Его нежелание сделать что-либо подобное было вполне очевидно, и мистер Уинтон смерил Фулборна проницательным взглядом, прежде чем произнести не без иронии:

— В подобных обстоятельствах человеку всегда любопытно узнать, — сколько у него истинных друзей.

Он встал и направился в тот самый угол, который недавно покинул ради этого разговора.

Время уже близилось к вечеру, когда граф Блэйкни в фаэтоне, за который он не заплатил, запряженном лошадьми, которых он одолжил у приятеля, приехал в Блэйк-холл.

Пока он, въехав в давно не крашенные ворота, двигался мимо пустых домиков с заколоченными окнами, на лице у него было выражение отчаяния.

В конце аллеи показался дом; выстроенный в свое время из темного кирпича, за долгие годы приобретшего светло-розовый цвет, издали он выглядел прекрасно.

Но когда граф подъехал ближе, стали видны разбитые и не вставленные вновь стекла в окнах; во многих местах на крыше не хватало плиток черепицы.

Трава и мох проросли сквозь трещины в ступеньках, ведущих ко входу в здание.

Граф остановил лошадей и закричал очень громко, призывая кого-то.

Звук его голоса облетел вокруг дома и донесся до конюшни.

Седовласый старик медленно вышел из-за угла, и графу показалось, что старику понадобилось ужасно много времени, чтобы подойти к лошадям.

— Мы не ждали вас, м'лорд, — хриплым, каркающим голосом проговорил старик.

— А я и сам не думая, что приеду! — резко ответил граф, выбираясь из фаэтона. — Отведи лошадей в конюшню, Гловер. Завтра они понадобятся.

— Очень хорошо, м'лорд.

И Гловер, что-то бормоча себе под нос, повел лошадей к конюшне.

Граф вошел в дом через парадную дверь, которая была открыта.

Холл, обшитый темными дубовыми панелями, был слишком хорошо ему знаком, чтобы обращать внимание на пыль на полу или на то, что ромбовидные стекла с геральдическими изображениями были грязными и потрескались.

Граф бросил цилиндр на столик, который не мешало бы отполировать, и снова позвал как можно громче:

— Эйлида! Эйлида!

Ответа не последовало, и он уже собирался крикнуть еще раз, но тут послышались шаги.

Минуту спустя в холл вбежала сестра Дэвида.

— Дэвид! — воскликнула она. — Я тебя не ждала.

Брат не ответил ни слова; остановившись перед ним, девушка взглянула графу в лицо и быстро проговорила:

— Что случилось? Чем ты так встревожен?

— Всем! — коротко ответил он. — В этом мусорном ящике найдется что-нибудь выпить?

— Есть вода. Возможно, осталось немного кофе.

Граф недовольно хмыкнул, пересек холл и открыл дверь в гостиную.

То была комната великолепных пропорций; окна выходили в ту сторону, где когда-то располагался розарий.

Мебели в гостиной осталось немного.

Темные прямоугольники на стенах обозначали места, где прежде висели картины, над камином сохранились следы от снятого зеркала. Исчезли дрезденские фарфоровые статуэтки и севрские часы, которые граф помнил с детских, лет.

Дэвид повернулся спиной к пустому очагу; медный каминный прибор давно не чистили, а решетка потемнела.

Сестра пришла в гостиную следом за братом и обеспокоенно попросила:

— Будет лучше, если ты расскажешь мне худшее, Дэвид.

— Хорошо, — отвечал тот, — я расскажу. Кредиторы явятся сюда завтра и потребуют, чтобы мы продали все, что осталось в доме. Они полагают также, что найдут дурака, который купит и дом.

Эйлида вскрикнула в полном ужасе:

— Этого не может быть!

Брат промолчал, и, справившись с волнением, сестра продолжала:

— Я всегда считала, что дом перешел по наследству без права отчуждения и поэтому его нельзя продать.

— Так считал отец, — сказал граф, — но в действительности это самое «без права отчуждения», иначе говоря майорат, утратило силу после смерти седьмого графа, у которого не было сына. Наследовал двоюродный брат, но это не прямой потомок по мужской линии. Майорат перестал существовать.

— Я не имела представления об этом, — тихо произнесла Эйлида.

— Если бы папа об этом узнал, он бы продал дом со всем хозяйством! — сказал граф. — А мне теперь придется это сделать поневоле. — В голосе у него появилась горечь, когда он продолжил: — Правда, я не могу себе представить, что мы получим что-то за эту развалину, тем более что после войны ни у кого нет больших денег.

— Но, Дэвид, что же ты собираешься предпринять? — со страхом спросила Эйлида.

— Если кредиторы добьются своего, я попаду в тюрьму!

— О Боже! Нет! Ни за что!

— Они намерены таким образом дать урок тем, кто, как они полагают, собирается уклониться от платежей.

— Что же нам делать?

— Не имею ни малейшего представления. И ты, Эйлида, не хуже моего знаешь, что в доме нет ничего ценой хотя бы в шесть пенсов, иначе я это давно бы продал.

— Но должны же мы иметь хотя бы крышу над головой!

— У нас где-то есть небольшой домик в деревне, — задумчиво проговорил граф, — но ты, конечно, понимаешь, что он находится в еще более плачевном состоянии, чем этот дом.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Когда я попаду в тюрьму, — сказал Дэвид, — тебе придется жить здесь одной, без всяких удобств.

— А я так и живу, — ответила Эйлида. — Со мной только старая Бетси, которой просто некуда деваться, и еще Гловер… Он безумно боится угодить в работный дом.

Граф бросился на диван, не проданный до сих пор потому, что одна ножка у него была отломана и ее заменяли два подложенных кирпича.

Снова наступило молчание, потом Дэвид, обратив наконец внимание на выражение лица сестры, заговорил другим тоном:

— Прости, Эйлида. Я знаю, что вел себя как полный глупец, но теперь об этом поздно жалеть.

Сестра села радом с ним и накрыла ладонью его руку.

— Я понимаю, дорогой мой, что после войны тебе хотелось повеселиться.

— Не думаю, чтобы мои штучки особенно повлияли на то положение, в котором мы оказались, — Сказал граф. — Просто именно сейчас нам приходится взглянуть в лицо фактам. Если я попаду в тюрьму, ты будешь голодать, ведь никто о тебе не позаботится.

— Только один человек хотел бы этого.

— Ты имеешь в виду Шаттла?

— Он заезжал вчера сюда, предложил мне дом в Лондоне, бриллианты и собственный выезд.

— Черт бы побрал его наглость! — выругался граф. — Как он смеет оскорблять тебя?

— Это вряд ли следует называть оскорблением, — возразила Эйлида. — Ведь он понял, что я голодна. Кроме того, я его не ждала и на мне было не платье, а какое-то отрепье.

Граф поглядел на нее возмущенно.

— Ты собираешься принять его предложение?

— Я бы предпочла умереть, чем принять его! У него жена и дети. Меня просто тошнит от всего, что он говорит и делает.

Эйлида встала с дивана и подошла к окну.

— Я его ненавижу! — почти выкрикнула она. — Я ненавижу всех мужчин. И мне так… страшно.

— Мне тоже, — сказал граф.

Эйлида все смотрела в окно; при ясном солнечном свете растущие как попало цветы, вьющиеся растения и даже сорняки казались такими красивыми…

— Я подумала нынче утром, — заговорила Эйлида, — что у нас с тобой осталось лишь одно.

— И что же это? — поинтересовался брат.

— Наша гордость, — ответила Эйлида. — Что бы с нами ни случилось, мы — Блэйкни! Наши предки сражались в битве при Азенкуре [4]. Они были верными сторонниками королевской власти, их казнили по приказу Оливера Кромвеля. Наш дедушка был одним из лучших генералов армии герцога Мальборо.

— Можно подумать, что нам от этого какая-то польза! — пренебрежительно заметил граф.

— Они сражались за свою жизнь, а мы должны бороться за свою, — сказала Эйлида. — С какой стати нам отступать перед нашими долгами?

Она помолчала, как бы ожидая, что ответит брат, но он не произнес ни слова, и Эйлида продолжала:

— Каким бы скверным все ни выглядело, у меня такое чувство, словно призраки тех, кто раньше жил в этом доме, борются вместе с нами. Они умерли, но семья выжила… Нужно выжить и нам.