Едва она договорила, граф поднялся с дивана и подошел к ней. Он обнял сестру за талию, Эйлида придвинулась к брату поближе, и тот сказал:

— Посоветуй, что нам делать, Эйлида.

Слова его прозвучали словно жалоба перепуганного маленького мальчика, и Эйлида ответила:

— Как бы то ни было, мы должны встретить этих людей с высоко поднятыми головами и даже вызывающе, если хочешь. Пусть они заберут все, чем мы владеем, но мы останемся живы!

Она говорила так, а думала, что уже очень скоро их ожидает голод.

В течение последнего месяца, пока брат находился в Лондоне, у тех, кто оставался в доме, была еда лишь благодаря тому, что Гловер ловил силками кроликов. Случалось ему подстрелить голубя, дикую утку или другую пернатую дичь, пока еще был порох. Но порох кончился, а купить его было не на что. В качестве гарнира использовали овощи с огорода.

— Ты очень храбрая, Эйлида, — сказал граф, — и мне остается лишь надеяться, что я оправдаю твои ожидания.

— Ты только помни, что ты — Блэйкни, — посоветовала ему сестра. — Когда эти люди явятся, они сами увидят, в каком мы положении.

Граф ничего не ответил, но Эйлида понимала, о чем он думает: кредиторы не уедут отсюда с пустыми руками. Они заберут его с собой.

Ему придется гнить во «Флите», пока не свершится чудо: кто-нибудь купит дом и землю за такую сумму, которая окажется достаточной, чтобы графа освободили из тюрьмы.

— Лучшее, что я мог бы сделать, — проговорил Дэвид, — это пустить себе пулю в лоб.

— Это было бы трусостью, — с гневом ответила Эйлида, но в голосе ее послышались слезы, когда она продолжила: — Из всей семьи ты остался у меня один. Наши родственники никогда не одобряли папу, не одобряют они и тебя. Мы должны поддерживать друг друга, Дэвид, и я не могу… остаться в одиночестве.

— Найдется же кто-то, кроме этой свиньи Шаттла!

Эйлида рассмеялась.

— Ты всерьез считаешь, что здесь у меня есть возможность встретить мужчину? Я никого не могу пригласить в дом, потому что мы не в состоянии оказать хоть какое-то гостеприимство.

— Ты пристыдила меня, — смутился граф. — Я понимаю, что вел себя неблагодарно и эгоистично. Я должен был думать о тебе, а не развлекаться в Лондоне.

— Я все поняла, — возразила Эйлида. — Ведь когда ты вернулся с войны, мне было всего семнадцать лет.

— Теперь тебе почти девятнадцать, и ты хороша собой, Эйлида! Если бы я мог отвезти тебя в Лондон, я уверен, что ты получила бы дюжину предложений вступить в брак.

— Мне это совершенно не нужно, — возразила Эйлида. — Я тебе уже сказала, что ненавижу мужчин. Если бы у нас было хоть немного денег, я была бы вполне счастлива здесь… со своими лошадьми и собаками.

— Ты так говоришь только из-за грязных предложений Шаттла, сердито заметил Дэвид. — Как он вообще с тобой познакомился?

Эйлида рассмеялась.

— Он охотился, и лошадь потеряла подкову. Увидев издали, как солидно выгладит Блэйк-холл, он решил, что мы держим кузнеца.

Граф тоже не удержался от смеха.

— То-то он, должно быть, удивился, разглядев, что конюшни развалились!

— Он разглядел меня! — поправила брата Эйлида. — И этого оказалось достаточно! С тех пор он не оставляет меня в покое, и я вынуждена прятаться каждый раз, как завижу его на дороге к дому.

— К дьяволу его! Мне следовало давно уже вышвырнуть его отсюда!

— А между тем ты принимал, и даже с удовольствием, вино, которое он присылал.

— Но я понятия не имел, что он предлагает тебе стать его содержанкой!

— Ничего другого он и не имеет возможности предложить. Но если бы он овдовел, я не приняла бы ни его денег, ни его самого. Я его ненавижу! Меня от него просто в дрожь бросает. Последний его подарок я швырнула в экипаж, когда он отсюда уезжал.

— А что это было? — спросил Дэвид.

— Браслет с бриллиантами, как он утверждал, но я даже футляр не открывала.

Ей и без слов стало ясно, о чем подумал брат: этими бриллиантами можно было бы расплатиться хотя бы с частью долгов.

— Помни, что ты Блэйкни, — сказала она строго. — Если нам суждено пойти ко дну, потонем с развевающимися флагами и высоко поднятой головой!

Поздним вечером, после того как они скромно поужинали кроликом и овощами, Эйлида предложила графу открыть банкетный зал.

Они расставили немногие сохранившиеся стулья в конце зала, под балконом для менестрелей.

— Примем своих гостей здесь, сказала Эйлида, — и ты расскажешь им о нашем положении. Она видела, что граф собирается отказаться, и предупредила его отказ словами: — Тебе не нужно прибедняться, просто говори откровенно и честно.

— А почему именно так? — мрачно спросил граф.

— Потому что нет смысла быть грубым и скрытным. Будь откровенным и к тому же вырази сожаление, что так много им задолжал. Держись любезно, и тогда они, возможно, не поведут себя настолько мстительно, чтобы упрятать тебя в тюрьму.

Графа явно не убедили ее слова, и Эйлида продолжала:

— Проявляя вежливость, мы ничего не теряем, а угодив за решетку, ты уж, конечно, не найдешь себе работу.

— Работу?! — воскликнул граф. — Что ты имеешь в виду?

— Но ведь есть же что-то, чем ты в состоянии заниматься… Ты когда-нибудь пытался подвести счет своим дарованиям?

— У меня их нет.

— Чепуха! Мы все имеем какие-то дарования, определенные способности. Я вот думала, какие из моих нашли бы спрос.

— Нашли бы спрос? — спросил граф подозрительно.

— Разумеется, не у мужчины, который пожелал бы меня из-за хорошенького личика! — отрезала Эйлида. — Я думала о том, чему я могла бы обучать. Ведь я получила неплохое образование, умею играть на фортепиано, рисовать акварелью и, конечно же, ездить верхом.

И вдруг она вскрикнула:

— Именно это можешь делать ты, Дэвид!

— Ездить верхом? Само собой, я это умею. А что?

— Я помню, как ты рассказывал, что герцог Веллингтон был просто поражен, когда ты выиграл скачки с препятствиями, которые он велел устроить для офицеров оккупационной армии.

— Это правда, — согласился граф, — но я не понимаю, как я могу этим зарабатывать.

— Предположим, мы уговорим одного из твоих друзей помочь тебе… Ты бы объезжал лошадей, купленных по дешевке, а потом продавал бы их по дорогой цене.

На секунду лицо брата Эйлиды просветлело, потом он сказал:

— На деньги, вырученные от продажи одной или даже полудюжины лошадей, мы самое большее могли бы обеспечить себе пропитание. Это капля в море по сравнению с моими долгами.

Эйлида удержалась от слов, которые готовы были сорваться у нее с языка, и произнесла спокойно и мягко:

— Мы должны показать людям, преследующим тебя, что ты готов потрудиться ради выплаты долгов.

— Отлично, вот и держись своей линии! А я рассчитываю только на какой-нибудь немыслимо удачный поворот судьбы!

Это прозвучало не слишком обнадеживающе.

Ночью, лежа на своей постели в полной темноте, Эйлида призналась себе, что вряд ли удастся поладить с кредиторами и вряд ли кто-то снабдит графа лошадьми, которых он стал бы объезжать.

Ей было ясно, что в Лондоне он успел назанимать денег у своих друзей. Он проводил с ними время, гостил у них, ездил верхом на их лошадях, правил их фаэтонами. И, разумеется, брал у них деньги в долг и тратил каждый пенни на то, что Эйлида называла про себя разгульной жизнью.

Она не знала, что это в точности означает, но была уверена, что Дэвид пьет больше, чем следовало бы. И, наверное, немало времени проводит с женщинами, которых никак не одобрила бы покойная мать.

Но, говоря по правде, именно мать и отец портили Дэвида с самого его рождения.

По непонятным причинам, которых не могли объяснить врачи, девятый граф Блэйкни и его супруга только на пятнадцатом году совместной жизни, к великому своему удивлению и радости, произвели на свет сына.

Дэвид был красивым ребенком, родители его обожали, и он, можно сказать, с колыбели заправлял всем в доме. В результате он, понятно, считал, что весь мир вертится ради него.