражеские пули, как магнит — железную стружку. Турки толпами продолжали наступать и стреляли беспрерывно. Они осторожно пробирались через виноградники и розовые плантации, отделявшие их от укрепления, и то прятались под случайные укрытия, то ложились, едва заметив, что с какой-нибудь высоты еще стреляют. Они уже занимали покинутые в панике окопы. Вместо повстанцев или их трупов турки находили здесь оружие, патронташи, сумки, одежду и другую добычу. Нашли они и черешневые пушки, доставленные вчера на укрепления, — по две-три на каждое. Все пушки, кроме двух, были заряжены, по никому и в голову не пришло запалить фитили, да и духу на это не хватило.

Теперь турки появились на высотах Шайковца и под самым городом. С улиц его в наступающих посыпались выстрелы, свалившие знаменосца и еще одного человека. Но судьба боя и участь города, уже пылавшего в нескольких местах, были решены в пользу Тосун-бея и его полчищ. С криками и гиканьем турки темным роем обрушились на несчастную Клисуру, как черная стая воронов на свежий труп.

XXXVI. Рада

Как только первые залпы с высот возвестили городу, что роковой бой начался, народ, охваченный безумной паникой, пустился бежать в Копривштицу. Путь туда лежал через Вырлиштницу — узкое среднегорское ущелье, из которого вытекает речка того же названия, впадающая на юго-западной окраине Клисуры в Стара-реку.

Приютившая Раду госпожа Муратлийская наскоро собрала наиболее ценные вещи, решив бросить свой дом и вместе с детьми бежать по примеру других. Она зашла к Раде, чтобы взять и ее с собой. Но, невзирая на все ее уговоры, Рада отказалась за ней последовать. Добрая госпожа Муратлийская, обливаясь слезами, на коленях просила Раду бежать с нею. Как могла она покинуть девушку, когда ей грозила такая страшная участь? Турки уже показались на обрывах у города; каждая минута была дорога.

— Иди, иди, тетя Аница, уведи детей… А меня оставь, умоляю тебя! — настаивала Рада, подталкивая свою хозяйку к двери.

Госпожа Муратлийская, с ужасом взглянув на девушку, безнадежно стиснула руки. В окна уже было видно, как турки спускаются в город. Она не знала, что делать.

Видно, только отчаяние могло довести девушку до такого безумного упрямства. Так оно и было: Рада впала в глубочайшее отчаяние.

С той минуты, как произошло то ужасное столкновение между Огняновым и студентом, она все время чувствовала себя убитой, раздавленной тяжестью презрения своего возлюбленного. В первую минуту она была так ошеломлена, что не смогла оправдаться, а больше она не видела Огнянова. Значит, Огнянов доныне остается в ужасном заблуждении, доныне испытывает к ней отвращение и беспредельную ненависть… Если он погибнет в бою, он умрет с проклятием на устах, в жестоких, нестерпимых нравственных муках. Раду эта мысль приводила в ужас. У нее не было ни минуты покоя. Она знала, что могла бы сразу же рассеять его подозрения и успокоить его; могла бы, но не сделала этого, и теперь мучилась угрызениями совести. Этот благородный человек умрет неумиротворенный, с отчаянием в душе, думала она; ведь он для того и пошел в бой, чтобы умереть, — он не боится смерти. И она, Рада, обязана была хотя бы постараться, чтобы он умер спокойно, утешенный сознанием, что он любим, обожаем… А может быть, она обязана вырвать его из когтей смерти — сохранить для себя и для родины. Ведь если бы он верил в ее любовь, он не стал бы искать гибели…

Но все эти дни Огнянов не появлялся в городе. Напрасно Рада пыталась под разными предлогами — и не раз — проникнуть в окопы, чтоб хоть на минуту увидеть Бойчо, — пусть бы даже лишь для того, чтобы встретить его негодующий огненный взгляд; но ее упорно отказывались пустить на укрепления.

Единственным утешением для Рады служили свидания с соседкой — Стайкой, женой Боримечки. Сам Боримечка три раза приходил в город с разными поручениями и, мимоходом забегая к жене, приносил кое-какие сведения об Огнянове. Таким образом, Рада узнала через Стайку, что Бойчо жив и здоров, что он чрезвычайно занят, но — ничего больше… За эти шесть дней, долгих, как вечность, вместе со страданиями Рады возрастала и ее любовь к Бойчо, такому отважному и несчастному. Эта любовь перешла в культ. Бойчо казался ей еще более прекрасным, чем раньше, — его рыцарский образ сиял красотой мужества, окруженный лучезарным ореолом славы, и Рада видела в своем воображении, как там, на этих высотах, он с горькой усмешкой встречает смерть, ни разу не оглянувшись назад, в прошлое, чтобы шепнуть хоть последнее прости той, которая не может жить без него и которую он убил своим презрением… В ночь накануне боя, впервые встретившись с Боримечкой, Рада дала волю своим чувствам и выплакала перед ним свое горе. Добряк Иван утешал ее как мог и обещал незамедлительно передать Огнянову ее письмо, наспех написанное карандашом. Нам уже известно, почему оно было передано Огнянову только в начале боя. Но Рада не получила в ответ ни словечка, ни письменно, ни устно, — и не было предела ее скорби, ее отчаянию… Она чувствовала, что не сможет остаться жить, если Бойчо унесет свое презрение в могилу, к которой она его толкнула; и жизнь, в которой родник любви и счастья высох навсегда, казалась ей теперь ненавистной. Что у нее впереди? Безутешные муки, горькие сожаления, презрение окружающих и безнадежность… На что нужна ей такая жизнь? Да и кому она нужна? На кого сможет она опереться, не подвергая себя унижениям? Бяла-Черква представлялась ей теперь страшной и мрачной, как могила… Вернуться к Хаджи Ровоаме? Снова покориться ей? Или пойти к Марко Иванову? К нему обратиться за покровительством? Но какими глазами будет она смотреть на него? Она умерла бы от стыда перед этим добрейшим человеком, — ведь он, конечно, слышал гнусную клевету и теперь раскаивается в своей доброте. Надо сказать, что Рада в самый день своего отъезда на Бяла-Черквы узнала про мерзкие слухи, позорящие ее честь… Нет, нет, один лишь Бойчо может ее утешить, спасти… Но если он погиб? Правильно делает Муратлийская, стараясь сохранить себе жизнь… У нее есть для кого и для чего жить, потому что есть кому плакать о ней, кому любить ее. А она, Рада? Она не в силах влачить тяжкое бремя своего горя, она слишком слаба. Ей нечего делать в этом печальном мире, с которым ее ничто уже не связывает… А если Бойчо останется в живых? Как жестоко он будет презирать ее, — ведь она не сумела тогда оправдаться, обстоятельства были против нее. Оскорбленное его самолюбие не сможет ее простить. Удар, нанесенный его сердцу, его гордости, был слишком жесток. И Бойчо ни за что на свете не захочет ее видеть. В вопросах чести он непреклонен, — она это хорошо знает. Нет, нет, надо умереть… Сегодня можно умереть легкой, даже славной смертью, погибнуть под развалинами, под благородными развалинами этого героического города. Пускай госпожа Муратлийская уходит — она, Рада, останется здесь, чтобы тут найти смерть!.. Что ж, раз Бойчо не сказал ей, чтоб она жила, не почтил ее ни единым словом, она умрет. И если смерть пощадит его, пусть он узнает, что болгарки тоже не боятся смерти, что Рада была честной девушкой и пожертвовала собой ради своей любви к нему.